Сибирский папа

Гена ходит не умеет, в ногах путается до сих пор, как будто они у него только прошлым летом выросли, а так он покрепче Кащея, приняли же его на военную кафедру, туда не всех берут. А Кащей наверняка кажется сам себе хрупким и тонким, как поэт декаданса. Со стороны он иногда смотрится эффектно, особенно в одежде, в которой не просматриваются очертания скелета, а иногда – без слез не взглянешь. Но я точно не рождена для того, чтобы жалеть мужчин. Хрупкий – пойди потренируйся, у тебя бассейн в корпусе общежития – спускайся каждое утро и плавай, вокруг – парк, выходи и бегай. И воспитывать я тоже никого не хочу. Зачем тогда я влюбилась в Кащея? Чем он мне так понравился? Необычностью, непохожестью на других?

Я искоса посмотрела на него. Где, в чем он искренен? У меня раньше не возникало таких вопросов, до встречи с ним. Если Кащей меня чему-то и научил, то вот таким сомнениям – не верить своим ушам и глазам. По первости это забавно, а потом становится мучительным. Если не верить никому и ничему, то жить довольно тошно.

Вот сейчас, например, Гена прислал мне плачущего лисёнка. Это он, Гена-баритона, плачет оттого, что я жестокая и неизвестно где пропадаю. А он летел сюда, чтобы гулять со мной за ручку по незнакомому городу и слушать песню в одни наушники. По Гениному сценарию я должна спросить:

«О чем плачет лисёнок?»

«О своем одиночестве», – ответит за лисёнка Гена.

«Нет, ты не одинок! – должна воскликнуть я. – У тебя есть я! А у меня – ты!»

Почему я так не кричу? Не знаю. Гена мне нравится, но не настолько, чтобы он стал моим близким другом. Может быть, не стоит его обманывать? А я не обманываю. Я с удовольствием разговариваю с ним, подшучиваю, совершенно не зло, мне нравится, что он мне пишет и пишет… Но я не хочу ходить с ним за ручку. Не хочу, чтобы про меня говорили «Генина девушка». Мне кажется, что Гена искренне и бесконечно любит только себя. И просто ищет кого-то, кто бы любил его так же. Но ведь не в этом причина, что я не «его девушка»? Нет, не в этом. Это никогда никого не останавливало. И меня останавливает вовсе не это, если быть с собою честной.

– Маша, Мария, Маруся, Манечка… Мари… – На разные лады приговаривал Кащей мое имя, наглаживая меня по спине.

– Последнее было лишнее. – Я чуть отступила в сторону.

– Ты про имя или про-о-о… – Кащей понизил голос и проговорил так интимно, как только смог: – …про мою нежность?

– Про обе… то есть, про оба… Фу, ну ты понял.

– Я тебя не понимаю, – покачал головой Кащей. – Нет… Ты – загадка… Ты – девушка с другой планеты… Всё в тебе удивительно, всё нездешнее… Эти глаза… волосы… голос… взгляд…

– Было уже! – засмеялась я.

– Нет! – Кащей подхватил меня под руку и ненароком провел по моему боку. – Глаза – это данность, а взгляд – это особое, неуловимое, меняющееся, чудесное…

– Красиво врешь, Вольдемар, – сказала я, чувствуя, что мне не нужно так близко идти с ним рядом. Он действовал на меня помимо разума, слов, и это меня пугало.

– Я не вру, Машенька, я не вру… Ты же удивительная… Необычная… Мне кажется, я всю жизнь жил, чтобы встретить тебя…

В кармане у Кащея, который остановился и очень недвусмысленно попытался развернуть меня к себе, не отпуская из рук, раздался характерный сигнал. Я часто слышу этот сигнал. Это человек, который звонит ему каждый день. Не пишет – звонит!

– Это мама… – пробормотал Кащей, быстро нажал кнопку и убрал телефон.

– Поговори с ней.

– Нет, потом. Не хочу на бегу. С мамой нельзя набегу, запомни!

Я успела увидеть картинку контакта – белый пушистый олененок на длинных ножках.

– Твоя мама похожа на олененка?

– В смысле? – удивился Кащей. – А… это… Ну да… Какая ты внимательная… Еще что заметила?

Я пожала плечами. Всё, та минута прошла. Какая-то необыкновенная минута, которая ведь должна была когда-то наступить. И мне казалось – вот оно… Но нет. Олененок появился не вовремя. Мама Кащея. Вот она обиделась бы, если узнала, как я называю ее любимого (не сомневаюсь в этом!) сыночка.

– Я ничего больше не заметила, Вольдемар, – сухо сказала я. Зря он думает, что я специально что-то вызнаю и высматриваю, что я буду себя унижать до такого.

– Да не зови ты меня так! – в сердцах воскликнул Кащей. – Что ты взъерепенилась? Мама позвонила. Давай я ей перезвоню. – Он быстро достал телефон, ткнул пальцем. – Звонила? Привет, как дела? Как здоровье? Куда? Сколько? Почему так много? Хорошо. Ладно. Давай.

Он улыбнулся, засовывая телефон во внутренний карман и свободной рукой ненароком погладив меня по щеке.

– Что?

– Как ты с мамой… – Я не стала продолжать. Как будто я подслушивала.

– Мама болеет, ей надо помогать. Папа скоро на пенсию выйдет, пока работает, но на работе денег никаких нет, четыре месяца не платят. Вот так живем. Всем помогаю. Всё тащу сам. Никаких отдушин, никаких радостей. Заботы и работа. Ем что попало, сплю мало, нервничаю… Никто обо мне не заботится…

У него снова заиграла та же мелодия. Если он поставил эту мелодию на мамин звонок, как же нежно он к ней относится!

– Я занят, – сказал он спокойно и дружелюбно. – Перезвоню.

Контакт олененка был обозначен у него как две буквы «ЛД».

– Лидия Дмитриевна? Людмила Даниловна? Как зовут твою маму?

– У тебя точно факультет географии? – улыбнулся Кащей, явно не очень довольный, что я опять посмотрела на картинку.

А что тут такого? Почему нельзя спросить про маму?

– Нет, мою маму зовут Елизавета Владимировна. Не проси меня говорить, почему «ЛД», хорошо?

– Хорошо, – пожала я плечами. Какие тайны…

– Так чем все-таки занимается твой отец? Я тебе про своих всё рассказал.

Я внимательно взглянула на Кащея. Во-первых, он ничего толком не рассказал. А во-вторых, какая разница, что ему дались занятия моего отца?

– Мне кажется, он не бандит, – задумчиво произнесла я.

Кащей от неожиданности фыркнул.

– Не бандит?

– Нет. Но у него очень много… – Я остановилась. А надо это рассказывать Кащею? Что у моего отца очень много денег, как выяснилось. То, что я даже не могла предположить. Почему-то мне и в голову не приходило, что отец может быть из другого мира, того, что рядом и куда не попасть. Не могу сказать, чтобы я туда рвалась. Но я никогда близко к нему не подходила. У нас на факультете учатся несколько мажорных студентов, но я их не знаю лично, время с ними не провожу, не разговариваю, не общаюсь.

– Денег?.. – мягко договорил за меня Кащей.

Умный, хитрый Кащей. Это тебе не Гена-баритона, дурашка, который только что получил красный диплом МГУ со знанием трех европейских языков, а на самом деле как был растерянным золотым медалистом из маленького города средней полосы России, ошеломленным Москвой, ее играми без правил, ее расстояниями, шумом, вонью миллионов машин и гомоном разноязычной человеческой массы, так им и остался. Вот, пишет мне – я только что мельком взглянула на телефон: «Девочки не умеют любить, я понял». Гена – хороший, если у него есть такие категории – умеешь или не умеешь любить. Но ведь он имеет в виду, что я не ценю и не люблю его, больше ничего. А он умеет любить? Его любовь заключается в настырном требовании ответной любви, и всё.