Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
Шрифт:
Стоит мертвая тишина. Весна, как известно, в разгаре, но дождь идет такой, что мысли о непроглядной тьме и туманном мареве, что приносят с собой порывы теплого ветра, вселяют тревогу. Порывы морского воздуха так насыщены влагой, что кажется, будто ночь поселилась в волчьей пасти, именно в волчьей, и что журчание воды, стекающей с крыши, бегущей по сточным трубам и желобам, бурлящей в пролетах мостика, перекинутого через узкую, но полноводную и быструю речку, огибающую каменное подножие монастыря, исходит из огромной горячей волчьей пасти с губами, языком, нёбом, готовой поглотить все: такая алчность ощущается в ее дыхании, в испарениях, поднимающихся из моря и целиком охватывающих эту ночь.
Мертвая тишина. Наверняка снаружи рыщут волки, но ими движет не голод, а любопытство. Горы полны ими. И еще лисами. Когда они ехали верхом, Антонио Ибаньес все время видел их экскременты, выставленные на всеобщее обозрение на горной тропе, возле каменных оград, на какой-нибудь выпавшей плите, а еще он видел волчьи следы в топких местах. Горы полны волков, особенно возле
От ночи остается совсем немного. Долгая исповедь и нескончаемая беседа двух друзей заняли столько времени, что недалеко уже до рассвета. Сон не приходит к Антонио Ибаньесу в тиши его кельи. Он думает о Лусинде и спрашивает сам себя, не послать ли за ней в дом напротив монастыря, где он устроил ее на ночлег, или, быть может, самому отправиться к ней, дабы насладиться щедрым теплом юного девичьего тела; но он знает, что не сделает этого. Ему только что были отпущены грехи, и хотя бы на оставшееся от ночи время он постарается остаться в этом состоянии благодати, которое позволит ему совсем скоро, не позднее чем через два часа, принять причастие, когда звон монастырских колоколов призовет их к заутрене. Поэтому он все вертится и вертится в постели, представляя себе рыскающих волков, вслушиваясь в шумы ночи, в шорох ветра в густых кронах деревьев, в возню зверей с большими удивленными глазами. Поэтому, попытавшись несколько раз заснуть, он, отнюдь не стремясь к этому, позволяет овладеть собой воспоминаниям, погружающим его в ностальгическое безмолвие.
Он был еще совсем юным, когда покинул монастырь и переехал в Рибадео. Вспоминая об этом сейчас, в келье Вилановы, предназначенной для почетных гостей, а не в просторной интернатской спальне для мальчиков, он испытывает удовлетворение столь же смутное, сколь и тревожное. Катастрофа, происшедшая всего несколько дней назад, не позволяет ему расслабиться и призывает быть начеку. Разумеется, жизнь подарила ему много великих и щедрых перемен с тех пор, как он мальчиком прибыл в монастырь, и между тогдашним сыном бедного идальго и теперешним надменным сеньором лежит пропасть. Но также верно и то, что жизнь принесла с собой и немало бед, страшнейшей из которых стала катастрофа в Саргаделосе. Возможно, Лусинда — это своего рода воздаяние за все эти беды, в том числе и за Шосефу, прекрасную жену, совокупление с которой было всегда таким грустным и молчаливым, даже скучным, как скучна бывала и она сама длинными днями, посвященными заботам о многочисленном потомстве или же визитам к подругам из других знатных домов Рибадео: из семейства Вильямиль, родом из Серантеса; Дон-Лебун, приехавших из края Баррос; Касарьего, что только и знают, что говорить о своих землях на берегу Фелье; Кансио, суетливых и говорливых, превозносящих Касарьего как необыкновенное место, возможно, потому, что они оттуда родом; или из семейства Прадо-и-Лопес де Асеведо из Фигераса, спокойных и слегка апатичных сеньоров с очаровательной улыбкой и железной рукой; не будем уж говорить о семействе Вальедор из Прено или Бермудес из Сан-Тирсо; все они — как, впрочем, и сама Шосефа — выходцы из крестьянских краев Астурии и Галисии, и все они, будучи к тому же знатными, смогли добиться богатства и прочно обосноваться на высотах, достичь которых Антонио Ибаньесу, сыну стыдящихся просить помощи бедняков, стоило такого труда. Но даже при всех своих связях с людьми столь высокого рода и положения жена кажется ему скучающей, и ему бы хотелось, чтобы она тратила на них несколько меньше времени и чтобы этот временной излишек позволил им вместе насладиться жизнью. Жизнью и всем тем, чем эта жизнь одаряет и о чем он почти забыл после своих первых визитов в Ферроль, когда опера вошла в его жизнь и он полюбил певичек, познал первые знаки дружбы и впервые скрепил ту, что и теперь прочна по-прежнему, как, впрочем, и та, что связывает его с господином аббатом. И вот совсем недавно Лусинда осветила его жизнь.
Из всех тех людей и семейств, которым наносит визиты его плодовитая супруга, одни разбогатели в Америке, другие — плавая на невольничьих судах, многие — занимаясь торговлей, кто-то — начав с производства часов и превратившись затем в сельских идальго, как его родственники Ломбардеро, но были среди этого обширного круга и такие, которым не пришлось самим зарабатывать состояние, потому что оно досталось им по наследству. Однако в случае Антонио Ибаньеса это было не так: вплоть до сегодняшнего все свои дни он посвящал неустанной борьбе, начавшейся в тот момент, когда он покинул монастырь, почти три десятилетия тому назад.
Рибадео был в те времена селением, возвышающимся над лиманом, в устье, образуемом рекой Эо, покинувшей Вейгу, чтобы дальше нести свои воды в холодный Бискайский залив, который, впрочем, все же не так холоден, как воды, омывающие юг Галисии, ибо туда уже не доходят теплые течения Мексиканского залива, что пересекают океан и приносят с собой погоду, одаряющую зеленью оба народа, которых многие считают кельтами по происхождению, возможно, потому, что их земли всегда влажны и окутаны одним и тем же густым туманом. В этом тумане Антонио Ибаньес и пересек ущелье Гарганта, чтобы затем спуститься к Вейге на Эо и посетить дом Вишанде, в котором столько же окон, сколько дней в году, и столько дверей, сколько в нем месяцев, как он припоминает теперь, продолжая бодрствовать, поскольку сон все не приходит.
Он прибыл в Рибадео почти мальчиком. Брат Венансио сначала поговорил с его родителями, прежде всего с отцом, а уже потом с матерью, дабы убедить их, что, коль скоро юноша не может поступить в университет и в то же время не должен возвращаться в Санталью-де-Оскос, если не хочет похоронить себя заживо,
наиболее целесообразным было бы отправить его в Рибадео после того, как аббат предварительно переговорит с доном Бернардо Родригесом Аранго-и-Мурьяс-Мон, хозяином дома Гимаран, чтобы тот принял его под свое покровительство и опеку, а в обмен на это юноша будет являться товарищем или даже примером и наставником для Бернардо Фелипе Родригеса Аранго, его сына и наследника, всего на год и четыре месяца старше Антонио, но гораздо менее разумного, чем последний, и к тому же проявляющего склонности, которые никоим образом не радовали его родителя.Таким вот образом и обрисовал брат Венансио его, Антонио Ибаньеса, наследнику дона Хосе де Мон, дядюшки последнего, проведшего в Кито [39] , в вице-королевстве Новая Гранада [40] , некоторое число лет, достаточное для того, чтобы нажить состояние, которое племянник сумел еще более увеличить, также прожив какое-то время в Вест-Индии и даже получив прозвище Индеец [41] , совсем не похожее на прозвище его дяди Шосе, известного как Перульеро просто потому, что он был родом из Перульеры, местечка в округе Санталья, представителем клана, всеобщим родственником — все там между собой родственники и имеют незыблемые обязательства, которые налагают кровные связи.
39
Кито — столица Эквадора. (В колониальное время территория современного Эквадора называлась также Кито.)
40
Новая Гранада — вице-королевство, существовавшее в Южной Америке с 30-х годов XVI века до начала XIX столетия. Включало в себя территории современных Колумбии, Эквадора, Панамы и Венесуэлы. В ходе Войны за независимость испанских колоний в Америке (1810–1826) все вице-королевства были упразднены.
41
Индеец — так в Испании называют людей, побывавших в Америке и разбогатевших там.
Антонио прибыл в Рибадео, полный ожиданий и некоторого страха, о котором никто, кроме него, не догадывался, но о котором он теперь вспоминает как о чем-то вполне реальном и даже лишавшем его дара речи. Дом Гимаран был белым и стоял над лиманом. Его необычная конструкция не мешала тем не менее тому, чтобы, оказавшись внутри, ты мог ориентироваться с такой удивительной легкостью, какой и представить себе прежде не мог. Лишь пристроенная часовня могла несколько сбить с толку при первых шагах по этому огромному жилищу. Маленькая пристройка возвышалась над главным фасадом просторного дома, и пройти в нее можно было через нижний этаж здания вдоль ломаной линии длинного фасада, затем следовало сделать поворот на девяносто градусов и далее идти вдоль другого фасада, на котором красовались огромный балкон и асимметрично, как это принято в Галисии, расположенные окна. В вершине прямого угла и была пристроена часовня, причем таким хитрым способом, что образовался как бы маленький внутренний дворик, которого не видно, если смотреть на белое здание снаружи. Между часовней и левым крылом, опять же если смотреть стоя лицом к дому, расположен вход, который многие считали главным, может быть, из-за арок, служивших входом в конюшни, а также из-за широкой лестницы, ведущей через красивую галерею на второй этаж. В те времена, когда Антонио впервые появился в доме Гимаран, апельсиновое дерево у подножия лестницы украшали плоды, похожие на маленькие солнышки, проступающие в зеленом тумане.
Но главным входом был тот, что ориентирован на север. К нему можно было подойти, повернувшись спиной к морю. Там тоже была лестница, не такая роскошная, как южная, попасть к которой можно было, повернувшись спиной к немноголюдному городку, каковым в то время был Рибадео, насчитывавший около двух тысяч жителей и застроенный богатыми домами весьма претенциозной архитектуры. Первый визит Антонио нанес в часовню. Он пришел попросить разума у Девы Чикинкирской, почитаемой там с тех пор, как дон Хосе привез ее из Кито или одному Богу ведомо откуда еще.
Он прошел в часовню изнутри дома через маленькие хоры, где дон Бернардо и его супруга обычно слушали мессу, и стал разглядывать благодарственные приношения Святой Деве, удивительной рамой для которых служила арка, поддерживающая свод и придающая всему ансамблю ощущение необычной для столь небольшого сооружения глубины. После того как Антонио дождался окончания службы, сам дон Бернардо провел его в комнатку, примыкающую к хорам.
— Я хочу часто видеть тебя здесь, Антонио, на заутрене вместе с нами, — сказал ему в качестве приветствия отец семейства после краткого представления.
Антонио, приехавший в сопровождении брата Венансио, при этих словах склонился, как его учили, в почтительном, церемонном поклоне перед человеком, которому суждено было стать его хозяином; позже он сделает то же самое уже на хорах, прямо перед алтарем, стоя рядом с монахом. Тогда он и подумать не мог, да и как можно было представить такое, что всего через несколько лет он устанет разглядывать черепа дона Бернардо и его супруги, покоящиеся на престоле по обе стороны от алтаря: его череп будет лежать рядом с напрестольным Евангелием, а ее — возле Посланий апостолов. Их поместят туда спустя два года после смерти, довольно скоро после приезда Антонио в этот особняк, хотя в тот момент ничто и предвещать не могло подобного исхода.