Сила есть - ума хватает

прижавшись друг к дружке, острые кривые сабли блестели, шапки были низко надвинуты на лоб, лишь виднелись темные злые глаза.

– А ну, посторонитесь, други, - Протас перехватил поудобней дубок, махнул раз, другой, смяв передние ряды наступающих. С другой стороны яростно разил врагов копытами Влас. Он храпел, ликующе ржал.

– Так их, так, - кричал Егорша.

Протас разошелся. Молодецкая силушка рвалась на волю. Ух, ух, - дубок рассекал воздух, -бум, бах, - падали на землю басурманы, - тюк, тюк, - бил по лбу врагов Влас. Егорша достал глаз Лиха, поймал им солнечный луч и направил на басурманов. Там где луч касался пестрой одежды ворогов, она вспыхивала, басурманы с криками ужаса пытались сбить пламя, но оно опять загоралось. В панике враги попятились и покатились с пригорка, туда, где на боевом коне сидел их князь. Он что-то кричал своим подданным, но те бежали, боясь оглянуться.

– Князю своему скажите, - смеялся вдогонку Егорша, - чтоб убирался с русской земли, не неволил наш народ. А не то богатырь русский Протас вам всем головы усечет, а Влас с Егоршей ему помогут.

– Вот как я! Видал, Егорша!
– Протас не мог успокоиться.
– Целое войско один положил.

Веселость слетела с мальчика.

– Один? А Влас, а я?

– Что Влас, подумаешь, копытом два раза тюкнул и уже воином себя вообразил. А от тебя, малец, и подавно одно беспокойство.

Конь опустил голову, на землю, взрытую битвой, упали слезы. В горле у Егорши защипало. Мальчик обнял коня за вздрагивающую шею.

– Зря ты так, Протас, - прерывистым голосом сказал он, - один ты б не управился. Обидел ты своего товарища.

– Я? Да мне вдвое, втрое больше войско подавайте, я мигом всех разметаю. Да и не товарищ мне Влас больше. Всякая коняшка о четырех ногах будет мне, богатырю русскому, в друзья набиваться.
– Протас выпятил грудь колесом, расправил плечи, заносчиво посматривая на притихших мальчика и коня.
– Про меня песни слагать станут, велик богатырь Протас, землю русскую от басурмана спас.

Конь ухватил длинными желтыми зубами Егоршу за рубашонку, закинул мальчика на спину и побрел вниз по тропинке. Но спуститься с пригорка у него не получалось, раз за разом возвращался на то же место, где с горделивой усмешкой его встречал Протас.

– Тьфу, - сплюнул в досаде Егорша.- опять непорядок.

– Куда вы без меня, - пыхтел Протас, - рыба хвостом в реке ударит - у вас холод от страха по спине побежит, а я-то богатырь, басурманов побил. Они ж на меня как мураши лезли, а я лишь плечами потряхивал.

– Не гордись, Протас, - прошептал Егорша сквозь слезы. Влас поддержал мальчика согласным ржанием.

– Помалкивай, голова лошадиная, твое дело удальца-молодца на спине возить.

Егорше больно было видеть спесивое лицо Протаса, слышать его насмешливые слова. Лицо парня будто изменилось, прежде простое бесхитростное оно стало заносчивым, неприятным. Мальчик достал глаз Лиха и тут же увидел неприметную тропочку.

– Идите, идите, - крикнул вслед Протас, - пропадете без меня.

Медленным шагом конь двигался вперед. Влас и Егорша попеременно всхлипывали от обиды.

– Эй, дорогу, улитки неповоротливые, - послышался за спиной гневный окрик.

Мимо на красивом вороном жеребце проскакал всадник в лихо заломленной шапке. Поднялись клубы пыли, мальчик закашлялся.

– Берегись, задавлю, - раздался зычный голос, и всадник одетый чуть беднее первого на пегой кобыле промчал мимо.

– И куда это они торопятся?
– подивился Егорша.

Всадники ехали один за другим. Были они на красивых тонконогих лошадях и тяжеловесных крестьянских конях, седоки тоже были разные, одни в нарядной одежде, красных сапогах, другие в лаптях, домотканых рубахах и портах.

Путников догнала каурая лошадка, ее спина едва не прогибалась под тяжестью толстого седока. Он утирал шапкой мокрое от пота лицо и тяжело пыхтел.

– Эй, парнюха, - крикнул толстяк Егорше, - ты в какую сторону путь держишь?

– Дорога вроде в одну сторону ведет.

– Стало быть, вместе дальше двинемся, веселей будет.

Кони шли медленным шагом.

– Куда это всадники проскакали?
– спросил Егорша нового знакомого, которого, как выяснилось, звали Тит.

– Знамо куда, к княжне - раскрасавице. Сидит она в высоком терему, и тот, кто до окошка на своем коне допрыгнет и княжну поцелует, тому она в жены и достанется.

– А если не допрыгнет?

– Тому голова с плеч. Говорят, в подвалах терема тьма народа уже томится.

– Иль девок на свете мало, - Егорша пожал плечами, - Любую выбирай и голову никто рубить не станет.

– У княжны знаешь, сколько сундуков с золотом, драгоценными уборами. Ест она одни пряники, пьет вино заморское, спит на перинах пуховых. На такой женишься - все заботы забудешь. Утречком тебя умоют, причешут, ты рот раскроешь - в него кусочки самые сладенькие положат, одна работа - жевать да глотать. И так весь день в приятных хлопотах - поесть и поспать. А заскучаешь - девки сенные соберутся, песни начнут петь, пляски устроят. Надоедят, вон их - бабушку сказительницу позовешь, станет тебе сказки сказывать, уму-разуму учить.

– А ну как не поцелуешь княжну?

– Я то? Да я со своей лошадки тогда шкуру спущу.

При этих словах каурая лошадка уныло опустила уши.

Солнце закатилось за дальний лес, из низин потянуло сыростью, гуще становились тени.

– Пора о ночлеге подумать, - зевнул толстяк, - давай-ка, Егорша, остановимся.

Влас и каурая лошадка щипали траву. Егорша и Тит набрали сучьев, скоро затрещал огонек. Тит отвязал от седла мешок, раскрыл его и облизнулся. На заботливо расстеленном полотенчике скоро лежали запеченная баранья нога, коврига пшеничного хлеба, пара тугих золотистых луковиц.

– Костерок общий, еда врозь, - сразу заявил Тит. Он шевелил короткими толстыми пальцами, раздумывая с чего начать. Егорша вздохнул и проглотил слюну. Мальчик не мог отвести взгляда от съестного, в животе заныло, заворчало.

– Ешь, ешь, - грустно сказал Егорша, - глядя, как Тит раздирает руками мясо, - только не видать тебе красавицы-княжны.

Тит уже было широко разинувший рот, тут же его захлопнул.

– Почему это?

– Слыхал я от верных людей, что она духа бараньего не переносит, допрыгнешь ты до окна, а княжна почует, что жених накануне баранину ел, да и отвернется, фатой закроется. Вот и получается, что из-за какого-то куска мяса придется тебе с головой распроститься.

У Тита обиженно затряслись толстые губы, видно было, как он проголодался.

– А может ну ее, княжну, - вздохнул парень, - жил я без нее восемнадцать лет и еще проживу.

– Тогда лопай. Пусть другой на перинке почивает, заморские вина попивает.

– На, скорей ешь, - Тит протянул Егорше запеченную ногу.
– А ты, малец, не слыхал, лук она тоже терпеть не может?

– Луковица для княжны, что цветов благоухание, так из окошка к тебе и высунется, сама губки для поцелуя подставит.