Сицилиец
Шрифт:
— Ударился?
— Молчать! Быстро легла рядом с ним!
Он забирается следом за нами. Я слышу, как закрывается дверь.
— Лежать тихо! Издадите хоть звук сразу стреляю!
Снаружи слышны голоса, стук дверей автомобиля. Мы трогаемся.
— Куда вы нас везёте? — спрашивает отец.
— Ты меня не понял? — орёт наш конвоир.
Я ничего не вижу, но слышу два быстрых шага по гулкому металлическому полу, удар, глухой стон и тяжёлое дыхание.
— Так понятнее? Больше не повторяю!
— Папочка, — шепчу я сквозь слезы.
— Ничего, Лиза, ничего… Мы выберемся…
По моим ощущениям, мы
У меня болит голова, подступает тошнота, начинает казаться, что это никогда не кончится. Наконец, мы останавливаемся. Долго ничего не происходит, но потом открывается дверь и внутрь попадает прохладный свежий воздух. Как бы не была ужасна дорога, и какое бы облегчение не давала остановка, она вызывает ужас. Лучше было бы ехать и ехать, и никогда не останавливаться. Пока мы едем с нами ничего не может произойти…
— Сели на пол! Садись, сучка!
Мы кое-как усаживаемся. Самочувствие хуже некуда. Я слышу голоса и шаги — кто-то подходит к нашему фургону. Тьму разрезает яркий свет фонаря, ослепляя и причиняя боль глазам.
— Надень на них это.
Мне на голову натягивают грубый зловонный мешок.
— На выход! Встали!
Нас берут под руки и вытаскивают из машины, но не отпускают и волокут дальше, проводят по мягкой земляной дорожке, заводят в помещение и ведут через несколько комнат. По крайней мере, у меня именно такое ощущение.
— Освободи им руки.
Кто-то срезает пластик с моих запястий. Потом я слышу шаги и стук двери. Руки ничего не чувствуют кроме боли. Они налились тяжестью и стали чужими, мертвыми. Я болтаю ими, бью друг о друга, пытаюсь тереть, заставляю сердце гнать в них кровь, но они не повинуются и не хотят тянуться к голове. Мешок с моей головы стягивает папа. Он растирает и массирует мои руки и через некоторое время я начинаю их чувствовать.
Мы стоим посреди небольшой комнаты. Пыльный каменный пол, выложенный кирпичом и булыжником, каменные стены, маленькое окно, закрытое снаружи ставнями, тусклая лампочка под черепичной крышей, грубая деревянная дверь.
— Похоже на пастуший домик… — говорю я.
— При других обстоятельствах здесь могло бы быть даже неплохо.
— Ну да, если бы нам дали хотя бы парочку стульев.
Комната совершенно пустая, если не считать грязного ведра в углу.
— Пап, что это такое? Что происходит? Это Инга устроила?
— Инга? Да нет, Инга на такое не способна. Поорать — это пожалуйста, а такой налет организовать она бы не смогла. Исключено.
— Кто эти люди? Что им надо?
— Пока не знаю… Надеюсь, скоро поймем.
Я подхожу к двери, прислушиваюсь… Всё тихо, никаких звуков… Осторожно толкаю её — закрыто.
— Пить хочется…
— Да… Но единственное, что мы сейчас можем — это попытаться сберечь силы… — Отец опускается на пол и опирается спиной о стену. — Иди, Лиза, присядь. Надо постараться уснуть. Боюсь, что силы нам еще пригодятся.
Ноги дрожат, я сажусь рядом с папой. Пол не холодный, но жесткий и неровный. Пытаюсь найти более-менее удобное положение. Нет, ничего не получается… Во рту сухо, голова раскалывается, болят запястья, ноют все кости. Мне
страшно, но стараюсь не показать виду. Думаю, отцу сейчас тоже страшно и за себя, и за меня.— Завидую я, пап, закаленным спартанским мальчикам — их бы такие условия не смутили…
Я пытаюсь бодриться, но получается не очень.
— А ты попробуй лечь, положи голову мне на колени и попытайся найти такое положение, чтобы камни не так больно впивались. Будем с тобой как йоги.
Я ложусь. Неудобно, но ничего, обтекаю своей плотью выпирающие из пола булыжники.
— Мы с тобой как ягнята в этом пастушьем вертепе.
— У ягнят, Лиза, есть сено и вода, а у нас только пустое ведро. Но мы умнее ягнят — сейчас наберемся сил, а утром начнем рыть подкоп.
— Да, граф, ваше сиятельство. Или как правильно? Надеюсь, что это займет не так много времени, как у Монте-Кристо… А я ведь знаю одного из этих молодчиков, что нас похитили.
— Что ты говоришь? Как это? А почему ты молчала, ничего ему не сказала?
— Потому что у меня есть маленький лоскутик надежды, что он сможет нам помочь.
Я рассказываю про встречу с Николой, как мы познакомились, про Юльку, про их любовь, без подробностей, конечно.
— Так может это он навел? Втерся в доверие, всё разузнал и организовал налёт?
— Я не думаю… нет… Не похоже. Зачем бы он сказал не подавать виду, что мы знакомы? Да и для чего это всё? Я цель не могу понять…
— Ну знаешь, преступные группировки иногда делают это ради выкупа. Похищают людей и требуют большие деньги.
— Пап, представь, что Инга за тебя заплатит выкуп. Отдаст все деньги, что получила на этой афере и останется ни с чем, но спасёт нам жизни…
— Да-а-а… как такое представить, — невесело усмехается он. — Думаю, ты начинаешь бредить.
Мне становится смешно. Мы как будто выбираем роли для игр — граф Монте-Кристо, спартанец, больная в бреду, а сами находимся на границе между жизнью и смертью, сейчас вот ещё что-нибудь придумаем. Накатывает нервный, душащий смех. Не хватало только впасть в истерику. Надо остановиться! Но я не останавливаюсь, не прекращаю, а тихо и зловеще кашляю колючим душащим смехом, содрогаясь всем телом. Я бьюсь об камни, мне больно, я хочу остановиться, но не могу. По лицу льются слезы и смех превращается во всхлипывания и отчаянный плач.
— Поплачь, Лиза, Поплачь… А потом поспи, а утром мы что-нибудь придумаем.
Он гладит меня по голове, и я постепенно затихаю.
— Знаешь, о чем я больше всего жалею в своей жизни? О том, что твоя мама ничего мне о тебе не сказала…
— Думаешь, это что-то изменило бы? Ты ушёл бы от Тамары?
— Конечно, ушёл бы! Это бы очень сильно всё изменило… Я ведь до сих пор её люблю…
— Значит, надо было уходить…
— Да, — он долго молчит, а потом добавляет, — надо было уходить.
Мы замолкаем, и я начинаю проваливаться в сон. Я ухожу в мир теней — острые камни, чёрное ничто, зловещие силуэты и странные голоса, звучащие задом наперёд, так что невозможно разобрать ни слова. Вдруг различаю отчётливо произнесённое: «А я тебя предупреждал!» Из темноты появляется бирюзовый, весь в латексе Вася и молча смотрит мне в глаза. У него намалёванные клоунские губы и щёки. Потом я слышу, как папа говорит: «Лиза, проснись». Я тут же открываю глаза. Всё тело страшно измучено и разбито.