Штука
Шрифт:
– А кто в этой области специалист – кроме Затворника? – поинтересовался я.
– И все-таки… – Толстопуз поводил мясистым пальцем по поверхности стола. – Не вижу в этом необходимости.
– А я вижу… – я начинал закипать, и это даже к лучшему – для пущей убедительности. – Вам говорили, что я – необходимый элемент в системе человек-Штука?
– Ну, это не доказано, – улыбнулся Толстопуз. – Это всего лишь предположение…
– Если я свихнусь или со мной еще что произойдет, и Штука пойдет вразнос, поздно будет размышлять – предположение, не предположение!.. Я серьезно говорю…
Похоже,
– А что по этому поводу говорит полковник? – поинтересовался Толстопуз.
– Он категорически против. Поэтому я и пришел к вам.
Толстопуз отвернулся окну, недобро прищурился.
– Что ж, – медленно произнес он. – Раз он против… Я что-нибудь придумаю…
– И еще, – быстро сказал я. – Если ко мне решат кого-нибудь приставить – ну, для контроля, к примеру… Пусть это будет агент Рысь. Она мне дорога как память…
11
Как известно, планы строятся для того, чтобы рушиться. Изначально моя задумка заключалась в следующем. Получив работу, я обретаю дополнительную степень свободы, исследую местность, ищу слабые места в охране объекта, строю варианты побега. Предполагалось, что я буду перемещаться по территории, в том числе – между корпусами, получу более широкую возможность общения.
Как бы не так! Меня назначили лаборантом в самую закрытую лабораторию комплекса – ту самую, где проводили эксперименты на людях. И контроль надо мной только усилился. Я чувствовал, что лихо одурачил самого себя.
Единственное, что можно записать в плюс – так это то, что ко мне действительно приставили агента Рысь. То есть Тому. Правда, в неизменном сопровождении двух молчаливых охранников. Надо полагать, это было местью полковника за то, что я ходил к Толстопузу.
И теперь оставалось лишь скрипеть зубами и твердить себе, о том, какой я дурень.
Впрочем, у нас, сильных, есть одна весьма хорошая черта: в отличие от слабаков, мы не в падаем в уныние. И в подобных ситуациях всегда стараемся увидеть плюсы.
В моем случае это было непросто. Не могу сказать, что работа была из приятных. Более того – не надели меня Затворник силой, самое время полезть в петлю. Кстати, хочется надеяться, что он не проболтается начальству о моих особых качествах.
Здесь, в лаборатории, сухо называемой «Д-2», шла отработка на практике принципиально нового вида вооружений.
Честно говоря, я и подумать не мог, что за такой короткий срок эти ребята в халатах сумеют перевернуть собственное представление об основах мироздания. Хотя этого, возможно, и не требовалось. Требовалось облечь незнакомые виды вещества и энергии в удобные для использования формы.
В моем блоке под литерой «N» отрабатывался прототип устройства под рабочим названием «дырокол». Не знаю, откуда взялось название, возможно дело тут в форме спускового механизма. Эта штуковина действительно напоминала известный канцелярский прибор. А может, дело как раз в особенностях действия аппарата. В отличие от знакомых мне реликвий, вроде точечника, «дырокол»
воздействовал на испытуемых избирательно, пробивая бреши в стройных рядах предполагаемого противника. Не знаю, по какому принципу происходила этот отбор – меньше всего меня волновали научные тонкости.Обычно все происходило так: в камеру с прозрачной стеной загоняли десяток-другой ничего не подозревающих людей (судя по виду – каких-то бродяг. Наверное их просто подбирали на улицах – то ли за бутылку, то ли просто насильно). На одинаковых белых комбинезонах ярко выделялись крупные цифры: подопытные были педантично оприходованы и пронумерованы – конечно же, в интересах чистой науки.
На стеклянную стенку направлялся уродливый раструб прототипа, очкастый специалист что-то шустро писал в журнале и командовал мне, какие рукоятки крутить, чтобы на электронном табло высвечивались нужные ему цифровые значения. После чего произносил ханжеское: «Контакт!»
Хотя имел все основания честно сказать: «Огонь!»
И я послушно жал на рычаг.
Честно слово, хоть я и не был свидетелем ни единого смертельного исхода, но чувствовал себя пулеметчиком расстрельной команды. Люди через одного падали на пол, начинали биться в истерике, другие в ужасе наблюдали за происходящим. Специалист же удовлетворенно кряхтел и царапал что-то в журнале.
Я менял тяжелую, словно из свинца, «обойму», и ждал, когда пригонят следующую партию «подопытных кроликов».
Все это время Тома вместе с охранниками находилась у меня за спиной. Поговорить наедине никак не представлялось случая.
И дни напролет я, словно раб, двигал громоздкую установку, таскал тяжелые обоймы и жал на рычаг. Так я, вместе со многими другими, приближал день всеобщего кошмара, как это делали когда-то совсем другие люди.
Те, что создавали атомную бомбу.
Я думал, что хуже быть уже не может. Но вскоре меня перевели в другой бокс, теперь уже под литерой «R». Здесь шла работа над прототипом боевого устройства «раскаяние-2». Предполагалось, что попавшие под его «огонь» вражеские войска мгновенно теряют волю к победе и бодро идут сдаваться.
Устройство никак не желало работать нормально. Как тонко говорили специалисты из этого бокса, функционировало некорректно. На практике же это означало, что срабатывало оно вообще через раз, и в результате испытуемые, вместо того, чтобы, подняв руки, идти сдаваться в руки лаборантов, массово валились без сознания. И мне, вместе с такими же, как я, чернорабочими прогресса, приходилось грузить тела на носилки и откатывать в медицинский блок.
Страшно подумать, что же представляло из себя «раскаяние-1»…
Сидя на лавочке под хмурым небом мы с Хиляком устало обменивались впечатлениями. Появилось новое, не очень приятное ощущение: будто мы давным-давно смирились с происходящим, опустили руки, и просто мотаем свой бесконечный срок, даже не рассчитывая на досрочное освобождение.
Моя инициатива возымела последствия и для моих друзей: к общественно полезному труду привлекли всех. И надо сказать, им повезло меньше: их припрягли к погрузочным работам. Не знаю, злились ли за это на меня Крот с Доходягой, но Хиляк все воспринимал стоически.