Сирокко меняет цвет снега

– Завтра после обеда придёт психолог и побеседует с вами, – сказал он.

– Мне дадут что-нибудь, кроме аспирина?

Нойман ответил на мой вопрос, но я не разобрал его немецких слов. Впереди возник силуэт телевизионной башни – мы приближались к Александрплац. Движение в этой части города было хаотичным: толпы прохожих ныряли и выныривали из катакомб метро, торопясь домой после рабочего дня. Мы зашли в здание и сели на эс-бан в сторону Центрального вокзала. По пути Нойман рассказал мне, что на нижних этажах телевышки есть фитнес-клуб.

От вокзала мы прогулялись пешком до клиники Ш. Врач проводил меня до двери моей палаты, попрощался и отправился к своей семье. Я лег на свою койку и полистал словарь дойч-дойч. Перед сном я мысленно повторил свой путь от клиники Ш. до Александерплац и даже зашёл посмотреть фитнес-клуб в телевышке. Впервые после инсульта я ощутил, что моя жизнь продолжается, несмотря ни на что. В конце концов русский мог вернуться ко мне в любую минуту. Даже этой ночью или завтра утром.

Я заснул в обнимку с этой мыслью.

Ранним утром меня разбудили крики пациента из дальней палаты. Мужчина звал на помощь, а потом требовал шриппе. От медсестры, разносившей завтрак, я узнал, что шриппе – это белая булочка на берлинском диалекте, берлинерише. В последующие дни крики пациента из дальней палаты стали моим будильником.

7

Я несколько раз мысленно собирал свой чемодан и садился на эс-бан, следовавший в направлении аэропорта Шёнефельд. Но так и не улетел.

Началась моя третья неделя в Берлине. Бесконечные анализы и обследования не помогли Нойману и Лехнеру приблизиться к разгадке головоломки – русский не возвращался, а я по-прежнему лишь глотал аспирин.

– В Берлине каждый третий иностранец, – как-то сказал мне Лехнер.

Поначалу мне было трудно поверить в эту статистику, но всё чаще и дольше оказываясь за пределами Ш., я находил ей подтверждение. Берлин был гигантским котлом, в котором варились сотни культур со всей планеты. Я предполагал, что эта масса порой доходила до точки кипения и выплёскивалась на плиту, но со стороны процесс приготовления мультикультурного продукта выглядел мирно и даже занимательно.

Немец с огромным рюкзаком поцеловал при встрече высокую мулатку с копной дред на голове. Незнакомцы вскочили на велосипеды, а по дороге к ним присоединился их друг азиат. Это была лишь одна из многих картин «мульти-культи», которые я постоянно наблюдал в этом городе. Я всё ещё плохо разбирался в национальностях, поэтому мне было трудно определить, из какой точно страны были мулатка и азиат. Немцев я научился вычислять почти безошибочно.

– Если хотите, мы можем подыскать для вас курс немецкого. Он будет оплачен в рамках нашего исследования, – эти слова тоже принадлежали Лехнеру.

Нойман занимался со мной русским. За несколько дней я освоил кириллицу, выучил с десяток существительных и научился спрягать глагол «читать». По сравнению с этим набором знаний мой немецкий находился на недосягаемой высоте. К тому же меня не покидала мысль, что родной язык должен скоро вернуться – через неделю, месяц или, на худой конец, через несколько месяцев, как в случае с немецким пациентом. Мне казалось невероятным овладеть русским с нуля так, чтобы снова вернуться в профессию, да ещё и за короткое время.

К сожалению, Нойман подтвердил моё предположение, но всё же настаивал на том, чтобы я продолжал заниматься с ним русским. А я смотрел на кириллицу и, словно маленький ребенок, который пока не умеет читать, злился на буквы: как же так получилось, что я их не помнил и не мог сложить в знакомые слова?

Мысль о возвращении в Пензу стала невыносимой. Если в Берлине я был иностранцем, то есть каждым третьим, то кем я был в родном городе? Больным, умственно отсталым, бывшим адвокатом, родственником-обузой? Я не хотел носить ни один из этих титулов, и мне лучше было подольше оставаться «на лечении за границей».

Но как жить в этом чужом городе? Куда я могу здесь устроиться на работу? Кто будет оплачивать все мои расходы? Переехать в Москву? Да кому я там нужен без русского!

Мне не хватало мужества ни на то, чтобы вернуться на родину, ни на то, чтобы остаться в Берлине. Я разрывался на части, которые едва ли можно было собрать воедино.

– Любой может выжить в Берлине. Ну кроме такого закоренелого баварца, как я, – пошутил Лехнер и, сам того не подозревая, решил мою судьбу.

– Я не выбирал Берлин.

– Вы, господин Погодин, в этом не одиноки. – Лехнер сделал паузу и посмотрел на меня. Он часто так делал, чтобы убедиться в том, что я понял его слова. После того, как я кивнул, он сказал: – Я переехал сюда из-за женщины.

– Женщина, врачи – какая разница, кто.

– Кто затащил нас сюда? – закончил профессор мою мысль и улыбнулся: – Ваши дела, поверьте мне, обстоят куда лучше моих. У вас, господин Погодин, хотя бы есть надежда.

Лехнер похлопал меня по плечу, а я впервые после инсульта почувствовал себя нормальным. Оказывается, русский без русского – это ещё не самая плохая комбинация карт, которые могла раздать судьба.

Под занавес нашей доверительной беседы Лехнер попрощался «сервусом» и исчез за дверью палаты. Мне оставалось только гадать, какие карты были у него и как он с ними мог продолжать вести игру.

Я не выбирал Берлин. Всё сложилось само собою без моего участия. Я плыл по течению, задрав голову, словно пытался таким образом выразить своё презрение ко всему тому, что со мной тогда происходило. Злость, обида, раздражение, беспомощность, отчаяние, страх и даже любопытство – эмоции разрывали мою душу на части, в то время как я с трудом выражал мысли и пытался вести беседу на иностранном языке. Я бегал по полям своей памяти с сачком, махал им, пока не затекали руки, и ловил немецкие слова-бабочки.

Я так увлёкся этим занятием, что принял предложение Лехнера и записался на интенсивный курс немецкого, который тот подобрал для меня. Языковая школа располагалась на неподалёку от Александрплац.

После проверочного теста меня определили в группу В2, что было уже неплохо, ведь я проскочил уровни А1, А2 и В1. После В2 оставалось только две ступени на пути к превращению в носителя языка – С1 и С2, что, конечно, было небольшим преувеличением, но после С2 ничего не предлагалось.

Кроме меня в группе было ещё семь человек, и ни один из них не говорил по-русски. Этот факт меня успокоил, так как я не хотел никому рассказывать об афазии. Занятия проводились пять дней в неделю с девяти утра до полудня. По окончании курса было необходимо сдать экзамен для подтверждения уровня B2.