Шпана и первая любовь 2

Шпана держал нож, из ребра ладони кровоточащая рана прокладывала тонкую красную тропинку.

– Дай пальчик, – попросил он. – Не бойся, порежу не больно и не глубоко, даже руку не отрежу.

– Брататься будем? – Бестия выхватила нож из руки Шпаны и, взяв с него пример, прорезала полоску. Она замерла, когда их кровавые ниточки сплелись, рёбра ладоней сжались. Огромные глаза Альки брызнули слезами. Рот перекосило, и сейчас она походила на плачущего милого малыша. Она кинулась в объятия Данилы, целовала, целовала и целовала в щёки; губы шептали:

– Мой братик. Ты мой братик. Ты теперь мой братик.

Данила растрогался, еле сдержал слёзы, желавшие унизить; он пробежался по мыслям словами: «Мужчины не плачут. Западло».

***

– Так сегодня сходим на кладбище? – спросила Бестия, сидя на лавке и укутавшись прелым одеялом.

– Сходим, – пообещал Данила. – Спи. Ещё рано. Твоя куртяха более или менее высохла, а в моей головастики да лягушки скоро поселятся.

– Не высохла за ночь?

– Думаю часика через три рискну надеть. Хотя вряд ли. Всё равно будет сильно сырая.

Бестия растянулась на лавке, подложила ладони под голову и остановила мечтающий взгляд на огоньке догорающей свечи. Двумя пальцами Шпана легонько потеребил её нос и открыл дверь сарая, чтобы пойти за одеждой. Бестия вытянула руку, скрючив пальцы, и беззвучно, одними губами сказала «пуф». Что она имела ввиду этим жестом: возможно, представила, как магический шар, созданный её разумом из-за вредности, пронзил спину Шпану, а возможно, она представила, как насылает свои чары творящие из Данилы – её вечного раба. Что именно она хотела – она расскажет через несколько лет, когда станет его женой, поведает своё сбывшееся желание умирая от рук киллера в Санкт-Петербурге.

Маленькая бестия почти провалилась в сон, когда в дверь вошёл Шпана и проскрежетал металлическим засовом.

– У тебя дома другой куртки нет? – Он положил всю одежду на стол. – Холодно одеваешься для такой погоды.

– Есть. – Бестия отвела смущённые глаза. – Мне пришлось убежать, не успела даже нормально одеться.

– Так расскажешь, где живёшь? Зачем следила?

– Обойдёшься. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И даже не оторвали, а тесаком отфигачили.

– Я не Варвара. Если только могу стать варваром. Так что напрягай прелестные губки и поведай брату историю.

– Давай – нет? – Алька поднялась на колени, одеяло свалилось в щель между столом и лежанкой.

Данила покраснел, увидев девичьи, прилично наметившиеся груди, отвернулся, подумав: «Подколоть что ли? Нет, чересчур будет. Обидится сильно, расплачется. Потом ломом по башке огреет». Он услышал хруст, пришлось взглянуть, поинтересоваться, что там Бестия ломает; Алька грызла баранки, закусывала карамелью, запивала соком. Шпана подглядел и отвернулся (Мавр сделал своё дело, мавр может уходить):

– Оденься.

– Я на пляже в таком виде хожу. – Алька запустила баранкой в лоб Данилы. – Шучу, конечно. Хватит тебе уж. Я ещё брата стеснятся буду?

– Замёрзнешь. Одень платье, сказал. Оно высохло.

Алька взяла со стола платье и быстро надела. Следующая баранка заехала по затылку Шпаны, отскочила, проехалась по столу и свалилась на пол.

– Снова борзоту включила? – Данила повернулся, наткнулся на колючий, едкий взгляд; исподлобья в него стреляло не наигранное презрение.

– Значит, обманул, хорёк скрипучий. Не стал мне братом. – Бестия сжала ладони в кулаки, сильно зажмурилась и заплакала. – Иуда лукавый, а-а-а, – плакала она, – ты даже не хорёк, а суслик, а-а-а…

– Алька, хватит лить слёзы. Куртка не высохнет. – Шпана весело усмехнулся. – Между прочим, мне суслик больше нравится, чем хорёк, да ещё на скрипке скрипящий.

– Дурак. – Сквозь смех и слёзы Бестия завыла в голос.

– Прекрати выть. Бесит. Что ты как маленькая?

– Я и есть маленькая, а-а-а…

– Понятно. Не седьмой класс, а четвёртый правильнее будет сказать. А то – почти женщина… так, даже соской не являешься.

Алька замолчала, сняла языком слёзы с губ, несколько раз хлопнула ресницами; ладонь стёрла под ноздрями сопли. В следующий миг – пакет с баранками оказался на голове новоиспечённого братца, две из-под тонких ладоней шлёпнулись на плечи вместо погон.

– Теперь ты по прозвищу Казак, – хохотнула Бестия. – Жаль, что красной ленты нет.

Данила с чувством обречённости вздохнул, скинул с волос пакет и уселся на столе, подальше от «вреднючей вредности».

Алька поджала колени и продолжила тихо лить слезы.

– Да что с тобой? – спросил Данила, стараясь придать голосу как можно больше добра. – Что ты вечно плачешь? – Он погладил плаксу по волосам. – Настоящий я брат, никогда не брошу, отвечаю. Честное-пречестное.

– А где мы жить будем?

– Гык… Аляханамужей, – выпалил Данила.

– Что? – засмеялась Алька, подобие улыбки растянулось на фоне грустных покрасневших глаз. – Ещё. Повтори ещё. Пожалуйста.

– Нет желания и не имею права.

Бестия тихо повторила несколько раз; поняв смысл, она задорно рассмеялась и разъяснила Шпане его же слова:

– Я не хана мужей. Это только тебе хана уготовлена, мой милый. Но ты всё равно хороший, редко будешь стоять в углу. – Она подскочила на месте и ласково обняла голову Данилы, прижала к груди. – Ты татарин.

– Нормально. Это почему?.. Ещё кем я не был?

Бестия замолкла, зажалась в уголок, бусинки слёз из-под сжатых ресниц выкатились на свет и поползли по щекам.

– О, чёрт! – возопил Шпана. – Что, снова? Настроение меняется как время у секундной стрелки.

– Думаешь не понимаю. Я знаю, что брат мой погиб. Просто, – Алька всхлипнула, – не хотела признавать. Не представляю, как ему плохо в холодной земле. – Новый писклявый вой потянулся по сараю. – Не хочу, чтобы брат лежал в земле-е-е.

– Что сделать, чтобы ты не плакала? Хочешь – рядом с ним закопаюсь и умру? Мы там… с ним в карты сыграем, может, винца дерябнем.

– Ву-у-у, – ещё громче взвыла Бестия. – Ты дурак. Ты дурак? Ты дурак?! – Она набросилась колотить Данилу кулаками. – Хочешь, чтобы я и вправду утопилась?