Шпана

– Ступайте, – благодушно ответил Афанасий. – Мы еще успеем вдоволь наговориться. Что-то мне подсказывает, что вы тут надолго.

– Так и есть, – вздохнул я, подхватывая связку книг. Мышцы приятно заныли, почувствовав нагрузку. Вот только радости на душе не было. Что-то мне подсказывало, что этот Афанасий не так-то и прост, как хочет казаться на первый взгляд.

Первую ночь в новой квартире было сложно забыть. В девять вечера активизировались соседи сверху. От грохота, от которого завибрировали стекла, подскочил даже флегматичный папка, витающий в поисках вдохновения, как нарик под приходом.

– Ебешься тут, сука?!

– Ниичоо… – звук удара, грохот, лязг.

– Кастрюля полетела, – со знанием дела ответила мамка, с интересом прислушивающаяся к перепалке.

– Когда ж ты, блядина, наебешься?! – звук удара, вибрация, отдающаяся в груди.

– Фто… фофто… фофтограировал я… – еще удар, звук бьющегося стекла, вой.

– Падла! Падла гнутая! Блядина дурная!

Впрочем, перепалка быстро сменилась еблей. Как оказалось, слышимость в старой хрущевке была отменной. Даже папка оторвался от холста и с любопытством посмотрел на потолок, где дергалась в эпилептическом припадке пыльная люстра. Конечно, родителям и в голову не пришло, чтобы пойти и высказать соседям, что те охуели в край. Для них это все было в диковинку, да и не привыкли выебываться на новом месте. Мне же попросту было плевать. Я быстро поел картошки-пюре с непременными сосисками и отправился в свою комнату, где, растянувшись на матрасе, лежащем на полу, моментально отключился.

Через неделю мы знали о соседях все, как и они знали все о нас. Слухи по нашему городу расползались быстрее, чем вши по башке бездомного. Утаить что-то представлялось попросту невозможным.

Любвеобильной соседкой сверху оказалась Наталья Анисимова. Неопрятная, рыхлая бабища лет сорока, от которой постоянно несло то скисшим супом, то старыми, нестираными трусами. Жила она вместе с невзрачным мужичком, носившим огромные очки в толстой роговой оправе. Вездесущие бабки-соседки, которыми командовала похожая на пожухлый кактус Розенцвет Татьяна Романовна, без лишних предисловий рассказали все, что знали об Анисимовой. Жизнь у той была и впрямь насыщенной.

Еще с детства маленькая Наташа не отличалась особым умом и сообразительностью. Поэтому в шестнадцать лет залетела от босоты из местной шараги. Ребенка своего она, к слову, утопила, во время купания. Никто не знал, как так получилось. Просто в один из дней за Анисимовой приехал милицейский бобик, а суд через месяц отправил ее на принудительное лечение в дурку. Поговаривали, что отчим Анисимовой постарался, который, опять же, по слухам, порой ее тоже поебывал. Из дурки она вернулась отбитой на всю голову и очень скоро сошлась с Шешуновым – страстным любителем фотографии. Страсть к фотографии могла затмить только обнаженная женская натура, отчего у Шешунова сносило крышу и за чем его, собственно, постоянно ловила Анисимова, устраивая скандалы с битьем посуды и швырянием тщедушного Шешунова в стены.

Под нами жила еще одна занятная семейная пара. Инесса и Петр Распоповы. Инесса – вислозадая, блондинистая блядь, слабая на передок. Петр – заебанный жизнью и пожженный жарким южным солнцем дальнобой, чьим смыслом жизни была перевозка грузов и лупцевание своей блядовитой жены, пойманной на очередной измене.

Их ссоры заканчивались так же, как и ссоры соседей сверху. Сначала следовал скандал с непременными воплями и истерикой Инессы, а завершалось все примирительной еблей. Не любовью. Еблей. Грязной, животной и особенно громкой. Моих родителей скандалы соседей только веселили, а я к исходу первой недели всерьез задумался о том, чтобы дать пизды каждому, кто мешает мне спать. К счастью или нет, но скоро началась школа, да и Распопов укатил в очередной рейс, что хоть немного успокоило расшатанные нервы.

Остальные соседи были под стать. На пятом этаже жила Одуванчик – ебанутая на всю голову старуха, которая любила шляться по подъезду глубокой ночью, выла, как побитая собака, дергала дверные ручки или попросту срала на коврики у дверей, не боясь получить пизды. На четвертом этаже, помимо нас жила Розенцвет – довольно вредная старуха, державшая в ежовых рукавицах остальных стариков, и семья Романовых, казавшихся слишком уж нормальными для такого дурдома. Их сын Серега, мой ровесник, был обычным прыщавым ботаном. В моей прежней школе с таких трясли деньги и гадили по-всякому, веселья ради.

Семен Сергеич еще был. Седой, вонючий, с глазами как у дохлой рыбы. Говорят, раньше был бухгалтером на металлургическом заводе. Теперь – просто старый долбоеб, который по ночам жёг бумаги на балконе и бормотал что-то про «протоколы» и «они все знают». Один раз я видел, как он резал опасной бритвой пальцы – до кости, с улыбкой. А потом сказал мне: «Боль – это когда душу вынимают, а ты жив». Тут, блядь, фильмы ужасов не нужны. Достаточно в дверной глазок посмотреть.

На втором этаже жил Рома «Звезда». Когда-то был музыкантом. Сейчас – просто отмороженный ебанат. Любит ходить по подъезду, наяривает невидимую мелодию на невидимой гитаре и орёт песни собственного сочинения: «Моя душа – как плесень на пизде!» или «Где ты, Варечка, я срал кровью ради тебя». Иногда устраивает «концерты» на крыше. Один раз чуть не спрыгнул. Теперь он говорит, что Смерть – его продюсер. Мутный тип.

По соседству с ним – Тамара Ивановна. С виду – обычная бабка. Однажды попросила меня сумки с рынка в квартиру занести. А в квартире у нее пиздец. Все в иконах, лампадках и детских волосах, аккуратно собранных в банках. Розенцвет говорила, что, в молодости она работала в морге и там умом тронулась. Один раз у неё умер кот, так она его не хоронила. Положила в морозилку и говорила, что «он вернётся, просто надо подождать правильный день». Больше я ей сумки домой не таскал. Только до дверей квартиры.

И если Розенцвет в первую же неделю выдала полное досье на каждого жителя нашего дома, был один, кого болтливый и ядовитый язык старухи обошел стороной. Афанасий. Когда мамка поинтересовалась у нее насчет сорок четвертой квартиры, где жил Афанасий, Розенцвет неожиданно побледнела, а потом промычала что-то невразумительное и переключилась на другую тему. Просветил многое мой одноклассник Зуб, с которым я познакомился на школьной линейке, через две недели после переезда.

Новая школа ничем не отличалась от прошлой. То же облупившееся трехэтажное здание, неровные плиты перед входом, празднично одетые учителя, похожие на блядей, и ученики, одуревшие от жары и гортанного «Учат в школе», доносившегося из раздолбанных колонок.

Свой класс я нашел быстро. «11 «Б», о чем говорила надпись мелом на плитах, стоял кучкой рядом со ступенями, ведущими в школу. Впереди, как и положено, стояли лохи и зубрилы, а позади них другие ученики. С холодными глазами и паскудными ухмылками. Те, перед которыми мне снова придется защищать свой статус ровного пацана.

Старшаков видно сразу. По позе, по расслабленности, по особой уверенности, которую они излучали. И по короткостриженым головам, аккурат по моде того времени. Один из них, никого не смущаясь, втихаря курил, спрятавшись за спины одноклассников, а двое других незаметно шпыняли в спину кулаками одного из лохов – румяного, тучного пацана в застиранной желтой рубашке и с букетиком увядших гвоздик в руке. Лох морщился и терпел, не обращая на тычки в спину внимания. Пот градом катил по его лицу, на котором застыла маска равнодушной муки.

Усмехнувшись, я встал позади лохов и стряхнул с рубашки невидимые пылинки. Цветы, которые мамка дала мне на линейку, я выбросил еще по дороге, понимая, что подобное сразу же будет истолковано одноклассниками, как слабость, и авторитета мне явно не прибавит. Понятно, что мое появление незаметным не стало. Я был гораздо крупнее остальных одноклассников и держался подчеркнуто независимо, как и полагается, когда приходишь в другой коллектив. Доказать свой статус мне еще предстояло, но страха я не испытывал. Не первый раз приходилось знакомиться с новыми одноклассниками, и они тоже не заставили себя долго ждать. Ко мне приблизился рослый пацан, чья короткостриженая голова была похожа на дыню. Он улыбнулся, обнажая не только неровные крупные зубы, но и розовые, влажные десны, после чего заинтересованно склонил голову и принялся меня рассматривать. Его дружки за всем этим заинтересованно наблюдали, порой отпуская вполне очевидные смешки. В их головах, не обремененных интеллектом, крутилась всего лишь одна мысль: чмо ли я ебаное или же нормальный пацан, с которым предстоит считаться.