Сильмариллион (др. перевод) (илл. Несмита)

Многие сокрушались, сочувствуя горю Феанора; но не один он скорбел о своей утрате: и Йаванна лила слезы у холма, боясь, что Тьма навсегда поглотит последние лучи Света Валинора. Ибо хотя Валар еще не поняли до конца происшедшее, ясно им было, что Мелькор призвал на помощь некую силу извне Арды. Сильмарили сгинули, и, казалось, не имело значения, ответил ли Феанор Йаванне «да» или «нет»; однако скажи он «да» с самого начала, до того, как прибыли вести из Форменоса, – может статься, иными оказались бы последующие его деяния. Но теперь ничто не могло отвратить рок, нависший над народом нолдор.

Тем временем Мелькор, ускользнув от погони Валар, достиг пустынных земель, называемых Араман. Этот край лежал далеко на севере, между горами Пелори и Великим морем, точно так же, как Аватар – на юге; но обширнее были земли Арамана: от морских берегов до самого подножия гор простирались бесплодные равнины; и чем ближе к кромке льда, тем холоднее становился воздух. Эту область стремительно пересекли Моргот и Унголиант, и сквозь густые туманы Ойомурэ вышли к Хелькараксэ, где пролив между Араманом и Средиземьем сковал скрежещущий лед; и Мелькор перебрался через пролив и достиг наконец северного побережья Внешних земель. Не удавалось Морготу избавиться от Унголиант; вместе двинулись они дальше, и облако ее все еще нависало над ним, и все глаза ее устремлены были на него; и вышли они к тем землям, что лежат к северу от залива Дренгист. Оттуда недалеко уже было до развалин Ангбанда, некогда мощной западной цитадели; и Унголиант поняла замысел Моргота, догадавшись, что здесь он попытается бежать от нее; и она преградила ему путь, требуя, чтобы тот выполнил свою клятву.

«Исчадие злобы! – сказала она. – Я исполнила твою волю. Но меня по-прежнему мучит голод».

«Что еще тебе нужно? – отозвался Моргот. – Ты желаешь весь мир упрятать в свое брюхо? Уж его-то я не клялся отдать тебе. Я – Властелин мира».

«Так много мне не надо, – отвечала Унголиант. – Но в твоих руках – сокровища Форменоса; их я получу. О да, ты отдашь мне их обеими руками».

Тогда волей-неволей Моргот уступил ей драгоценные камни, что унес с собою; один за одним, и нехотя; и она пожрала их, и красота их погибла для мира. Унголиант же выросла до еще больших размеров и стала еще чернее, но алчность ее не знала утоления. «Одною рукою даешь ты, – сказала она, – одною лишь левой. Разожми свою правую руку».

А в правой руке Моргот крепко сжимал Сильмарили, и, даже запертые в хрустальном ларце, самоцветы уже жгли его огнем, и стиснул он пальцы, сведенные судорогой боли, но ни за что не желал разжать руку.

«Нет! – воскликнул он. – Ты получила то, что тебе причиталось. Ибо никто иной как я придал тебе сил исполнить задуманное. Но больше ты мне не нужна. Этих камней ты не получишь, и даже не увидишь их. Я навечно объявляю их своими».

Но несказанно возросла к тому времени мощь Унголиант, Моргот же утратил часть своей силы; и она набросилась на Моргота, и облако тьмы сомкнулось вокруг него; и Унголиант опутала врага своего паутиной липких щупалец, пытаясь задушить. Тогда Моргот издал душераздирающий вопль, эхом отозвавшийся в горах. Потому земля эта получила название Ламмот, ибо с тех самых пор жило там эхо его голоса, и любой громкий возглас будил тот отзвук вновь – тогда над пустошью между холмами и морем гремели словно бы голоса, исполненные несказанной муки. Не слышали северные края ничего громче и ужаснее того жуткого вопля: горы содрогнулись, и земля заходила ходуном, и раскололись скалы. В недрах забытых пещер отозвался этот крик. В глубинах под руинами Ангбанда, в подземельях, куда не спускались Валар в ходе стремительного штурма, все еще скрывались балроги, ожидая возвращения своего Владыки; теперь же они сей же миг воспряли и, пронесшись над Хитлумом, подоспели в Ламмот, словно огненный смерч. Своими пылающими бичами они разорвали сети Унголиант, и та дрогнула и обратилась в бегство, изрыгая черные клубы дыма, что укрывали ее от взгляда. Бежав из северных краев, она перебралась в Белерианд и поселилась у подножия Эред Горгорот, в той темной лощине, что позже получила название Нан Дунгортеб, Долина Страшной Смерти, ибо водворился там вместе с нею великий ужас. Много других мерзостных тварей в паучьем обличье таилось там с тех самых пор, как построена была подземная крепость Ангбанд; и Унголиант спаривалась с ними, а затем пожирала их. После же того, как сама Унголиант оставила те места и ушла куда-то в забытые всеми южные края, в лощине гнездились ее отпрыски, и плели там свои гнусные сети. О судьбе самой Унголиант молчат легенды. Однако говорили иные, будто скончалась она давным-давно, когда, терзаемая неутолимым голодом, пожрала наконец саму себя.

Так не сбылись страхи Йаванны, опасавшейся, что Сильмарили будут проглочены чудовищем и обратятся в ничто; однако по-прежнему оставались они во власти Моргота. Он же, обретя свободу, опять собрал вокруг себя всех своих слуг, каких сумел отыскать, и вернулся к развалинам Ангбанда. Там он заново отстроил просторные подземные склепы и темницы; а над вратами воздвиг тройной пик скалы Тангородрим, и над ними всегда курились темные клубы дыма. Там собрались неисчислимые рати его чудовищ и демонов, а в недрах земли плодилось и размножалось гнусное племя орков, выведенное ранее. Темная тень пала на Белерианд, как будет сказано далее; в Ангбанде же Моргот отковал для себя огромную железную корону и провозгласил себя Королем Мира. И в знак того оправил он в корону Сильмарили. Руки его были обожжены дочерна от прикосновения к священным камням; такими остались они навсегда, и вовеки не утихла боль от ожогов и ярость, вызванная болью. Корону эту Моргот никогда не снимал с головы, хотя со временем невыносимой сделалась ее тяжесть. Только раз покинул он втайне на время владения свои на Севере; редко выходил он из глубоких подземелий своей крепости, но направлял воинства с северного своего трона. И лишь единожды, пока стояло его королевство, брался он за оружие.

Ибо теперь еще сильнее, нежели во времена Утумно, до того, как гордыня его потерпела унижение, грызла его ненависть; и он расходовал дух свой, подчиняя себе волю своих слуг и будя в них слепую жажду разрушения. Однако же, долго еще сохранял он величие, присущее ему как одному из Валар, хотя теперь сутью этого величия стал ужас; и пред лицом его все, кроме самых стойких, погружались в темные бездны страха.

Теперь же, когда стало известно, что Моргот бежал из Валинора и погоня ни к чему не привела, долго восседали Валар на тронах в Круге Судьбы, в темноте, а Майар и ваньяр, рыдая, стояли подле; нолдор же почти все вернулись в Тирион и оплакивали прекрасный город свой, погрузившийся во мрак. Сквозь смутно различимое ущелье Калакирья тянулись туманы от сумрачных морей и плащом окутывали дворцы и башни, и тускло светился во мгле маяк Миндона.

Тогда появился в городе Феанор, и призвал всех собраться во дворе короля на вершине холма Туна; однако Феанор по-прежнему числился изгнанником, ибо наказание не было с него снято; потому, явившись в Тирион, он восстал против воли Валар. Великое множество эльфов сошлось вскоре выслушать, что он скажет; холм, лестницы, улицы, сбегающие вниз к основанию холма, озарили сотни огней, ибо каждый сжимал в руке факел. Великим красноречием наделен был Феанор; слова его подчиняли себе сердца, когда хотел он того; а в ту ночь обратился он к нолдор с речами, что запомнили они навсегда. Слова его дышали исступлением и злобой; гнев и гордыня звучали в них, и безумие овладело нолдор, внимавшими тем словам. Ярость и ненависть Феанора обращены были главным образом на Моргота, однако же почти все, что говорил он, следовало из лживых наветов самого Моргота: горе из-за смерти отца и скорбь об утрате Сильмарилей помутили разум Феанора. Теперь он претендовал на королевскую власть над всеми нолдор, ибо Финвэ был мертв, а волю Валар бунтовщик ни во что не ставил.

«Зачем, о народ нолдор, – взывал он, – зачем служить нам и долее завистливым Валар, что не в силах защитить ни нас, ни даже собственное свое королевство от Врага своего? Верно, Моргот теперь им враг, но разве они и он – не одного племени? Месть призывает меня прочь от этих мест, но, будь все иначе, я не остался бы в одной земле с родней убийцы моего отца и похитителя моего сокровища. Но ужели я – единственный, кто наделен отвагой среди этого отважного народа? Разве не лишились вы все своего короля? А чего не лишились вы, прозябающие, словно в темнице, на этом жалком клочке земли между горами и морем?»

«Некогда здесь был свет, который Валар поскупились дать Средиземью; но теперь тьма уравняла все. Станем ли мы горевать здесь в бездействии вечно, – народ теней, призраки туманов, – напрасно орошая слезами неблагодарное море? Или вернемся домой? Отрадные воды озера Куивиэнен плескались под яркими звездами, а вокруг лежали бескрайние земли, назначенные в удел свободному народу. Они все еще ждут нас, покинувших их в безумии своем. Уйдем же! Пусть этот город остается трусам!»

Долго говорил Феанор, убеждая нолдор последовать за ним и собственной доблестью завоевать свободу и обширные королевства восточных земель, пока не поздно; ибо в речах его эхом звучали лживые наветы Мелькора о том, что будто бы Валар обманули эльфов и намерены держать их в плену, чтобы люди стали править в Средиземье. Многие эльдар в первый раз тогда услышали о Пришедших Позже. «Прекрасный итог ждет нас, хотя путь будет долог и труден! – восклицал Феанор. – Распрощайтесь с рабством! Но распрощайтесь также и с покоем! Забудьте о слабых! Забудьте о своих сокровищах! Еще немало всего создадим мы! Отправляйтесь налегке; но возьмите с собою мечи! Ибо мы пойдем дальше, чем Оромэ; явим большую стойкость, нежели Тулкас; преследуя врага, мы не повернем вспять. За Морготом, на край Земли! Война – удел его, и неутолимая ненависть. Но когда победим мы и вернем Сильмарили, тогда мы, только мы станем безраздельными владыками немеркнущего Света и хозяевами великолепия и красоты Арды. Никакой другой народ не потеснит нас!»

И поклялся Феанор ужасной клятвой. Его семеро сыновей тотчас же встали рядом и вместе повторили те же обеты, и алый, как кровь, отблеск играл на лезвиях их мечей в свете факелов. Они принесли клятву, которую никто не в силах нарушить и никто не вправе давать: клятву именем самого Илуватара; призывая на себя Вечную Тьму, если не сдержат ее; провозглашая свидетелями Манвэ и Варду, и священную гору Таникветиль; и обещая преследовать своей местью и ненавистью до самых пределов Мира любого – будь то Вала, демон, эльф или не родившийся еще смертный; любое существо, великое или малое, доброе или злое, что может появиться со временем вплоть до конца дней; преследовать того, кто хранит Сильмариль или завладеет камнем, или воспрепятствует им вернуть его.

Так поклялись Маэдрос и Маглор, Келегорм, Куруфин и Карантир, Амрод и Амрас, принцы нолдор; и многие дрогнули, услышав ужасные слова. Ибо такую клятву, принесенную во имя добра или зла, нельзя нарушить; она станет преследовать и верного клятве, и изменившего ей до самого конца мира. Потому Финголфин и Тургон, сын его, выступили против Феанора; и разгорелся яростный спор, и снова гнев едва не привел к тому, чтобы в ход пошли мечи. Тогда заговорил Финарфин – мягко, по обыкновению своему, и попытался успокоить нолдор, убеждая их помедлить и задуматься прежде, чем свершится непоправимое; и Ородрет единственным из его сыновей поддержал отца. Финрод примкнул к Тургону, своему другу; но Галадриэль, единственная из женщин нолдор, стоявшая в тот день среди спорящих правителей, высокая и отважная, страстно желала уйти. Она не принесла клятвы; но слова Феанора о Средиземье воспламенили ее сердце, ибо она жаждала увидеть бескрайние, никем не охраняемые земли и безраздельно править там своим королевством. Те же мысли были и у Фингона, сына Финголфина; его тоже вдохновили речи Феанора, хотя к самому Феанору он большой любви не питал; а рядом с Фингоном стояли, как всегда, Ангрод и Аэгнор, сыновья Финарфина. Но они промолчали и не выступили против отцов своих.