Сирокко меняет цвет снега

Лора снова сидела в параллельном ряду. За окном накрапывал летний дождь, а я, как и вчера, видел отражение солнца в ее глазах, подведённых длинными стрелками.

– Дима, ты идёшь сегодня с нами? – спросила она, когда мы вышли на перерыв.

– Иду, – ответил я.

– Ты многое вчера пропустил в «Бальзаке». Было очень весело! Ты знал, что Майя сама придумала себе имя?

Я вдруг представил, что сказала бы Лаура, узнав мою тайну. Нет, не стоило выставлять себя на посмешище. Разве она бы мне поверила? К тому же моя проблема с русским могла разрешиться сама собой в любое мгновение.

Не дождавшись моего ответа, итальянка продолжила:

– Это чтобы нам было проще. Её на самом деле зовут Чангиинг. Правильно, Майя?

Китаянка, стоявшая неподалеку, слегка улыбнулась и прищурила глаза. Как я уже убедился, это была её любимая ужимка, обозначавшая всё возможное: согласие, недоумение, разочарование, смех и т.д. Майе было всего девятнадцать, но это сочетание полуулыбки и прищуривания носило легкий налёт высокомерия, и я невольно вспоминал Чеширского Кота, посвященного во все тайны мироздания.

– Можно я буду называть тебя Зербино? – спросила Лаура и прикоснулась к моей руке.

В эту минуту подошёл Набил и попросил меня помочь ему с домашним заданием. Мы разобрали упражнения в самом начале урока, но у него остались вопросы. Набил часто обращался ко мне за помощью, когда ему было что-то непонятно. Он утверждал, что я объясняю лучше Инес и Хельги вместе взятых. Перед тем, как вернуться с ним в класс и ответить на его вопросы, я кивнул Лауре, тем самым дав согласие на своё новое имя.

Дождь не прекращался, и после занятий до «Бальзака» добрались лишь трое: Анна, у которой после курса здесь начиналась рабочая смена, Лаура и я, Зербино. Кафе было полупустым, но Лаура выбрала маленький столик у окна, расположенный в самом конце зала. Анна убежала готовиться к смене, оставив нас одних.

– Ты всегда ходишь под дождём без зонта? Разве вам, итальянцам, нравится дождь? – спросил я, стряхивая капли со своей сумки.

У меня был с собой зонт, подаренный мне Нойманом, и я предложил его девушкам, как только мы вышли из здания языковой школы на улицу. Но Лаура и Анна отказались взять его. Я положил подарок Ноймана обратно в сумку, и наша троица прогулялась под дождём.

В ответ на мой вопрос туринская девчонка всплеснула руками и рассмеялась. Мне ничего не оставалось, как повторить её жест и улыбнуться.

– Я не люблю прятаться, – ответила она на немецком с тяжёлым итальянским акцентом, потряхивая правой рукой, сложив пальцы в форме лодочки – таким образом подражая общепринятому образу эмоциональной макаронницы.

– Вот теперь верю, что ты настоящая итальянка! – подыграл я.

Мы говорили ни о чём и смеялись. Словно я забыл о Пензе, клинике Ш., афазии и даже о берлинском дожде за окном, который грозил перерасти в ливень. Я не подбирал слова, а говорил первое, что приходило мне в голову, пусть и догадываясь наперёд, что выдам очередную глупость. Я слушал её правильный, почти без акцента, хох-дойч, рассматривал волнистые волосы, выбившиеся из высокого пучка, и пытался привыкнуть к её обжигающему взгляду. Мне больше не хотелось убежать с ней на край света – ведь, кажется, мы уже были там.

Анна принесла два кофе без молока. В кафе было принято забирать заказ рядом с кассой, но для нас она сделала исключение. Поставив перед нами чашки, испанка поторопилась вернуться к прилавку. Лаура сделал маленький глоток:

– Знаю, Анна очень старалась… Но этот кофе… Этот кофе…

– Не итальянский? – спросил я.

– Да… Может, дело в бобах. Нет, не только в них. Ты выпьешь мой, чтобы не расстраивать её? Я заплачу за оба.

После инсульта мне была прописана диета, в которую кофе, конечно, не входил. Рискуя жизнью, я пообещал выпить обе чашки и не согласился, чтобы Лаура заплатила за них.

В половине третьего дня у меня был термин 5 на очередное обследование в клинике Ш. под пристальным контролем лечащих врачей. На прощание Лаура поцеловала меня в щеку – я вдохнул цветочный аромат её кожи и невольно сжал её руку. Мне не хотелось возвращаться в больничный мир Ш., где царствовал фимиам дезинфицирующего средства, и я не двигался с места. Туринская девчонка вопросительно посмотрела на меня: она ждала, когда я наконец-то отпущу её руку, но я ничего не мог поделать с собой.

5

Запись (нем.).

– Чао, Лаура! – наконец сказал я, и мой разум освободил её руку.

– Лора, – в который раз поправила она меня и улыбнулась.

Небо над городом просветлело, но я всё-таки оставил итальянке свой зонт.

12

Сегодня на курсе мы писали диктант. Семь человек напряженно склонились над листком бумаги и выводили немецкие слова. Наша Инес переминалась с ноги на ногу и часто останавливалась, желая убедиться, что никто из нас не отстал. Текст был легким. Я был уверен, что правильно расслышал все слова с первого раза.

Справа от меня сидела Майя. Она иногда заглядывала в мой листок, сверяла написанное со своим вариантом и вносила исправления. Майя списывала так осторожно, что её ни разу не поймала строгая Инес. Когда же китаянка замечала, что я смотрю на неё, она изображала свою знаменитую полуулыбку с прищуриванием – я подмигивал ей в ответ.

По левую руку от меня вздыхал над каждым словом Набил. Со стороны могло показаться, что он переписывал историю человечества и каждая ошибка в его летописи могла привести к непоправимым последствиям в судьбе нашего рода. Тунисец иногда проговаривал написанное шёпотом и задумчиво втягивал воздух ноздрями, так что они увеличивались вдвое. Инес пару раз сделала ему замечание, когда его шипение становилось слишком громким и мешало классу.

Диктант длился всего минут двадцать – двадцать пять, но для большинства из нас он стал главным событием дня. Перед сдачей работы у нас осталось несколько минут, чтобы пробежать глазами по листу, проверить слова и навести последний блеск. Я по-прежнему был уверен, что не сделал ни одной орфографической ошибки. За пунктуацию в немецком можно было не волноваться: она была несложной, и нам было достаточно ставить точки в конце предложений и запятые в середине сложных.

Майя сдала свой диктант раньше всех. Она улыбнулась мне ещё раз перед уходом, наверное, желая поблагодарить. Я снова подмигнул этой загадочной юной скрипачке из Чэнду. Набил по-прежнему колдовал над своим листком. В какой-то момент мне показалось, что у него может случиться инфаркт. Чтобы предотвратить несчастье, я вырвал диктант из его рук и вместе со своим протянул Инес. Тунисец облегчённо вздохнул и похлопал меня по плечу.

Единственной в группе, кто не сдал свою работу, оставалась Лаура. Она задумчиво, закусив нижнюю губу, водила ручкой по листку. На её щеках незаметно проступил румянец. Но вот наконец она тихо воскликнула «финито!» и отдала листок Инес.

Меня радовал тот факт, что не один только я переживал за свою успеваемость на курсе. Дойч стал важной частью нашей жизни, и он не только помогал нам интегрироваться в чужой стране, но и изменял нас самих. Каждое новое правило, слово или фраза на немецком, которые мы усердно старались запомнить и применить, поселялись и в наших душах.