Штангист: Назад в СССР. Том 2

Рыков, кажется, тоже подумал о них, потому что снова закопошился. Он стал стучаться в двери, дергать ручки, постоянно топоча и ругаясь.

— Я закрыла мой кабинет, — пояснила Тамара Степановна тоже, кажется, услышав этот шум.

Когда Рыков вновь затих, я прислушался внимательнее: прислонился ухом к замочной скважине. По ту сторону ничего не было слышно. А потом зазвучал тихий плач отчаявшегося мужчины. Это плакал бывший тренер по тяжелой атлетике Вадим Сергеевич Рыков.

Глава 9

Тихий всхлип Рыкова перекатился в неразборчивые причитания. Тренер полушепотом о чем-то разговаривал сам с собой. Кажется, судя по редкости его бормотания, он себя ругал. Да не просто ругал, а корил.

— Что на него нашло-то? — Спросила Тамара Степановна, обмахиваясь какими-то документами. — С ума спятил, что ли?

Ее бледное лицо уже стало потихоньку розоветь. С перепугу завхоз вспотела, и на ее лбу выступила обильная испарина. Темное платье, в которое сегодня оделась грузная женщина, немного ослабло на плечах. Рыков разорвал ее белый кружевной воротничок, и он теперь весел складками у Тамары Степановны на шее. Открывал дрябловатую кожу немолодой уже женщины.

— Сгорел на работе, — сказал я устало.

Потом поморщился от боли в пояснице, когда она стала снова подходить. Адреналин, видимо, отступил. Теперь боль брала свое в двойном размере. Дышать стало трудновато. Каждое расширение диафрагмы отдавало в пояснице. Однако я старался не подавать виду, что мне больно.

— Что с тобой, Вова? — Женщина встала, торопливо потоптал ко мне, — ты поранился? Этот, — она указала взглядом на дверь. — Этот тебя поранил?

Она опустилась, стала заботливо осматривать мне лицо.

— Все хорошо, — ответил я. — Просто немного спину сорвал. А так целый.

— Вова… — Из-за двери вдруг донесся голос Рыкова.

Голос был слабым и потерял теперь любые нотки жесткости, к которым все знакомые Рыкова уже так привыкли. Стал он хрипловатым и каким-то жалким. Словно говорил с той стороны умирающий человек.

— Вова, ты меня слышишь?

— Слышу, — сказал я.

— Вы вызвали милицию?

— Да.

Тамара Степановна опасливо притихла, прислушалась к жалобному тону бывшего тренера.

— Вот и хорошо, — не сразу ответил Рыков. — Хорошо. Поделом мне. Я… Я сам во всем этом виноват. Сам себя загубил своими же делами… Нету мне прощения.

Не ответив, я только глянул на завхоза. Она непонимающе приподняла брови.

— Надеюсь, вы правда это поняли, а не пытаетесь надавить на жалость, — ответил я Рыкову.

— Понял, понял Вова. Я много гадостей сегодня наделал… На душе они у меня весят тяжким грузом. Я… В общем… Я своего племянника, Гришу сильно поранил. Голову ему разбил. А потом убежал. Струсил…

Такое чувство у меня сложилось, что Рыков, когда охолону от своих эмоций, решил напоследок… исповедаться. Он рассказал мне и про то, что выгнала его жена, когда увидела с моей мамой, и про то, как он, живя у брата, толкнул Гришу. Про милицию, от которой сбежал утром. О том, что хотел уехать из города. Хотел скрываться.

— Но… Но я никогда в жизни не думал, что до такого может дойти, — продолжал он. — Я просто хотел подняться. Хотел хорошую карьеру сделать. Хотел признания. Важным быть хотел. Пользу приносить.

— Даже сейчас вы про пользу в последнюю очередь говорите, Вадим Сергеевич, — ответил я. — А ведь всего этого можно было добиться и иначе. Когда знаешь, что тебе надо делать, просто делай. Упорно работай и не сворачивай с пути. И тогда добьешься своего. Штанга именно этому учит. Чтобы быть упорным. А вы пошли по другому пути. По легкому.

— Ты про таблетки? Про взятки?

— Про это тоже. Когда ходишь по чужим головам, можно закончить, как вы.

Рыков молчал долго. Когда все же решился заговорить, ответил:

— Дурак я был. Я ни о ком кроме себя не думал. Даже о семье своей не думал. Мне казалось, стань я успешным, и им будет хорошо. Что я ради них это все делаю. Да только в глубине души я знал, что все только ради себя самого.

— Успешным, — хмыкнул я. — Это вы про что? Про деньги? Про зажиточную жизнь?

— А… А про что ж еще? — Спросил вдруг растерявшийся Рыков.

— По-моему, успешным можно быть и иначе. Если хорошо, на совесть, свое дело делаешь. Если свое дело любишь. Если тебя все вокруг уважают, — вот это тоже успешность. Хоть и немного другого рода. Знаете, Вадим Сергеевич, по-честному вам сказать, даже до всего, что вы натворили, я Константина Викторовича считал и сейчас считаю, в сто крат успешнее вас.

Рыков за дверью молчал. Внимательно слушал.

— Успешнее, потому что он свое дело любит. Потому что стоит за своих подопечных горой. Он хороший человек и хороший, настоящий тренер. Он привязал к себе ребят своим отношением, а не пустыми обещаниями об успехах в спорте. Пусть, немного из них стали настоящими спортсменами, но настоящими людьми — все.

Гробовая тишина почти на полминуты поселилась в коридоре. Рыков, не решался ответить. Не решался проронить ни слова. А потом, наконец, смог выдавить из себя слова извинений:

— Прости меня, Вова, — снова заплакал Рыков по ту сторону. — Прости, хоть нету мне прощения… Я ж чуть ребенка не убил… Разве ж так можно? Нелюдь я. Нелюдь и никто больше…

В глазах Тамара Степановны заблестело явное сострадание к Рыкову. Она с трудом сглотнула комок, подкативший к горлу.

— Понимаю, не сможешь ты меня простить, но знай, что я правда раскаиваюсь. Я столько глупостей в жизни натворил, что теперь уж мне от них никуда не деться. Надо… Надо за них ответить.

— Надо, — согласился я.

Рыков горько вздохнул. Он хотел было сказать еще что-то, но во входную дверь громко постучали.

— Откройте! Милиция! — Раздалось приглушенным эхо из недр коридора.

— Вова… Мне деваться некуда. Откройте им дверь, я сдамся, — сказал Рыков.

Мы с завхозом переглянулись. Всякое сострадание тут же исчезло из ее взгляда. Теперь там поселился блеск иного рода — блеск опасений. Она медленно покачала головой, не надо, мол.

Я глянул на ключ, оставшийся в скважине. Потом решился, взялся за его колечко, отпер дверь.