Шпионаж и любовь

Витковский договорился о следующей встрече с Кристиной примерно через месяц, чтобы предоставить ей отчет о деятельности «Мушкетеров» для передачи ее боссам. С низким поклоном он поцеловал ей руку, и Муха улетела. Только оказавшись на улице, Кристина поняла, что не выставила никаких требований и не внесла предложений. Витковский с самого начала абсолютно контролировал их общение.

Во время первого визита в оккупированную Польшу Кристина провела в Варшаве три недели. Официально ее миссия была направлена на «противостояние антибританской пропаганде немцев за счет распространения британской пропаганды» и «сбор и передачу разведданных» [30]. Она весьма преуспела и в том, и в другом. Она передала пропагандистские материалы для воспроизведения в подпольной печати и поделилась, как она позднее загадочно отметила, «всем, что мне дал Гаррисон», с «Мушкетерами» [31]. Затем она продолжила работать над установлением британских связей. Она дипломатично отчиталась, что листовки, разбросанные над Польшей, были «отличными», но в дальнейшем смогут дать желаемый эффект, если будут содержать информацию, а не откровенную пропаганду. Она разработала новую схему радиовещания с чтением специальных новостных бюллетеней в фиксированное время и на фиксированной волне, чтобы их можно было услышать в Польше по обычному радиоприемнику. Они должны были дополнить радиопередачи Великобритании и союзников, которые старательно глушили германские власти, а также послужить новостными агентствами для множества информационых бюллетеней, выходивших по всей стране. Одним из ее контактов стал широко известный польский журналист левого крыла, настолько увлекшийся ее планом, что попросил сто фунтов в месяц на выпуск новой еженедельной газеты с тиражом десять – пятнадцать тысяч экземпляров. Британскую Секцию Д все это впечатлило. Но Кристина позднее сообщила, что столкнулась с серьезными трудностями из-за деятельности «фольксдойче» (этнических немцев, живущих в Польше), которые выдавали себя за британских агентов и пытались дискредитировать ее в кругах Сопротивления. Она подвергалась «опасности быть убитой как агент-провокатор», писала Кристина, и очистить имя ей удалось только с помощью старых друзей и некоторых контактов, которые ей доверяли [32].

Однако не все, что делала Кристина, устраивало ее британских боссов. Каким-то образом, почти наверняка через «Мушкетеров», она установила контакт с генералом Станиславом Балаховичем, известным как поборник польской свободы еще с 1919 года. Балахович, чей «престиж был очень велик», как отмечали британцы, собрал около пятисот офицеров для партизанской работы внутри России, «когда придет время». Их план состоял в том, чтобы поднять восстание в Польше и Украине против России; осмотрительно подчеркивая, что организация «чисто военная и не имеет политических связей», Кристина хотела поддержать эту группу британскими противотанковыми ружьями, стрелковым оружием, боеприпасами и деньгами. «Нет! Ни в коем случае», – был ответ представителя Секции Д, написанный на полях ее отчета с этим предложением [33]. Британская и польская точки зрения на русских никогда не совпадали, и их интересы стали диаметрально противоположными, когда Россия в 1941 году присоединилась к союзникам. Кристина также сообщала в Лондон о своем удивлении «ужасным беспорядком в немецкой администрации» [34]. Гестапо и руководство вермахта не доверяли друг другу, в результате ежедневно появлялись, отзывались, отменялись новые приказы, возникали противоречия, путаница и порой настоящий хаос. Кристина старалась подмечать и запоминать все, чему становилась свидетельницей. Она присматривалась к жителям Варшавы, зачастую одетым в лохмотья, вынужденным расчищать дороги и железнодорожные пути от снега, им постоянно угрожала смерть из-за нарушения комендантского часа. Она видела детей, выбирающихся из руин домов, чтобы доставить послания и пакеты с хлебом и другими продуктами на другой конец города. Она видела маленькие группки евреев, иногда кутавшихся в одеяла, с нашитыми желтыми звездами Давида на рукавах, – они жались друг к другу посреди улицы, словно в поисках взаимной поддержки, на них распространялись особые приказы, ограничивавшие свободу передвижения, им запрещалось собираться более чем по трое. Однажды она увидела пожилого еврея в приличном пальто и фетровой шляпе – офицер вермахта дулом автомата вытолкнул его на середину улицы. Кристина почувствовала, как инстинктивно дернулась ее рука, чтобы подхватить старика, не дать ему упасть, и она с трудом сдержалась, а мгновение спустя заставила себя улыбнуться офицеру, когда тот попросил ее предъявить документы [35]. Испытывая отвращение к самой себе, она понемногу начала понимать, что такое кампания террора, развязанная нацистами с целью контролировать Варшаву с ее многочисленным и страстным подпольным сопротивлением. Позднее она писала в отчете, что «только в Варшаве каждую ночь расстреливают около ста поляков. Террор неописуемый. Но дух поляков великолепен» [36].

Кристина жила у разных надежных друзей, которые не стали бы никому об этом рассказывать, но однажды ее узнал в многолюдном кафе один из случайных старых знакомых и через весь зал громко окликнул ее по имени: «Что ты здесь делаешь? Мы слышали, что ты уехала за границу!» [37]. Она отказалась признать себя госпожой Гижицкой, женой влиятельного иностранного дипломата, и уж тем более Кристиной Скарбек, про которую все знали, что она дочь еврейки, заказала еще кофе и намеренно не спешила уходить, как будто ей и вправду нечего скрывать. Тем же вечером она покинула Варшаву, потратив две недели на то, чтобы выехать из Польши – поездом, на телеге, пешком. Она собирала сведения о промышленном производстве в стране, о транзите немецкого провианта и боеприпасов, о расположении крупных армейских частей в глубине Польши и вдоль демаркационной линии, обратила внимание на то, что многие подразделения направляются к российской границе или в Румынию и Турцию.

Но один инцидент оказался для нее особенно удручающим: удержание нескольких тысяч баварских солдат в железнодорожных вагонах без еды в течение двух недель и их гибель. Поляков, которые пытались кинуть заключенным еду, убивали на месте. «Наконец их вывели, выстроили в шеренгу и расстреляли, – докладывала Кристина. – Говорят, они попытались поднять восстание». Она присматривалась и к настроениям в германской армии, к отношению солдат к польскому населению. Как правило, солдаты «были пьяны от водки, – отмечала она, – их целенаправленно таким образом поддерживали в хорошем настроении». В целом она чувствовала недовольство в армии, оккупанты боялись, «что если Германия проиграет, их всех убьют» [38].

Основная часть информации, которую получила Кристина от местных групп Сопротивления, касалась железнодорожных станций и перемещения военных и грузов по главным дорогам с момента оккупации. Путешествовать зимой было холодно и утомительно. Она проезжала и проходила мимо разрушенных деревень, через города со сгоревшими домами, мимо уничтоженной военной техники: взорванных танков, опрокинутых лафетов, сгоревших остовов автомобилей, мимо последствий бомбежки по колоннам польских войск и толпам беженцев. Все это происходило несколько месяцев назад. Вдоль дорог тянулись солдатские могилы, некоторые были отмечены крестами, видневшимися в снегу, а иногда – касками павших. Кое-где могилы были совсем свежими. Но Кристина знала, что ее работа крайне важна, фальшивые документы у нее были качественные, и, несмотря на расстрелы тут и там, в сельской местности она чувствовала себя в относительной безопасности; по крайней мере по сравнению со столицей. Она вернулась в Варшаву лишь для встречи с Витковским и для того, чтобы забрать небольшой пакет с микрофильмом, подготовленным к вывозу из страны. Затем – поскольку Закопане стало штаб-квартирой гестапо в горных районах южной Польши – она узнала, что Витковский готов помочь ей присоединиться к курьеру Союза борьбы, который действовал под именем Ян Гроджицкий. Он пользовался другим способом добраться до Будапешта.

«Гроджицкий» на самом деле был храбрым и умным дворянином – графом Владимиром Ледоховским. Его семья потеряла поместья в 1920 году, но Владимир обладал характерной самоуверенностью польского аристократа. По словам одной влюбленной дамы, он обладал также «взрывным интеллектом», а еще «сверкающими голубыми глазами с агатовыми прожилками… и мощным обаянием, которое остро чувствовали женщины» [39]. В ходе сентябрьской кампании он героически сражался в составе польской конно-артиллерийской дивизии, ему поручили защищать Варшаву. Ночью, накануне падения города, за тарелкой супа из фламинго, погибшего при бомбежке столичного зоопарка, Владимир получил от полковника разрешение нарушить формальный приказ и остаться, чтобы участвовать в Сопротивлении. Отличный лыжник, он переправлял послания Союза борьбы между Варшавой и польским посольством в Будапеште. В первый раз, при переходе границы в декабре 1939 года, он принес в Венгрию отчет о положении в оккупированной Польше. Затем пустил слух, что его послали в Париж, но на самом деле провел неделю в Будапеште, прежде чем тайно вернуться в Польшу.

Как-то вечером он встретил в будапештском баре Анджея Коверского, и они провели вместе несколько часов за бутылками красного вина, обмениваясь военными историями. Они могли бы стать друзьями, но потом Анджей вспомнил, как в сентябре возглавил успешную атаку на местную штаб-квартиру нацистов в Краковце и уничтожил целую группу противника, и потерей стал только элегантный загородный дом, в котором размещались немцы. Владимиру потребовалось усилие, чтобы подобрать слова: он родился в этом доме и должен был унаследовать его после смерти бабушки [40]. И это был не последний неловкий момент в их дружеских отношениях. Вернувшись в Польшу в марте 1940 года и купив билет на ночной поезд до Нового Сонча, Владимир обратил внимание на девушку, стоявшую за ним в очереди; ее миловидное лицо было наполовину скрыто тирольской шляпой с пером бекаса за лентой. Это была Кристина, и когда она присоединилась к нему в вагоне второго класса, он удивился изящной горной шляпке, строгому полупальто и рюкзаку – и отсутствию лыж. Он исподтишка наблюдал, как она зевает, словно кошка, пытаясь поудобнее устроиться, прежде чем заснуть. Наутро Кристина весело помахала билетом третьего класса, улыбнулась ему и исчезла в толпе. Несколько часов спустя Владимир прибыл на явку Союза борьбы и там, в передней комнате, увидел Кристину, которая расчесывала каштановые волосы [41]. Не в первый раз он отметил про себя, что она «замечательно хороша» [42].

За завтраком Кристина рассказала Владимиру, что покинула Солсбери и прибыла в Лондон, когда началась война, а теперь возвращается из первой поездки в Польшу по заданию британцев [43]. Затем поведала о своем отчаянном переходе через Татры, о телах замерзшей молодой пары. Не сообразив, что такими рассказами выдает свою истинную личность, она с ужасом услышала, как Владимир в общих чертах описывает, с кем она говорила в Варшаве, прежде чем назвать ее настоящее имя. Лишь тогда Кристина поняла, что ее будапештский круг общения включает не только Анджея Коверского, но и его друга Владимира Ледоховского, она слышала прежде, что он уехал в Париж, однако при встрече быстро смогла угадать, кто перед ней [44]. Он рассмеялся, довольный, но признающий ее сообразительность, а она нахмурилась в ответ [44] .

44

Ледоховский оставил несколько различающихся между собой описаний первой встречи с Кристиной. Эта версия из его дневника, затерянного в польском посольстве в Анкаре и опубликованного только после его смерти. Запись сделана вскоре после события, без намерения публикации, так что ее можно признать самой точной. Черновик биографии Кристины, написанный Ледоховским, больше напоминает роман, и там тоже есть романтическое описание сцены в поезде на фоне закатного солнца.

На следующий день Кристина, Владимир и их проводник от Союза борьбы сели на поезд в сторону гор. Они старались не отличаться от местных и не походить на туристов, поэтому Кристина спрятала шляпку в рюкзак. Когда поезд медленно подползал к горной станции, уже смеркалось, они выпрыгнули на малом ходу – три тени, отделившиеся от полосы вагонов и скрывшиеся между стволами деревьев, а потом двинулись через лес. Вслед им раздалось несколько выстрелов, но их не задело [45].

После нескольких часов пешком по лесу, а затем по дорогам для перегона скота они стали увязать в снегу тем глубже, чем выше поднимались по склону, но смогли миновать низкие бетонные столбы, отмечавшие границу со Словакией. Чтобы отметить этот момент, Владимир притянул Кристину и поцеловал в губы. «Она поцеловала меня медленно и страстно, словно была к этому готова», – записал он потом в дневнике, а после она забралась на один из пограничных столбов, широко раскрыла руки и воскликнула: «Еще, еще!» [46]. Однако она ждала не новых поцелуев, а новой свободы и приключений, всего того, что составляло самую суть ее жизни. Пробираясь дальше по горам, которые Владимир позже назвал «заснеженной пустыней», они обменялись впечатлениями о первой встрече, говорили о том, как повезло им вот так внезапно наткнуться друг на друга. Но когда Кристина поблагодарила войну за освобождение от скуки и рутины, за возможность рисковать и переживать реальную опасность, Владимир резко возразил. Кристина сказала, что и Анджей Коверский «благословляет каждый день войны» за перемены в его жизни, которые избавили его от предсказуемого будущего быть фермером и «заурядным человеком, который заводит детей и пьет водку после сбора урожая» [47]. Владимир вынужден был признать, что «заурядность» – не то слово, которое подходит самой Кристине.

Два дня ушло на то, чтобы пересечь Словакию, они несколько раз сбивались с пути, несмотря на старания проводника, зато дорога в основном шла под гору и заснеженная пустыня осталась позади. Ночами они спали вместе, согревая друг друга, и взаимное желание росло, усиленное страхами последних недель. Кристина улыбнулась, обнаружив, что Владимир носит образ Мадонны на медальоне под рубашкой, а один раз проснулась оттого, что он во сне выстукивал на ее теле кодированное послание [48].

Наконец они расстались с проводником, взяли такси и проехали через несколько деревень, пока не оказались на пустынной дороге рядом с последним словацким городом перед венгерской границей. В тот день ботинки Кристины увязли в грязи размокшего поля. Владимир вытащил ее, «ругаясь, как сумасшедший», подхватив за плечи, а потом на руках вынес ее на твердый участок. Она спросила его: «А ты понимаешь, что я сделала это, чтобы доставить тебе удовольствие?» Он рассмеялся: «Конечно, мне ужасно нравится, что ты меня оседлала. Жаль, что у тебя не было шпор, с ними было бы еще приятнее» [49]. Но настроение у Кристины внезапно испортилось; даже веселая пикировка не отвлекала ее от мыслей о неизбежном скором возвращении к рутинной жизни в Будапеште. «Мои каникулы заканчиваются», – вздохнула она [50]. На следующий день они сели на скорый поезд до венгерской столицы. В вагоне Кристина расчесала волосы, пригладила брови и накрасила алым губы, но настроение ее оставалось мрачным. Только оказавшись в пункте назначения, Владимир сказал ей, что ему негде остановиться, и тогда она вдруг расцвела.

5. Череда арестов

Когда Кристина и Владимир добрались до ее будапештской квартиры на улице Дерек, дверь им открыл Йозеф Радзиминский. Торопливые объяснения Кристины, что это коллега-журналист, который пользуется квартирой в ее отсутствие, выглядели не слишком убедительно, если учесть, что Радзиминский, торопливо собрав вещи, привычно поцеловал ее в губы, «как нечто само собой разумеющееся», – позднее записал оскорбленный Владимир [1]. Кристина проводила Радзиминского и взяла с него обещание никому не говорить, что она вернулась. Избегая неудобных вопросов, она отправила Владимира в ванную, а потом потащила его ужинать; он записал: «Она заказала вино с уверенностью человека, который знаком с лучшей жизнью» [2]. Когда они вернулись в квартиру, она появилась из ванной в кружевном неглиже и увлекла его в кровать. В середине ночи зазвонил телефон. Владимир услышал, как Кристина прошептала: «О, это ты, дорогой…» Когда он спросил, что происходит, она сердито ответила: «Радзиминский просто свинья. Это все его вина» [3]. Затем последовали несколько трудных месяцев.