Сияние Каракума (сборник)

Володя слушал с горящими глазами. Я тоже слушала. В общем рассказ был правдив, лишь чуточку Пошчи привирал. Изувечили его руку не джунаидовцы, а волки, от которых он, будучи чабаном, отбивал отару. Дрались они вдвоём с подпаском против целой стаи. Вряд ли остались бы в живых, не подоспей на помощь люди из случайно проходившего неподалёку каравана. Пошчи почему-то считал зазорным рассказывать об этой истории и, когда спрашивали о руке, вспоминал колодец Дамбла. Он, по-моему, уже и сам верил, что именно там его ранили.

— Дядя Будённый идёт, — сказал Володя.

Кемал-ага и в самом деле своими пышными усами походил издали на легендарного командира Первой конной армии. Мужественный, подтянутый, бравый, хоть сейчас в седло и — «Сабли во-он!». Лишь немногие знали, что дышит он только половинкой единственного лёгкого и что почки у него отбиты — результат плена у басмачей во время коллективизации.

— Чему улыбаешься, почта? — осведомился он, подходя и присаживаясь рядом с нами.

— В новое обличье тебя дети произвели, — ответил Пошчи-почтальон.

— Докладывай, что за обличье.

Володя покраснел, укоризненно воскликнул:

— Ну, дядя Паша!..

И торопливо захромал прочь. Он, когда спешил, заметно ещё прихрамывал, плохо кость срасталась.

Выслушав Пошчи-почтальона, Кемал-ага сказал:

— Был бы счастлив, доведись послужить народу, как Семён Михайлович. Я ведь служил под его началом. Мало, правда. Эх, друзья, так устаю я последнее время — прямо поясница переламывается!

— Стареешь, — определил Пошчи-почтальон. — Вот чай, пей и набирайся сил. Гляди, как ленинградцы наши от чая ожили — бегают, прыгают козлятами, даже смеются.

— Это, ровесник, не только от чая, — возразил Кемал-ага.

А я подумала: «Сейчас он в хорошем настроении от своего выигрышного танка, сейчас я у него и попрошу. Вряд ли ответит, что ты, мол, молодая, своих ещё дюжину нарожаешь…»

— Кемал-ага, сколько времени дети отдыхать у нас будут? — спросила я, начиная свою атаку.

— Считай нисколько, — ответил он, прихлёбывая из пиалы и отдуваясь. — Подкормили мы их малость, выправили, на ноги, можно сказать, поставили. Теперь им дорога лежит в детдом — может, в райцентре, может, в Ташаузе.

— Не всем в детдом, не всем! — закричал Пошчи-почтальон. — Одного себе забираю! Усыновлю! Нельзя, что ли? Закон дозволяет, я закон знаю!

Кемал-ага почесал затылок, усмехнулся виновато.

— Такая же мыслишка, признаться, и у меня была. Дочерей — целых три, а сына — ни одного. Разве это порядок? Я беру…

— Только не Володю! — опередил его Пошчи-почтальон. — Володю мы с Кейик давно присмотрели. Её идея, между прочим.

— Не волнуйся, — успокоил его Кемал-ага, — Я Мишу попрошу, чтобы он ко мне жить перешёл, безрукого…

Миша был не совсем безруким, просто не действовала у него левая рука из-за перебитого нерва. Старичок-одуванчик из районной больницы ничего сделать не мог, лишь плечами пожимал: ждите или ищите талантливого нейрохирурга.

— Возьму Мишу, — повторил Кемал-ага.

Я не осмелилась сказать о Светланке, лишь проговорила:

— Надо людей оповестить. Может, ещё кто своё желание выскажет.

— Правильно! — одобрил Пошчи.

— Оповещай, — разрешил и Кемал-ага. — Что мы в самом деле, у бога подкидыши, что ли? Три десятка ребят не воспитаем? Воспитаем! Вот вернутся с учительских курсов наши девушки — заработает школа в полную силу… Погоди, Алма, сам оповещу людей. В первую очередь надо тем сказать, у кого дети не только кров, но и ласку родительскую обретут. Дело тонкое, душевное — не отару на базар гоним.

Детей разобрали моментально. Даже недовольство возникло, что кому-то желающему не достался новый член семьи. Дети — все — опять были собранными, напряжёнными, как в первый день приезда. Вслух никто из них не возражал, но видно было, что им не по себе, что лучше бы всё осталось как есть…

Я мысленно успокаивала их — целую речь в уме произнесла. А Светланка глаз с меня не спускала — страдающих, жаждущих глаз маленького зверёныша. И наконец не выдержала:

— Тётя Аня, можно я около Еламанчика останусь?

— Теперь ты всё время с ним будешь! — сказала я и крепко расцеловала её.

Она долго не могла расцепить ручонки на моей шее. Я слышала, как гулко и часто бьётся её сердце, и у меня невольно пощипывало глаза.

Сад опустел. Как покинутое кочевье был участок, где целых три месяца жили наши гости. Грустно смотрел на пего старый садовник Газак-ага.

— Правду говорят, девушка Алмагуль: «Дом с детьми — базар, без детей — могила». Опять буду бродить в одиночестве, с деревьями разговаривать буду. Очень у тебя воспитанные дети были. Я к ним привык. прямо как к своим абрикосам. Заходи при случае, навещай старика. Детям своим скажи: пусть не забывают, самым лучшим виноградом угощать буду…

Всё прошло очень хорошо. Лишь Пальта-эдже принесла свою неизменную «ложку дёгтя». Она притащилась ко мне в сельсовет с обидой: почему, дескать, её не предупредили, что детей раздают по рукам. Она, мол, по закону требует свою долю.

Я стала объяснять, что сделать уже ничего невозможно. Не пойду же я отбирать у кого-то мальчика или девочку, чтобы передать Патьме-эдже! Да и зачем ей маленький ребёнок?

— А ты себе зачем девчонку взяла? — спросила она. — Вот её и отдай мне, ходить никуда не придётся…

Постепенно выяснилась причина её настойчивости. Оказывается, у всех будут даровые батраки, а у неё, значит, нет?

Я разозлилась так, как никогда в жизни не злилась: кажется, брызни на меня — зашипит. Чуть в шею не вытолкала каргу старую! Но её не так-то просто взять было. Она заорала, поминая мою родию до седьмого колена и грозя припомнить все грехи мои, особенно то, что я отказалась Баллы посодействовать, а он, бедняжка, на фронте сейчас мается.

— Почему Пошчи-увечный не сам в контору ходит, а хромого мальчика посылает? — наскакивала она на меня. — Почему, когда в лавку американские ботинки пришли, вы их между собой поделили? Мы что, из друтого государства люди? Ишь как покраснела! У кого совесть чиста, тот не краснеет!..

Еле-еле выпроводила скандалистку.

— Не могли пораньше прийти! — набросилась я на Пошчи-почтальона. — Патьма-эдже чуть живьём меня не сожрала.

— Эта сожрёт, — сочувственно подтвердил он. — Это такая животная, шалтай-болтай, что на зубы ей лучше не попадаться, она самого верблюда залягать может. Ну да не грусти, я тебе утешение принёс.

Это было письмо от Тархана. У меня руки тряслись, пока я конверт вскрывала. Строчки письма были чёткие, ровные, буквочка к буквочке — так в окопе не напишешь. И запах от бумаги исходил незнакомый и неприятный, чужой запах, тревожный.