Шпагу князю Оболенскому !
Шрифт:
Мы вернулись в отделение. В коридоре, у двери в нашу комнату, стояла обычная садовая скамья. Сейчас на ней, нахохлившись, как воробьи, попавшие под дождь, сидели рядышком Оля и Саша. Мне показалось, они о чем-то спорили.
Яков кивнул Оле:
– Заходите.
Насколько Афанасий Иванович постарел за это время, настолько Оля, если это уже возможно в ее возрасте, помолодела. Перед нами сидела не грациозная девушка, сознающая свою привлекательность, а испуганная, провинившаяся школьница. Она и хлюпала-то носом совсем по-детски, как никогда не будет плакать взрослая женщина.
– У меня к вам только
– Да, - прошептала она, комкая платок.
– Не слышу, громче. Чего вы боитесь?
– Да, заходила.
– Ну вот, ведь можете!
– деланно обрадовался Яков.
Оля улыбнулась.
– И второй вопросик: зачем вы туда приходили? Погромче!
– Книгу хотела забрать, я ее забыла на дежурстве.
– Прекрасно! С вами так приятно разговаривать, что невольно хочется продлить беседу. Придется спросить вас еще кое о чем, вы уж не обижайтесь.
– Яков помолчал, побегал глазами по стенам, а потом брякнул: - А какую книгу? Название, автор?
Оля молчала, готовясь зареветь уже в полную силу.
– Неужели не помните? Не может быть.
– Помню.
– Она собрала все свои оставшиеся силенки, подняла голову и отбарабанила: - "Три мушкетера" Александра Дюма.
– Отлично! Ну вот и все, - тоном детского доктора ворковал Яков. Видите, совсем просто. Можете идти дочитывать своих мушкетеров. Идите, голубушка, идите.
Яков проводил ее до двери, выпустил и поманил пальцем Сашу.
Разговор с Сашей не получился. Он был сдержан, долго обдумывал ответы. Яков тоже был сдержан, собран, предельно внимателен, но не очень тактичен.
– В день убийства Самохина, вечером, вы были у Староверцева, так?
Саша молча кивнул.
– Мне повторить вопрос? К сожалению, ваш ответ нельзя зафиксировать.
– В день убийства Самохина, вечером, я был у Афанасия Ивановича Староверцева. Это могут подтвердить
– Воронцова Ольга Алексеевна была с вами?
– Да, - монотонно пробубнил Саша.
– Ольга Алексеевна Воронцова была с нами.
– Она никуда не отлучалась, скажем, часов около восьми?
– Около двадцати часов московского времени Ольга Алексеевна отлучалась. Она ходила в гостиницу за забытой там книгой.
– Саша быстро приходил в себя.
– За какой?
– Может быть, - не выдержал я, - может быть, за "Черной перчаткой" Одоевского?
Саша молчал.
– В каких отношениях вы находитесь с Воронцовой?
– грубо спросил Яков.
– В хороших!
– разозлился Саша.
– Вас устраивает такой ответ? Или нужны подробности?
Яков положил перед ним перчатку и копию записки.
– Ну и что?
– нагло спросил Саша.
– Записка, засунутая в эту перчатку, лежала под трупом Самохина. Это ваш почерк - вот акт экспертизы и ваши отпечатки пальцев.
– Ложь!
– вскинулся Саша.
– Там нет никаких отпечатков, я писал записку в перчатках.
– Объясните, что это значит?
– Да ничего не значит, просто валял дурака.
– Неплохое развлечение, гимнастика для ума, да?
– А вы что, никогда не валяете дурака? Тогда мне вас жаль.
– Не валяю, - отрезал Яков.
– Потому что я и так слишком часто имею дело с дураками.
Выходя, Саша едва сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.
– Это не он, - сказал Яков, едва за Сашей закрылась дверь.
– И говорить с ним сейчас бесполезно: он изо всех сил старается выручить Олю, а врать не умеет, и потому наколбасит так, что и сам запутается, и наши бедные головы вконец задурит.
– Самохин недавно из заключения, - напомнил я.
– Так что не исключена, положим, месть. Или дружки, или пострадавшие - такие случаи тоже бывают: сочли, например, наказание слишком мягким. Это придется проверить.
– На всякий случай я уже наводил справки: его преступление не исключает такой возможности.
– Будем считать это первой версией? Хоть что-то соберем.
– А второй - этот мушкетер все-таки. Эх, если бы не его алиби.
– Нет у него никакого алиби, - буркнул я.
– Он тоже отлучался. Сразу же, как только Оля вернулась.
Яков вытаращил глаза.
– И ты молчал?
– Молчал. И сейчас бы не сказал, если бы не считал Сашу в полной безопасности. Ты, Яша, прости, но для тебя главное - закончить дело, и поскорее. Ты прешь как буйвол. В нашем деле нужно быть особенно бережными с...
– Все, Серега, - не дал мне договорить Яков.
– Собирай барахлишко и... к чертовой матери отсюда! А я еще вдогонку цидулю твоему начальству направлю, сообщу, как ты тут оправдываешь высокое доверие.
– Да не может этого быть!
– закричал я, теряя терпение.
– Неужели ты не понимаешь?
– Может, все может быть!
– жестко отрезал Яков.
– "Покойник не был нравственным человеком" и мог жестоко оскорбить девушку. А у таких, как твой подзащитный, которому ты, кстати, стал сообщником, свои понятия о чести. И о том, как надо ее защищать, особенно когда это касается дамы сердца. Оля могла умышленно назначить свидание Самохину в твоем номере и, убедившись, что он там, сообщить об этом Саше, а тот его...
– Яков выразительно щелкнул пальцами и, помолчав, добавил: - И я могу его понять. Да, его я могу понять. А тебя - нет. Собирайся и мотай отсюда.
Я бы многое мог возразить ему, но понимал, что сейчас это бесполезно. Я встал, застегнул куртку, проверил, в карманах ли сигареты.
– Иди, иди, не оглядывайся.
Я подошел к двери.
Она вдруг сама услужливо распахнулась: на пороге стоял Саша. Он был спокоен, только глаза его лихорадочно блестели на бледном лице.
– Я хотел рассказать вам, как все произошло, - сказал он.
Яков выглянул в окно.
Вообразите себе только, что все,
что я вам буду рассказывать,
случилось... под этими развалившимися
сводами.
В. О д о е в с к и й
В е ч е р о м т о г о ж е д н я
Саша решительно сел за стол и положил на него руки, переплетя пальцы. Мы выслушали его, не перебивая, только Яков в самом начале рассказа молча щелкнул клавишей моего "Репортера".
– С Сергеем Оболенским мы как-то быстро сошлись и даже сдружились. Поэтому и позволили себе дурацкую шутку, но в ней, честное слово, не было зла, было ребячество. Нас подтолкнули насмешки Сергея над таинственным исчезновением князя, да совершенно невинное желание поддержать увядающую славу тринадцатого номера.