Сила притяжения

— Я тебе не верю, — наконец, произнёс я, — Ты постоянно что-то записываешь.

Но Данчук упрямо покачала головой:

— Это всё не то. Так, наброски, отрывки, кусочки. Ничего цельного или хотя бы отдалённо похожего на сценарий. У нас месяц, Юлик. МЕСЯЦ! Это значит, что у меня неделя — максимум, полторы, чтобы всё закончить. Только тогда ты успеешь написать музыку, господа режиссёры — выбрать актеры, а сами исполнители выучить слова и отрепетировать все движения. Это НЕВОЗМОЖНО!

Выслушав всю эту тираду, я только усмехнулся. Аня, не ожидая такого, нахмурилась:

— И что значит это твоё выражение лица?

— Вспомнил просто слова моей матушки, — пожал я плечами, — Когда я начинаю вести себя примерно также, она отвечает только одно. Невозможно — значит, попробуй снова.

— И как мне это должно помочь в данной ситуации? — в голосе Данчук явно слышался скепсис.

— Да никак, — «обрадовал» я её, — Просто к слову пришлось, — видя, что подруга близка к тому, чтобы убить меня, я поспешил добавить, — А если серьёзно — трагедии нет. Времени у нас более чем достаточно, особенно, если грамотно им распорядиться. Всё, что от тебя сейчас требуется — это идея. Сформируй её, чтобы понимать, о чём будет спектакль. После определись с количеством ролей и характером каждого персонажа. И смело отдавай это режиссёрам. Пока они набирают всех — ты пишешь первые страницы. Все учат, готовятся, а ты — подкидываешь им всё больше материала. И всё. Ну, и я там где-то со своей музыкой на задворках. Но это мелочи.

По мере того, как я говорил, выражение лица Ани менялось — отчаяние на нём уступало место задумчивости, а после прибавилось еще и удивление. Когда я же я замолк, девушка спросила:

— Ты же в курсе, что просто гений?

Хохотнув, я кивнул:

— Периодически мне это говорят. Всё, Мышонок, идём. Гениальные тексты и музыка сами себя не напишут.

Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Анна

На следующий день я собиралась на учёбу не просто с неохотой — в моей голове набатом била мысль «Давай заболеем! Или устроим конец света! Ну хотя бы разыграем приступ эпилепсии!» Но потом я вспоминала, что никогда не страдала ни этой самой эпилепсией, ни любовью ко лжи. Так что в какой-то момент мне пришлось взять себя в руки — и бодро топать к машине Насти.

— Привет, — улыбнулась мне подруга, а с заднего сидения махнула рукой Саб, — Запрыгивай.

Когда я пристегнулась, и иномарка резко покатила по дороге, Малышкина потянулась и выдохнула:

— С этой учёбой я уже совсем в днях запуталась. Сегодня я проснулась с твёрдым убеждением, что на дворе суббота.

— Что, прости? — хмыкнула Настя, не отвлекаясь от дороги, — Ты проснулась с чем-то твёрдым? Уверена? Ты это потрогала?

На это Сабина усмехнулась:

— Милая, поверь мне — если бы я проснулась с чем-то твёрдым в руке, то опоздала бы на учёбу. Три раза опоздала. Минимум.

Я лишь покачала головой, не разделяя их веселья:

— Вы ужасные. Поверить не могу, что из всех подруг в мире мне достались именно вы.

— И не говори, — отозвалась Саб, — Невероятное везение. А вообще, разделяю твоё негодование, особенно — в отношении Грозной!

— Не поняла, — приподнялись идеально очерченные брови нашей художницы, — С чего это?

— С того! — припечатала Малышкина, — Ты — чёртов идеал! Серьёзно — у меня иногда создаётся ощущение, что, когда все занимали очереди за тем или иным талантом — ты попросила друзей придержать местечко и для себя. Типа "О, Сабин, ты за задницей стоишь? Класс, займи мне местечко, я сейчас сиськи заберу — и сразу к тебе. А если опоздаю — просто возьми две партии, я деньги потом на карточку переведу".

Против воли я рассмеялась. Слова Саб попали в точку — Настя была ну просто невероятной. Как будто её папа-художник нарисовал идеальную девушку, и его творение ожило. Иногда — в особенно плохие дни — во мне даже начинала просыпаться зависть. Я бы хотела иметь такие же роскошные волосы, или гладкую, бархатную на ощупь кожу. Да и обладать такими формами я бы тоже не отказалась. Но, приходилось мириться с тем материалом, что подарила мне природа. Увы.

Настя на это лишь пожала плечами:

— При всём при этом, я — единственная среди нас, у кого нет парня. Так что кто ещё должен тут негодовать.

— Внешность тут не при чём, — возразила Сабина, — Просто тебе всё это не нужно. Ты витаешь в каких-то своих творческих облаках, и до всех этих земных благ тебе нет дела. Будь иначе — давно бы уже обратила внимание на кого-нибудь. Взять того же Меридова, — неожиданно брякнула подруга.

— Коля? — удивлённо переспросила Грозная, — Почему именно он?

— А почему нет? — пожала плечами подруга, — Он красавчик, умный, спокойный и рассудительный. Не то, что наш безбашенный Юлик — у того вообще вечно словно шило в одном месте. Меридов, конечно, временами какой-то меланхоличный, но с другой стороны — тебе именно такой и нужен. Ты можешь хоть неделями в своей мастерской запираться — он и не заметит твоего отсутствия. А если и обнаружит пропажу — ничего не скажет.

— Звучит так, как будто ты уже всё продумала, — хмыкнула я.

— Не то, чтобы всё, — махнула рукой Саб, — Но я, в отличие от вас, материалистка и думаю о будущем. Не все могут себе позволить вечно витать в облаках, малюя картинки и исписывая бумагу.

— Ну спасибо, — оскорбилась я за нас с Настей — та, кажется, выпада даже не заметила, — Вот так ты ценишь наши мечты.

— Нет, не подумайте, — поспешила заверить нас подруга, — Я восхищаюсь вами. Мне кажется, во мне иногда говорит зависть — вы все такие творческие, а мне всё это чуждо. Вот я и несу всякое.

Но я и не думала обижаться — понимала ведь, что Саб это всё говорила не со зла. В ней периодически просыпалось это — некая язвительная её часть. Срабатывал то ли защитный механизм, то ли что. Это только при Даниле она становилась белой и пушистой — без своего парня эта девушка запросто могла показать зубки. И вонзить их в чьё-то горло.

Поэтому я обернулась к сидевшей на заднем сидении подруге и, протянув руку, сжала её ладонь в своей:

— Всё хорошо. Мы знаем, какая ты на самом деле. Так что — никаких обид.

Выдохнув, Малышкина улыбнулась и спросила:

— Ну, если уж мы заговорили о творчестве — как продвигаются дела со сценарием?

Ну вот, приплыли. И я снова вспомнила причину, почему не хотела ехать на учёбу. А всё потому, что я ничего не придумала. Совершенно. Ноль, дырка от бублика — ровно столько у меня было идей для будущего спектакля.

У меня никогда не было творческого кризиса — я в принципе не знала значения этого термина. До недавних пор. Потому что, когда я садилась за стол и брала и открывала чистый вордовский документ — на меня нападал ступор. Это было похоже на большой пузырь, окружавший меня — большой, и плотный. А внутри — творческий вакуум, пустота, тишина и темнота. И я.

Грешным делом, я думала, может, взять что-то из старых своих набросков, чуть доработать — и отдать ребятам. Но, как истинный творец, я находила все свои работы несовершенным, а некоторые и вовсе ужасными. Даже подумывала парочку сжечь, подражая классике, но потом понимала, что от такого плагиата всё же стоит отказаться.

В общем, так и продвигались мои потуги. Никак. Каждое утро меня встречали несколько десятков вопросительно смотрящих глаз, но я неизменно качала головой, и юркала на своё место — между Давидом и Юликом. Может, в этом и было дело — в давлении. Одно дело — писать, когда тебе пишется. И другое — когда от тебя этого ждут. Нетерпеливо поглядывают, перешёптываются и недоумевают — ну почему, почему она до сих пор ничего не написала? Это тяжко, знаете ли.