Штрафная мразь

Он сидел в блиндаже на скамье перед печкой, вытянув вперёд раненую ногу.

Держал в руке козью ножку и ссыпал в неё из ладони табак.
– Это точно, дух нерусский. Мылом да одеколоном. Нам привычней, когда портяночный запах. Он ядрёный, аж слезу вышибает!

– Большие потери в роте, капитан?- Зайдя в блиндаж, спросил старший лейтенант Мотовилов.

Половков вздрогнул, настолько неожиданным был вопрос.

Не сдвигaя с местa рaненой ноги, всем корпусом рaзвернулся к оперуполномоченному особого отдела. Серый, небритый, с мятым лицом.

Под нaкинутой нa плечи шинелью звякнули медaли. Нa потолке блиндажа дёрнулась большaя изломaннaя тень.

– Половина. Половину роты убитыми и ранеными потеряли. В основном из последнего пополнения. Жалко. И не повоевали совсем.

– А как ты хотел, капитан?- Серьезно сказал Мотовилов.
– Солдаты на войне это дрова. Кинули их в топку, пых – и нету! Чего их жалеть? Кто и когда в России дрова жалел? Не в обиду капитан, будь сказано. Война идёт. До последнего человека. До последней капли крови. Понимаешь? Родина в опасности! Такие люди гибнут! А у нас здесь спецконтингент. Уголовники. Мать их! Штрафная мразь!

У большинства из них всё равно один конец. Не погибнут от немецкой пули, так зарежут где- нибудь на этапе. Или сдохнут в лагерном бараке от чахотки.

Те кто выживут, вернутся с войны законченными негодяями, для которых убить человека так же легко, как выкурить папиросу. Даже если это и не враг.

Запомни, кто хоть раз отведал тюремной баланды -- будет жрать ее снова.

Только единицы станут людьми. Может быть, выучится, заведёт семью. Но это при условии, если мы остановим немцев и победим.

Старший лейтенант Мотовилов достал портсигар. Протянул его Половкову.

– Закуривай капитан. Это «Казбек», вчера посылку получил.

Командир штрафной роты бросил самокрутку, закурил папиросу. После фронтовой махорки она тошнотно сладковата.

– Я ведь начинал службу уполномоченным районного ГПУ.- Продолжал Мотовилов. В округе семь сёл, а в них, кто вернулся с Соловков, кто с Нарыма. И не просто воры- щипачи, как эти!

Старший лейтенант презрительно мотнул головой в сторону входной двери.

– Были такие, кто с оружием на нас ходил, нашу кровь проливал. Воевали у Петлюры, у Махна, у Маруси, у Ангела… Но ничего, я их всех в бараний рог гнул. Эшелонами по этапу отправлял.

Мотовилов говорил, не повышая голоса. В глубоко посаженных, маленьких, глазках — ни капли жалости. Папироса дымилась равномерно.

Половков верил ему. Он сам был сыном конюха, до армии работал в колхозе.

Был пионером, комсомольцем. Остался на сверхсрочную, стал офицером.

Он смотрел в лицо оперуполномоченного особого отдела и думал.

«Прав старший лейтенант. Прав по всем позициям. Что тут обсуждать? И так всё понятно без слов. Что будут стоить все наши жизни, если победит Гитлер? Потому и не стоят они на войне ничего. Ни моя, ни Мотовилова, ни того же Печерицы. Был солдат, и нет солдата. Погиб и погиб. Другой на его место придет. Из маршевой роты пришлют пополнение. И будет оно таким же неприхотливым и бессловесным».

* * *

После того, как захватили немецкие позиции, несколько дней было тихо. Остатки роты отвели в ближайший тыл. Там отсыпались и отъедались. Начальство пока не трогало. Пользуясь отдыхом, устроили баню с прожаркой белья и вошебойкой. Теперь несколько дней можно было не чесаться.

Клёпа, известный в роте барахольщик, обзавелся отличным трофейным набором для бритья. Помазок из натуральной барсучьей шерсти, стаканчик для взбивания пены, зеркальце, ремень для правки бритвы и сама бритва с роговыми щечками. На лезвии надпись «Puma. Solingen».

Глеб попросил у Клёпы бритву. Она тяжёлая, с монограммой. Смачивал лицо теплой водой из котелка, старательно тёр его пахучим эрзац-мылом. Потом осторожно раскрыл бритву и, далеко отставив от себя локоть, дотронулся лезвием к щеке. Бритва легко скользнула по коже, снимая редкие, неровно растущие волосы.

Штрафники отдыхали. Жили почти мирной жизнью.

– Эх, лафа!
– Смеялся Клёпа.
– Всю войну бы так кантовался!

– Дурень ты дурень!- Как на полоумного покосился на него Павлов.
– Не знаешь ишшо, что на войне, если у тебя тихо, и ты жив, это значит, что кто-то впереди умирает за тебя.

Но отдохнуть дали недолго. Через несколько дней отвели на переформирование. Это означало, что скоро снова в бой.

Штрафников выводили только в район штаба армии, потому что вся ротная документация носила секретный характер, и там же находились ротные тылы.

Шёл осенний холодный дождь пополам со снегом. Земля разбухла и до краёв насытилась влагой. Раскисшие дороги превратились в густое чёрное месиво, цепляющееся за ноги, за колеса повозок и машин.

Растянувшаяся колонна штрафников месила грязь по расквашенной дождями полевой дороге, изрезанной глубокими колеями от проезжающих танков и машин. Многие из штрафников, перевязанны тряпками и грязными бинтами. Мерили фронтовые километры натруженными солдатскими ногами, вытаскивая ноги из липкой осенней грязи. Тащили на спинах станины пулеметов, пулеметные стволы с казенниками, ротные миномёты и снаряды.

Мелькaли сaпоги, ботинки. Трепетали нa ветру, прожжённые у костров, пробитые осколками полы шинелей. Лошади, надрываясь, бились в грязи.

Вдоль дороги стояла брошенная немецкая техника, лежали разбитые снарядные ящики, опрокинутые лафеты орудий.

Везде валялись трупы. Распухшие и закоченевшие на холоде. Из грязи торчали части тел, спины, руки, ноги. Где-то сплющенные, раздавленные головы. Рядом со сгоревшим танком лежал чёрный обгоревший труп. Открытый рот, губ нет, закинутая голова, опалённые, словно у забитого поросёнка волосы.

Штрафников обгоняли колонны военной техники. Завывая и разбрызгивая грязь ползли полуторки и «ЗиСы, рычали танки и трактора, волочащие за собой тяжёлые пушки. Штрафники то и дело уступали дорогу, молча сходя на обочину. В небе висело холодное равнодушное солнце.

Бойцы штрафной роты не смотрели по сторонам. Пот струился по усталым чумазым лицам, во рту липкая слюна.

В стороне от дороги буксовала полуторка. Водитель пытался по пашне обогнать колонну и все четыре колеса глубоко увязли в размокшей земле.