Шпионские игры

Я приподнялся на локте. Стал осматривать то, что осталось от отряда.

Духов вошло восемь. Четверо погибли сразу. Еще трое слабо шевелились, стонали, звали на помощь. Один крупный дух, лежавший у захода на тропу, оказался под вопросом. Он не подавал признаков жизни, но в то же время в момент взрыва был далековато от эпицентра.

Большая часть осколков ушла в его дружков и скалы. Ему тоже наверняка перепало. Но смертельная ли оказалась рана, судить было нельзя.

Духи кричали и выли от боли. Исступленно звали своих.

Но я видел их ранения и знал, что свои, выдвинись они сейчас, не успеют прийти к ним на помощь. Да даже если успеют, все эти люди умрут еще до рассвета.

Я медленно и тихо поднялся. Повесил автомат в положение «на спину», чтобы он не мешался. Потом хотел было уйти, но замер.

Ничто не мешало мне уйти прямо сейчас и не тратить ни минуты времени. Ничто, кроме моих собственных принципов.

Я вздохнул.

— Когда-нибудь, Паша, ты наживешь себе проблем этими своими принципами, — прошептал я тихо.

А потом принялся спускаться.

Пусть, там, внизу, лежали в агонии мои враги, но я не мог просто бросить их сейчас в таком состоянии.

Когда постоянно видишь смерть, начинаешь относиться к гибели людей особым образом. С одной стороны, смерть становится обыденностью. Становится частью твоей повседневности. Но с другой, ты приобретаешь определенное уважение к жизни, когда видишь, как тяжело люди парой с ней расстаются. Лучше уж оборвать их муки. Пусть хотя бы уйдут спокойно.

Я спрыгнул на землю. Осмотрелся и прислушался. Потом пошел к первому душману.

Тот полулежал на спине на груде каких-то камней, осыпавшихся когда-то с вершины. Одна его нога оказалась перебита осколками. Он дышал тяжело, со странным свистящим звуком. Видимо, его легкие, пронизанные осколками, коллапсировали.

Когда я извлек штык-нож и опустился к нему, тот попытался поднять свой автомат.

Потянул его, попробовал вскинуть. Я отобрал его АК, откинул. Потом добил его ножом в сердце. Дух затих, откинул голову.

Когда я пошел ко второму и опустился уже к нему, тот застонал. Взгляд его остался решительным, а лицо, хоть и искаженная секунду назад гримасой боли, сделалось серьезным.

Душман, тяжело дыша, едва слышно что-то проговорил. Потом оторвал руки от ран в области сердца и живота. Указал на них взглядом.

Он был слаб. Я видел, что каждое движение давалось духу с невероятным усилием. Он не протянет долго.

Душман снова с трудом бросил мне несколько слов, указав взглядом на мой нож, потом его стала колотить дрожь.

Я не понимал значения этих слов. Но по взгляду понял суть.

«Аист» понимал, что умирает. Что жить ему осталось несколько минут. Понимал и просил дать ему уйти спокойно.

Я перехватил нож обратным хватом, чтобы спрятать от умирающего окровавленный клинок. Потом едва заметно кивнул. Душман произнес на пушту еще одно слово. Его значение было мне знакомо.

— М-мананах… — Прошептал он и, откинув голову, закрыл глаза.

«Спасибо», значило это пуштунское слово.

Когда «Аист» умер, я поднялся к следующему. Последний не подавал признаков сознания, но его грудь все еще прерывисто вздымалась и также прерывисто опускалась. Я закончил и его муки.

Потом осмотрелся. Прислушался.

В ущелье было тихо. Однако где-то ниже, у караван-сарая, уже звучала человеческая речь. Видимо, другие «Аисты», услышав взрывы, поспешили проверить, что же твориться. Поспешили выяснить, нужна ли погибшему от моих гранат отряду, помощь.

Тем не менее я решил проверить и последнего, лежавшего у тропы.

Это был крупнотелый душман. Силуэт его, валявшегося на спине, напоминал мне образ убитого охотниками медведя.

Приготовив штык-нож, я направился к нему. Шел медленно и как можно тише, чтобы не привлечь к себе внимания «Аистов», уже несомненно двигавшихся сюда.

Когда до тела осталось не больше двух метров, я увидел, как свет фонарей замелькал совсем рядом. Душманы были близко.

Я бросил последний взгляд на лежавшего передо мной душмана. В темноте я не видел его лица. Но комплекция показалась мне знакомой. Это был одноглазый. На первый взгляд, он лежал без движения, словно мертвый. Но я уже понял, что это было не так. Дух был ранен, но он только притворялся мертвым. Притворялся, потому что боялся смерти.

Глянув на тропу, что вела вдоль арыка к ущелью, я увидел, как тени душманов торопливо двигались вверх. Они были уже близко.

Я быстро прикинул два и два. Убить его ножом я не успею. Застрелить из автомата? Тогда тут же привлеку к себе внимание приближавшихся «Аистов» и рискую нарваться на погоню.

К тому же то обстоятельство, что одноглазый, предводитель «Чохатлора» еще жив, сыграет мне на руку. Его люди будут заняты его же эвакуацией. Будут заняты тем, чтобы понять, жив ли кто-то из тех, кого я сегодня убил. Это задержит преследователей, и даст нам возможность уйти. Я понимал, что мой поступок будет рискованным, но сейчас этот ход был тактически верным. И я пошел на риск.

«Мы еще встретимся, — подумал я, — и тогда, я тебя убью. Но пока что, поживи еще немножко. Поживи, чтобы и мы могли уйти и выжить.»

С этими мыслями я поднял его автомат. Дух тут же выдал себя, едва заметно вздрогнув. Тогда я разрядил и выкинул его оружие подальше.

А потом обернулся и торопливо, но тихо стал пробираться по ущелью, чтобы догнать своих.

* * *

— Товарищ капитан, — Малинин позвал Наливкина полушепотом, — он совсем плох.

Наливкин глянул на Искандарова.

Мужчина лежал на расстеленной на земле плащ-палатке. Еще одну, скомканную, ему положили под голову. Он был в сознании, но его сильно лихорадило.

Разведчик перенес недолгий, но достаточно сложный переход очень тяжело. Группе пришлось подниматься в гору, по пологому склону, а потом торопливо спускаться в ущелье, чтобы отыскать остальных.

Группа оставила Селихова примерно сорок минут назад. Уже на подходе к стоянке — расщелине почти у самого входа в ущелье, они услышали два взрыва. Это Селихов задерживал «Аистов», чтобы выиграть им время.