Шпион Темучина

– Ах, Оэлун, разбойница. – Шаман и старейшина переглянулись. – Похоже, ты ее хорошо знаешь, улигерчи. Слишком хорошо… Пожалуй, не хуже, чем Кара-Мергена и красные повязки, а?

Вот этим вопросом нойон был ошарашен.

Кара-Мерген, Черный Охотник… И с чего это шаман расспрашивает про него? И еще какие-то красные повязки…

– А с чего бы я должен его знать? Нет, конечно, о Кара-Мергене я слышал – о нем много болтают в кочевьях, но лично никогда не встречал.

– Не встречал так не встречал, – неожиданно согласился шаман. – Ты бывалый человек, улигерчи. Много где был, много чего видел…

Шаман повернулся к старейшине:

– Вели воинам отвести этого к старому кедру. Пусть дожидается остальных.

– Но народу обещан праздник, – несмело возразил вождь. – Боюсь, будет много недовольных.

Голубой Дракон задумчиво постучал костяшками пальцев по черепу птеродактиля:

– Ты, как всегда, прав, Корконжи-гуай. Наш народ – трудолюбив и послушен и, конечно же, заслужил праздника. Что ж, думаю, ты, улигерчи, – он посмотрел на Баурджина, – с удовольствием повеселишь людей в нашем кочевье. А сейчас можешь идти. Немного отдохни, подкрепись, пока мы будем беседовать с остальными музыкантами. Мои люди проводят тебя.

Небрежно махнув рукой, Гырынчак вопросительно взглянул на старейшину. Тот кивнул, и шаман громко хлопнул в ладоши:

– Умбарк! Кэкчэгэн!

В гэр поспешно вошли двое молодых парней – тех самых, с разрисованными торсами и погремушками.

– Проводите улигерчи в гостевой гэр! – негромко приказал шаман и, повернув голову, улыбнулся пленнику: – До встречи.

– До встречи, – поднявшись на ноги, Баурджин оглянулся уже на пороге. – А руки мне, что, так и не развяжете?

– Развяжем… Шагай, шагай…

Пожав плечами, нойон вышел из гэра, краем уха услыхав жесткий наказ парням:

– Глаз не спускать! Отвечаете своими хребтами.

Выскочив из юрты, словно ошпаренные, помощники шамана подскочили к пленнику – или к гостю? Нет, скорее все-таки – к пленнику:

– Следуй за нами, улигерчи! Руки мы тебе развяжем чуть позже.

– Что ж, – оглянувшись, нойон ободряюще подмигнул своим, а затем сразу же перевел взгляд на полуголых стражей. – Не пойму, и что вы нас допрашиваете? Мы – бедные музыканты, об этом все знают. И Чэрэн Синие Усы, и Хоттончог, и Дикая Оэлун…

Гамильдэ-Ичен улыбнулся краем губ – понял. А вот что касается Сухэ… С Сухэ было сложнее. Мог что-нибудь и не то сказать, ляпнуть сдуру. Ладно, будем надеяться… Еще раз оглянувшись, Баурджин увидел, как один из четырех воинов, охранявших пленников, подвел Гамильдэ-Ичена к очистительным кострам.

Гостевой гэр оказался небольшой юртой из серого войлока, украшенного темно-синим орнаментом. Внутри было довольно уютно. Все чистенько, аккуратно, на низеньком столике – чаша с кумысом, лепешки и вяленое мясо – борц, расшитые подушечки на кошме. Вообще, чувствовалась женская рука…

– Садись, улигерчи. Ешь.

Парни уселись рядом. Один из них ловко развязал пленнику руки.

Баурджин улыбнулся:

– Надеюсь, моих спутников тоже покормят?

Стражи ничего не ответили, так и сидели статуями – видать, запрещено было говорить. Ну, не хотят разговаривать – не надо. Неплохо и в тишине посидеть, попить кумыс, подумать… Гамильдэ-Ичен… этот скажет все, как надо. Умный парнишка. А вот Сухэ… Здешний шаман не дурак, далеко не дурак. Кажется, старейшина в этом роду лишь чисто номинальная фигура, всеми делами заправляет шаман, Гырынчак Голубой Дракон. Ишь как помощников своих выдрессировал – сидят, не шелохнутся. И не отводят от невольного гостя глаз. Что ж, смотрите… Однако надо думать. Вот, этот Голубой Дракон… По сути, сейчас он, как смершевец, контрразведчик. И ведет себя соответственно. А как бы он сам, Иван Ильич Дубов, поступил в подобной ситуации году в сорок четвертом-сорок пятом где-нибудь в Восточной Пруссии? Трое подозрительных – все, как на подбор, сильные молодые парни. Говорят, что артисты… Поверил бы? Ну да, как же! Артисты… Погорелого театра! Проверять, проверять и проверять – вот что. А если некогда толком проверить? Если, скажем, завтра – наступление, а эти взяты в расположении наших частей? И что в этой ситуации делать? Ежу понятно – если и не расстрелять, так изолировать. Так сказать, до более спокойных времен. А если негде изолировать или – невозможно в силу каких-либо причин? Да-а… грустно…

Постойте-ка! Ведь шаман с вождем, кажется, договорились о том, что концерт состоится при любом раскладе. Правда, можно не сомневаться – охранять заезжих артистов будут качественно, не сбежишь. Значит, во время концерта нужно что-то придумать, как-то выкрутиться, иначе потом времени может просто не быть. Потом вообще ничего может не быть – как говорится, нет человека – нет и проблемы.

Снаружи послышались шаги, и в гэр ввели Гамильдэ-Ичена. Юноша был не очень изнурен допросом и выглядел вполне довольным, даже можно сказать, веселым.

– Ох, поедим! – усевшись на кошму, он потер руки. – Что тут у них – борц? А вареной баранины нету?

– Не разговаривать! – грозно предупредил один из воинов.

Охранники Гамильэ тоже остались в гэре. Шаман, похоже, не любил неожиданностей и предпочитал хорошенько перестраховаться. Итак, двое на четверых – если рассуждать в таком плане. Вооружение: у воинов – сабли, ножи. У помощников шамана – длинные кинжалы. Эх, не развернуться в гэре… Да и надобно дождаться Сухэ, не бросать же.

Сухэ не пришел. Заглянувший в юрту воин просто жестом позвал всех наружу. Выйдя из гэра, вся процессия в лице невольных гостей и их стражей направилась к центральной площади кочевья, где, с милостивого разрешения старейшины и шамана, был продолжен столь удачно начатый концерт. Правда, на этот раз больше всех выступал Гамильдэ-Ичен: читал с выражением свою любовную поэму, играл на хуре, пел…

– Про что спрашивали? – улучив момент, шепотом поинтересовался Баурджин у Сухэ. – Что ты им рассказал?

– Про все кочевья, – юноша улыбнулся, – Гамильдэ-Ичен сказал – можно.

– И про нашу торговлишку рассказал?

– Нет. Про торговлю они не спрашивали. Спрашивали про какие-то красные повязки.

Перехватив подозрительный взгляд шамана, нойон громко забил в бубен.

Свое знамя, что видно издалека, я окропил,В свой звонко рокочущий барабан, покрытый кожейЧерного быка, я ударил!

– покончив с любовной лирикой, Гамильдэ-Ичен перешел на более героический репертуар. Героический, но в данной ситуации не совсем верный в политическом плане – в песне повествовалось о приключениях Темучина в компании Джамухи – тогда еще лучших друзей. Впрочем, народец в кочевье собрался насквозь аполитичный, так что и эта сомнительная песнь ничего, прокатывала.

Баурджин пристально поглядывал вокруг, отмечая и надменный взгляд шамана, и вооруженных воинов, маячивших шагах в пяти от «артистов». Вот ухмыльнулся. Вот обернулся. Вот шепнул что-то старейшине. Тот махнул рукой – и несколько воинов побежали к лошадям, а стражи придвинулись вплотную к импровизированной сцене.

Ой, не нравилась нойону вся эта суета! Не решил ли шаман избавиться от всех возможных проблем по старому доброму принципу – нет человека, нет и проблемы? Грубо говоря – расстреляют подозрительных артистов сразу после концерта… вернее, умертвят каким-нибудь дешевым и быстрым способом типа переломления спинного хребта – как тут было принято. Значит, нужно попытаться бежать. То есть нет, не нужно пытаться. Просто – бежать, а там уж как Бог даст. Предупредить своих…

Передав бубен Сухэ, Баурджин, дождавшись паузы, подошел к Гамильдэ-Ичену: