Штык ярости. Южный поход. Том 1

Признаться, за месяц я уже настолько свыкся с этой картиной, что моя прошлая жизнь в двадцать первом веке казалась дурманящим миражом. Иногда я думал, что и в самом деле родился в восемнадцатом столетии, а будущее время мне просто привиделось.

Погода сегодня выдалась отличная. Накануне два дня подряд моросил дождь. Соленый ветер приносил запахи моря. Нева вздыбилась и волновалась в своих берегах. А теперь ярко светило солнце и тени деревьев колыхались на дорогах.

Настроение у меня, тем временем, было отнюдь не под стать цветущей погоде. Я с унылой хандрой полагал, что виновен во всех бедствиях и катастрофах, происходящих ежедневно во всем мире. Например, не далее как вчера в газетах сообщили, что в Средиземном море произошла ужасная трагедия – во время шторма затонул французский фрегат «Свобода». Экипаж, свыше двух сотен человек, пошел ко дну. Я что-то не помнил, чтобы в хрониках 1800 года упоминалось о подобном трагическом происшествии. Это, конечно же, очередное подтверждение губительного влияния, оказанного мною на ход мировой истории. Ведь я невольно вмешался в ее бурное течение и повернул совсем в другое русло. Вот он, зримый результат этого влияния, сидит на лавке напротив и как ни в чем ни бывало, болтает ногами и весело насвистывает армейский марш.

– Чего нос повесил, Витя? – спросил Александр Васильевич, быстро глянув на меня. – Императора, поди, оробел? Ничего, не боись, он теперь у нас вот где. С твоими секретными знаниями о будущем нам сейчас никто не страшен.

И показал сжатый кулак, мол, взял императора за яйца и держит теперь в руке.

Я вздохнул еще тяжелее. Все мои знания о будущем теперь на самом деле не стоили и ломаного гроша, потому что после исцеления Суворова мы, как карета без кучера и с обезумевшими лошадьми, покатились куда-то в иное, неведомое мне время. Ибо да, мне чудом удалось вылечить князя и он остался жив после почти смертельного недуга. Я и сам не рассчитывал, что народные средства лечения окажутся так эффективны. Применяя их, я надеялся в лучшем случае облегчить страдания умирающего Суворова, а затем с изумлением наблюдал, как ему становится все лучше, опухоли спадают, воспаления благополучно исчезают и болезнь отступает навсегда. Впрочем, чего кривить душой, мои хлебные и печеночные повязки на самом деле оказали минимальное воздействие. Главным образом Суворов вылечился благодаря своей громадной силе воли, когда, пораженный трагической картиной ближайшего будущего, он понял, что нужен России и сделал все, чтобы остаться в живых. Он рассказывал, что когда-то, во время турецкой кампании, таким же чудовищным напряжением силы воли сумел вылечиться от лихорадки.

– Мне хотя бы еще годиков пять протянуть, – частенько говаривал князь, когда я сидел у его постели. – И скрестить шпагу с французами. Надо, надо унять Бонапарта. Он хоть и талантливый мальчик, а сильно зарывается.

Через месяц, в начале мая, когда по нашей традиционной истории Суворова должны были хоронить при огромном стечении народа, в этой реальности Александр Васильевич уже мог ходить и даже бегать вприпрыжку, по своему обыкновению. Частенько выбегая на улицу, он хватал прохожих за носы или дергал за волосы, в общем, превратился в прежнего потешного генерала. Я же, вместо того, чтобы радоваться, ломал голову, чем это изменение обернется теперь для истории.

К слову сказать, доктора Векард и Гениш ничуть не удивились чудесному выздоровлению безнадежного пациента. Они, само собой, посчитали это результатом своего лечения и быстро запамятовали, что уже списали Суворова со счетов.

О поразительном исцелении прознали и во дворце. Вскоре от императора приехал курьер с повелением прибыть на высочайшую аудиенцию.

Суворов был уверен, что встреча связана не только с желанием государя поздравить князя с выздоровлением.

– Мой меч ему снова пригодился, – сказал он Хвостову, накануне беседовавшим с Ростопчиным, главой царского МИДа. – Вот только против французов ли?

Международная обстановка тем временем снова постепенно накалялась. В начале мая французские генералы Лекурб и Моро в один день разбили австрийские войска у германских городов Штокках и Энген. Наполеон готовился выехать в Северную Италию, устроить австрийцам головомойку и уничтожить все плоды прошлогодней победоносной кампании Суворова. Впрочем, при дворе русского императора этому втихомолку радовались, надеясь, что теперь вероломные австрияки поймут, что для них на самом деле значил союз с Россией.

Именно поэтому, когда сейчас мы ехали во дворец к Павлу I, то справедливо полагали, что это связано не только с выздоровлением Суворова, но и грозовыми тучами, собравшимися на западе. Что интересно, меня тоже пригласили на встречу, видимо, прознав о моих недюжинных целительных способностях.

Карета тем временем выехала из города и лошади резво поскакали к Гатчине, где сейчас находился император. Дорога была в отличном состоянии, сразу видно, что ведет к царской резиденции. Изредка навстречу попадались одинокие всадники в военной форме или другие кареты. Пару раз мы обогнали отряды солдат, марширующих по обочине. Суворов поморщился, глядя на них.

– Напялил прусские мундиры и сидит, душа рада, – он подразумевал, конечно же, Павла I, обожающего Фридриха Великого и слепо копирующего все его воинские порядки.

Он сидел в парадном мундире с единственным только орденом Андрея Первозванного. Хвостов уговаривал его надеть и другие ордена, но Александр Васильевич заупрямился.

– Много чести при всех орденах перед ним блистать, – заявил он. – Пусть жрет то, что заслужил.

После того, как Павел незаслуженно отправил полководца в опалу по возвращении из Швейцарского похода, Суворов заметно охладел к императору. Он теперь часто говорил, что служит не столько царю, сколько Отчизне.

Вскоре вдали показались небольшие озера, а еще дальше на возвышенности вытянутое в длину здание дворца. А затем лошади сбавили бег, а затем и вовсе остановились. До Гатчины мы еще не доехали и высунули головы из кареты, чтобы узнать, почему остановились.

– Тп-п-пру, залетные! – закричал наш кучер. – Эгей, что стряслось?

Перед нами на обочине, чуть скособочившись, стояла карета. Кучер и двое слуг в парадных ливреях, измазавшись в грязи, меняли треснувшее колесо. Типичная картина для российской дороги. Легко представить, как и через двести лет точно также будут менять колеса уже железным безлошадным каретам мои горемычные современники.

А еще возле кареты обнаружился старик в парике и нарядном камзоле, напомаженный и расфуфыренный. Суворов снова поморщился, так как не любил щеголеватых кавалеров, но затем удивленно раскрыл глаза.

– Ба, дак это ж граф Симонов! – сказал он. – Далеконько же забрался от родовых гнезд. Мы с ним вместе, помилуй Бог, в Козлуджи турка на штык насаживали.

Он выскочил из кареты и помахал старику.

– Глебушка, милый, ты как здесь очутился? Неужто тоже к нашему деспоту неумолимому на поклон?

Старик имел большую яйцеобразную голову с высоким лбом. Завидев Суворова, он изумленно выпучил глаза и хлопнул себя по славнейшему лбу.

– Александр Васильевич, батюшка наш родной! Жив! А ведь подвывали при дворе псы злонравные, при смерти находится, не сегодня-завтра представится.

Он подскочил к Суворову и старики обнялись, хрустя суставами, все-таки преклонный возраст далеко не отрада.

– Ты тоже к императору на прием? – спросил полководец чуть погодя. – Чего так?

– Если повезет, то и к их величеству попаду, – ответил Симонов. – А так я с бумагами еду, купчии заверять, наследство оформлять, крючки собирать и подписи всякие. Мне уж помирать скоро, так дела надо привести в порядок. Некоторые бумаги без столичных сановников никак не проходят.

– Поедем с нами во дворец, – пригласил Суворов и показал на нашу карету, откуда я уже успел выбраться и скромно стоял у дверцы. – Ах да, позволь представить, мой помощник и доверенный юноша, Виктор Стоиков.

Я учтиво поклонился. Сейчас я был экипирован полностью по здешней моде, да еще и с париком на голове и с шляпой в руке, так что моя внешность не вызывала никаких подозрений. Генералиссимус через знакомых справил мне паспорт и теперь я числился виконтом аж из Санто-Доминго, чтобы у проверяющих ушло много времени на выяснение моей личности.