Синяя папка. Сережка. Давным давно была война...
Шрифт:
Подбежал один из бойцов:
– Командир, через ворота на территорию зашли 15 фрицев, заметили, что часовых нет.
– Встречайте!
Дружным и точным огнем они были уничтожены.
Генерала Винклера, коменданта Николаева, рано утром разбудил адъютант.
– Что случилось?
– Господин генерал, группа бандитов захватило порт! Они расстреляли 15 наших солдат!
– Отвратительно! Направьте роту пехоты, думаю, этого будет достаточно… - Винклер не стал «заморачиваться», посчитав, что речь идёт о вылазке небольшого партизанского отряда, а
Примерно через час в бой вступила рота противника и угодила в огненный мешок.
Генерал Винклер не мог поверить донесению:
– Этот город – неприступная крепость! И вдруг вы говорите, что в порту русские расстреляли роту наших пехотинцев! Этого не может быть! Немедленно зачистить порт от бандитов!
В новую атаку пошел уже немецкий батальон под прикрытием четырех 75-мм пушек. Немцы били прямой наводкой по окнам зданий, где оборудовали огневые точки наши морпехи.
Сережка не стерпел, взял трофейный МГ, как обычно, подмотал тряпьем приклад, чтоб не так сильно било в плечо, полез на чердак опорника. Успел расстрелять короткими очередями пару «кексов», как под крышу прилетел снаряд.
– Серый, живой? – крикнул старшина 1-й статьи Лисицын.
– К-хе –хе, кажись живой, - ответил, закашлявшись Сережка. Выбрался с чердака, пытаясь проморгаться от попавшей в глаза пыли. – Это какая уже атака? Четвертая?
– Какая к хренам разница, главное, что держимся!
О боях в порту Николаева стало известно командующему немецкой армией генерал-полковнику Холидту. Он отправил шифрограмму коменданту города Николаев: «Я не могу обеспечить устойчивые боевые действия на фронте, если у меня в спине торчит нож».
Вот тогда Винклер отдал приказ, собрать все имеющиеся силы и бросить их против засевших в порту русских… Собрать удалось более 2000 пехотинцев, три танка и несколько пушек.
Сережка приходил в себя, сидя у стены в комнатке, где расположились радисты.
– Передавай в штаб, - командовал старший лейтенант Ольшанский.
– Вступили в соприкосновение с противником. Ведём ожесточённый бой, несём потери.
Морским пехотинцам помогала артиллерия, штурмовики Ил-2, но силы были не равны.
Ольшанский уже не пытался укрыть Сережку от боя, понимал, что не удержит. Сам старший лейтенант был уже несколько раз ранен. Около 4 часов вечера, командир продиктовал:
– Противник атакует. Положение тяжёлое. Прошу дать огонь на меня. Дайте быстро.
Помогло, отбили еще одну атаку. Сколько их уже было – Серый сбился со счета. Один немецкий танк подбили из противотанкового ружья, еще под один с гранатами бросился раненный матрос Ходырев.
От нескольких прямых попаданий содрогнулось здание конторы порта. Один из снарядов попал в комнату, где были радисты…
Вечером 26 марта Ольшанский отправил старшину Лисицына через линию фронта с донесением – координатами батареи, которая не давала житья десантникам. Никак к ней было не подобраться, чтоб уничтожить.
А потом… Потом не стало командира. Просто просвистела пуля и… все. В кино, обычно, показывают, что все замирают, собираются у погибшего, говорят правильные слова, клянутся в чем-то…
Это
в кино. А в реальности бойцы продолжали стрелять, бросать гранаты, отбиваться от наседающего врага. И только во время небольшой передышки стало известно, что командир погиб.С утра все продолжилось, только теперь немцы использовали какие-то странные дымовые шашки, дым которых вызывал приступы кашля и удушье. А еще подкрадывались к полуразрушенным зданиям и заливали их из огнеметов. Сережка видел, как его товарищи горели, но продолжали стрелять во врага…
В конторе порта, к вечеру 27-го марта, их осталось в живых пятеро: Сережка и еще четверо десантников - Кузьма Шпак, Николай Щербаков, Иван Удод и Михаил Коновалов. Все были израненные, но на призывы фрицев сдаваться отвечали одним коротким словом… Немцы выкатили пушку на прямую наводку. Сережку скрутило от жуткой боли и отпустило…
Ночью старшина 2-й статьи Кирилл Бочкович пробрался в контору порта, но на его зов никто не откликнулся…
Утром 28 марта немцы снова перешли в атаку, но ее помогли отбить «Илы», а затем немцам уже было не до десанта. В порт пробились разведчики 99-го гвардейского отдельного мотоциклетного батальона.
Обгоревшее тело старшего лейтенанта Ольшанского смогли опознать только по его офицерской сумке…
Это потом, капитан Котанов напишет в донесении: «Отряд старшего лейтенанта Ольшанского за двое суток отразил 18 атак противника, вывел из строя свыше 700 гитлеровцев, уничтожил несколько танков и пушек противника, посеял панику в тылу врага, помешал уничтожению порта и элеватора»
В ночь на 28 марта 1944 года 61-я гвардейская и 243-я стрелковая дивизии из состава 6-й армии форсировали реку Ингул и с севера ворвались в город Николаев. Одновременно с востока в город вошли части 5-й ударной армии. С юга в город вступили войска 28-й армии и 2-й гвардейский механизированный корпус.
До середины дня 28 марта разведчики и бойцы 99-го гвардейского отдельного мотоциклетного батальона пытались найти героев, которые сражались до последнего: отдельно складывали погибших, отдельно собирали раненых. Из 68 ушедших в десант, включая радистов и саперов, в живых осталось 11 человек, все ранены или обожжены… пятеро очень тяжело… Раненым оказали первую помощь и отправили в медсанбат.
Комбат капитан Субботин шел и смотрел на лежащий ряд погибших: некоторые были так обожжены, что кто это, узнать - опознать было невозможно. Рядом с одним из павших стоял и тихо плакал пожилой разведчик.
– Никифорович, ну ты что, не первый день воюем… Давай, соберись, нам еще за них отомстить надо! – попытался поддержать сержанта капитан.
– Так товарищ капитан! Совсем ведь мальчонка! Кто ж его в десант пустил! Кто ж его пустил… - сержант встал на колено, тихонько погладил по голове, поправил всклоченные окровавленные волосы и постарался смахнуть окровавленную пыль и копоть с лица мальчишки.
– Здесь только добровольцы были… Как его взяли… - поддержал капитан сержанта.
– Товарищ капитан! А мальчишка – теплый! – сержант быстро скинул с окровавленного, опаленного тела бушлат, расправил робу и приложил ухо к груди, прислушался. – Живой! Сердечко еле-еле стучит…