Шпагу князю Оболенскому !

В ярком луче фонаря у двери я увидел ботинок. На правую ногу. Самохина?

Я взялся за дверь. К моему удивлению, она легко подалась, когда, вцепившись в крайнюю доску ногтями, я потянул ее на себя. Она широко раскрылась, и я чуть не засмеялся от неожиданности: за дверью была стена. Самая обычная, деревянная, из вертикальных досок, плотно подогнанных и чуть сыроватых. Мне показалось, что подобное я уже где-то видел, и не так давно. То ли в кино, то ли во сне.

Старенькая батарейка уже садилась, но все-таки в слабом свете фонаря можно было разглядеть массивные кованые петли, вделанные в верхнюю кромку стены. Я налег плечом, и она медленно повернулась вокруг заскрипевших петель. Я пролез в щель и оказался на полу... своего бывшего номера. Щит опустился за мной, глухо стукнув.

Когда я встал на ноги, держа в одной руке фонарик, а другой придерживая оторванный лоскут рукава, сухо щелкнул выключатель и вспыхнул свет.

В комнате стоял Яков и держал в руке направленный на меня пистолет.

– Убери, это неприятно.

– Ну и вид, - сказал он, медленно пряча в карман пистолет.
– Кто это тебя?

– Ящик с гвоздем.

– Ну, ну. Нашел?

– Нашел. А что ты делаешь в темноте?

– Я погасил свет, когда услышал, что ты сопишь и возишься за стеной. Ты меня удивил.

– Я и сам удивлен. Там ботинок лежит, на правую ногу, с пряжкой.

– Самохинский?

– Похоже, его. А перед первой дверью - чуть не полкоробка горелых спичек. Впечатление такое, что кто-то подготовил проход заранее.

– Дать бы тебе по мозгам за "инициативу", - высказался Яков.
– Я тебе что говорил? Забыл?

– Победителей не судят, - отмахнулся я.

– Как знать, - проворчал он.
– Еще одна такая победа, и мне придется отказаться от твоих услуг. Серьезно.

Яков включил настольную лампу и погасил верхний свет. Шторы на окнах были плотно задернуты.

Мы сели за столик и закурили.

– Значит, я был прав: стукнули Самохина в музее, и он бежал сюда. Знал, выходит, куда бежать. И знал отлично. Его кто-то преследовал, но не смог, как я понял, открыть дверь, где спички, так?

Я кивнул осматриваясь. Теперь трудно было найти, какую из дубовых панелей, покрывающих стены, я только что поворачивал. Она так точно стала на место, что все вертикальные доски слились в один ровный ряд.

– То-то я замечал, - сказал я, - сквозит здесь немного.

– Ну уж не ври, - остановил меня Яков.
– Подогнано будь здоров.

Он откинулся на спинку кресла и потянулся.

– Подведем итоги. Самохин бежал из музея по подготовленному пути.

– А что он делал в музее? Ночью-то?

– И кто с ним был? Что он делал, это понятно.

– Как?
– удивился я.

– Не совсем, конечно, - поправился Яков.
– Не совсем. Ты обратил внимание на то, что ценные вещи были увязаны в узлы?

– Конечно. Кто-то подготовил их для реализации, если можно так выразиться. Но не успел.

– Ему помешали. Кто помешал? Самохин? Или Самохину? Здесь важно собрать воедино, связать логически три известных момента: попытка ограбить музей, убийство и поиски в кабинете - тогда многое станет ясным.

– А почему именно в этой последовательности?
– поинтересовался я.

– Потому что не такие мы глупые, какими кажемся на первый взгляд, не захотел объяснить Яков.

– Но и не такие умные, какими хотим казаться, - уточнил я.

– Ко мне это не относится, - махнул рукой Яков.
– А что касается кандидатуры на главную роль, у нас она теперь только одна.

– Кто же?
– спросил я, вставая.

– Тот, кто бывает в музее после его закрытия, тот, кто всем Дубровникам известен своими похождениями, тот, кого выгораживает тетка Маня.

– Черновцов?

Утром я зашел к Староверцеву. Едва мы с ним расположились погонять чаи, во дворе залаял Малыш и кто-то сильно постучал в окно.

– Сергей! Ты здесь? Выйди на минуточку!

– Это следователь, - извинился я.
– Мне надо идти.

– Слушай меня, - Яков сжал мне руку.
– Черновцов пропал. Похоже, скрывается.

– Как?

– Вот так. Я говорил с его женой. Что-то знает, но вовсю темнит.

– Как я слышал, он порядочный забулдыга. То, что он пропал, еще ничего не значит.

– Значит, Сережка, значит! Он не ночевал дома в день убийства - это раз. С женой у него нелады - два...

– Ну и что нам с этих неладов?

– А вот что: она его частенько выставляет из дома, и он ночует знаешь где?

– В музее? Тетка Маня привечает?

– Это еще не все. Его видели вчера. Вся морда сплошь синяком заплыла. А костяшки пальцев правой руки Самохина, помнишь акт, были сбиты! Я тебя вот о чем хотел попросить. Ты человек здесь новый, журналист: походи поспрашивай. Потом сочтемся.

– Ну разве что, - вздохнул я.

Неужели этот вздор может

поколебать наше счастие?

В. О д о е в с к и й

П я т н и ц а

Я отправился на розыски Черновцова, предварительно поставив Якову условие: с теткой Маней он должен говорить сам. Яков поморщился, но деваться ему было некуда. Позже он передал мне содержание этого разговора, и я привожу его здесь.

Тетка Маня, снова оказавшись в центре внимания, с готовностью отставила швабру и открыла было рот, но Яков опередил ее:

– Почему ваш сын ночует в музее?

– Дознались?
– ахнула она и заплакала.
– Дура я старая, бесом попутанная...
– Она плакала тоненько, монотонно и деловито, поглядывая птичьим глазком на Якова.

Он терпеливо ждал.

– Так как же?

Тетка Маня, причитая, добралась наконец до сути: "бесталанному" Черновцову жена-злодейка "не дает дома головушки приклонить бедовой, гонит его и в дождь и в ветер", и потому он заливает горе "зеленым вином".

– Подождите-ка, - приостановил ее Яков.
– Что-то я не пойму: гонит она его за то, что он пьет, или он пьет, потому что она его гонит?

– Знамо!

– Что знамо-то? Он пьет - она бьет? Эта схема?

– Наоборот, - тетка Маня прерывисто всхлипнула.

– Ерунда какая-то. Что у них за нелады, можете мне толком объяснить?

Тетка Маня осторожно оглянулась и лихо подмигнула Якову всей щекой.

– Тет-на-тет?

– На-тет, - уверил ее Яков.

Она снова оглянулась и шепнула так, что, верно, на улице было слышно: