Сила инстинкта. Часть 1

– Знаю. Дочь просто захотела прогуляться, и я решил не отпускать ее одну. Именно потому, что небезопасно.

Островский эту фразу произнес неуверенно, но блюстителя правопорядка, похоже, этот ответ удовлетворил. Он кивнул и обратился к стоявшему рядом бородачу.

– А вы что здесь делаете, рвань капустная? Я, кажется, тебе в прошлый раз доходчиво объяснил, Михал Кузьмич, что твоя помощь никому не нужна. Твои бригады только людей пугают. Зачем вынуждаешь меня повторять? Или в кутузке давно не ночевал? Так изволь, вмиг организую!

Кузьмич сплюнул коричневой табачной слюной, что выглядело совсем невежливо. Но он, похоже, такими мелочами не заморачивался. Ответил добродушно, по-мужицки:

– Зря ругаешься, Парфен Каллистратович. Мы, между прочим, вашу работу делаем. Споймали бы этого Упыря, и дело с концом. Полиция и общественность – дело единое, испокон веку так было. Только вместе мы сможем навести порядок на улицах. Вон и студенты, – он головой указал на стоящих в стороне куривших парней, – решили помочь. Невмоготу им, видно, по домам сидеть, коли тут дела такие.

– Ты меня еще тут про общественность поучи! – Оскалился Дмитрий Харитонович. – А студенты твои пусть при университетах будут. Там куда спокойнее, нежели с тобой, рваниной, шляться. Да и пользы больше.

– А мы и в университете успеваем, Ваше благородие! – Крикнул один из ребят, но тут же спохватился. Поймал на себе злобный взгляд городового, да и Кузьмич на него шикнул. Не лезь, мол, коли не спрашивают.

– В море тебе идти надо, Кузьмич. Засиделся на суше. – Сказал блюститель правопорядка и повернулся к Петру Петровичу, давая понять Кузьмичу, что разговор окончен.

– Ладно, можете идти, но будьте предельно осторожны. Не мне вам говорить, что у нас тут происходит.

– Благодарю. Мы сейчас прямо домой. Прямиком, как говорится, не сворачивая.

Затем городовой опять обратился к Кузьмичу.

– В общем, я тебя предупредил. Еще раз увижу с дубинкой, закатаю по полной программе. Не в каталажку, так самолично проучу. Ты меня знаешь.

И так убедительно сказал, что Антон понял – не шутит. И вправду проучит.

Видно, понял это и моряк, потому что поднял руки в знак полного повиновения. Дубинку он отдал товарищу, у которого был кортик – от греха подальше.

Грозный городовой уже собирался уходить, но вдруг его кто-то окликнул: «Парфен Каллистратович! Парфен Каллистратович!». Все как по команде оглянулись.

Из-за углового дома выехала карета, запряженная четверкой лошадей. Приближаясь к стоявшим возле дороги людям, она сбавила ход. Из закрытой коляски по пояс высунулся прилично одетый господин, держа в одной руке початую бутылку не то вина, не то коньяка, а в другой какой-то белый предмет. Господин этот, вне всякого сомнения, был изрядно пьян, потому что помимо имени блюстителя порядка выкрикивал еще что-то, чего разобрать было невозможно, преглупо при этом улыбаясь.

Поравнявшись с городовым, лошади потопали рысью, очень медленно. Через несколько шагов и вовсе остановились. Пьяный господин передал блюстителю из рук в руки белый предмет, захохотав при этом так, что одна лошадь даже громко заржала ему в ответ, будто понимая, о чем речь.

– Ха-ха-ха, Каллистратыч, ха-ха-ха!!! Потерял, mon cher, ха-ха! Бежал сломя голову, да? Неужто народовольцы самого государя схватили, а ты побежал спасать, да? Ой не могу!

Городовой прервал эту бессмысленную тираду и выхватил белый предмет из рук пьяного. Теперь остальным было видно, что это белая фуражка, какие по форме положено носить городовым.

– А я еду, значит, от Быстряковых, обед у них был. – Ик! – А кучер мой и говорит: «Смотри, Евгений Палыч, – ик! – что это на дороге валяется? Никак шапка городового!» Ха-ха, шапка! Ик!

Смеяться уже, видно, у богатого франта не осталось сил, поэтому он начал икать.

– Да ладно тебе, чего уж там! – Нахмурился городовой, но опустил голову. Видно было, что он не хотел ронять своего достоинства, но ему все-таки было стыдно за потерянный головной убор.

– Да ладно, не летай главное так больше. Ик! Ты мне вот что лучше скажи…Ооо, Петр Петрович, моё почтение!

Франт в карете увидел Островского, чему, было видно, несказанно обрадовался.

– Здравствуй, Евгений. Какая встреча! – Поздоровался промышленник, подойдя к тротуару.

– Рад тебя видеть, друг! А я, представь, только от Быстряковых. Ик! В покер играли, тебя жаль не было. Вздул меня этот шельма Штурский, польская морда. Ик! Ну что же мне из этого, – ик! – пропадать, что ли? Выпить хочешь?

И он протянул ему бутылку. Петр Петрович вежливо отказался, сославшись на то, что они спешат домой.

– Так садитесь ко мне, – неожиданно предложил пьяный франт. – Я еще не забыл, слава Богу, где вы живете. Сколько вас?

– Я, дочь и вот этот господин.

Антон вежливо кивнул, хотя сам не знал, для чего. То ли выразить почтение, то ли показать, что именно он и есть «этот господин». Такое обращение ему немного польстило, потому что для господина, как он считал, был еще слишком молод.

– Очень приятно. Евгений Палыч Чернокуцкий. Залазьте, у меня как раз три места. Игнат! – Крикнул он кучеру. – В дом Петра Островского, да поживее!

Никто отказываться не стал, потому что очень уж сильно хотелось попрощаться с этой неприятной компанией.

Петр Петрович поддержал дочь за руку и помог подняться в экипаж, а затем влез туда сам. Таким образом, они оба разместились напротив Евгения Павловича. Последним зашел Антон, занимая свободное место рядом с хозяином пролётки. Приятно скрипнула под тяжестью его тела кожаная седушка.

Коляска была красивая, из дорогих, отделанная по углам золотистым цветочным орнаментом. Все внутри было темно-бардовым. Студент понимал, конечно, что так кажется только при скупом свете луны и фонарных столбов. На самом деле бархат, которым обита карета, был ярко-красного цвета. Причудливая игра света и тени показалась ему забавной.

После того как Евгений Павлович накричал на зазевавшегося кучера и экипаж наконец тронулся с места, он стал расспрашивать Петра Петровича о насущных делах, поскольку, как оказалось, они давненько не виделись. Но тот отвечал скупо, а иногда и вовсе отмалчивался. Когда же разговор зашёл о причине их столь поздней прогулки, захотел перевести разговор на другую тему, но дочь не дала ему этого сделать. С восхищением, достойным сентиментальной и ранимой девичьей души, выросшей на рыцарских романах, она принялась рассказывать. Упомянула и о том, как испугалась за отца, когда его волокли похитители, и о том, как сама чуть было не лишилась чувств. Ну и, конечно, не обошла вниманием ключевую фигуру – молодого спасителя, явившегося на помощь двум совершенно незнакомым людям.