Сияние Каракума (сборник)

— Верно, — согласился Пошчи-почтальон.

— Не надо ничего решать, милая моя Кейик-эдже! — попросила я. — Пусть ихний дом с мольбой в ноги мне упадёт — я порога его не переступлю! Пусть свёкор со свекровью сулятся одним мёдом кормить, топлёное масло в нос наливать — не подойду к ним!

— Это серьёзно, мать, а? — озабоченно сказал Пошчи-почтальон. — Тащи-ка чай да послушаем, что там стряслось.

— Мама, за что тот дядя ударил тебя? — снова настойчиво спросила Светланка.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Кемал-ага не отпустил меня в Ашхабад. «Не столь мы богаты, чтобы кадрами разбрасываться, — заявил он. — Звонил в райком, звонил в райисполком — меня там поддерживают. Работой тебя обеспечат, жильём обеспечат, детишек твоих определят куда следует. Мы тебя не обижали, и ты нас отказом не обижай». Да я и не отказывалась. Втихомолку радовалась, что именно так дело обернулось. Прикипело моё сердце к здешним местам да и семейная жизнь не игрушка — так запросто даже сломанную не выбросишь. Кажется, оборваны и обрублены нити, а всё на что-то надеешься, чего-то ждёшь.

В райцентре я закончила краткосрочные курсы учителей и стала работать в школе уже на вполне законном основании. С кадрами было действительно не густо, не зря Кемал-ага беспокоился, — и меня дополнительно определили в нарсуд, секретарём. Отказываться я не привыкла, хоть и очень неприятной оказалась должность — гадость всякую на бумагу записывать. Еламанчик немного прихварывал, и я пока не отдавала его в ясли — бабушка соседская присматривала. Зато Светланка была в круглосуточном детсаде. С ней что-то произошло после дурацкой выходки Тархана, она стала немножко сторониться меня. Я надеялась, что со временем всё войдёт в норму.

Как-то я поехала с учениками в подшефный колхоз. Там мы сушили дыни, которые потом шли на фронт, в госпитали, для раненых бойцов.

Вернулись поздно. Нянька Еламана встретила меня бестолковыми причитаниями:

— Вах, Алма-джан!.. Вах, Алма-джан, горе мне!..

Никак не могла я взять в толк, что случилось. Оказалось, пропал Еламанчик. Играл во дворе, калитка заперта была, нянька отлучилась буквально на одну минуту, а он взял и пропал, непонятно как отперев калитку.

— Не осталось двери, в которую не стучалась бы, разыскивая! — стонала она. — Человека не осталось, у которого не спрашивала о ягнёночке нашем! Вах, горе мне, горе!

Нетрудно представить моё состояние — трудно словами его передать. Я обегала весь райцентр, по несколько раз заходила к знакомым, лазала, как шальная, по задворкам и арыкам. В милиции сказали, что примут все меры, бабушка, мол, даже фотокарточку пропавшего мальчика принесла, но пока в отделении один дежурный, остальные на областном совещании.

Я была сама не своя, ночь напролёт по улицам пробродила. У пас болтали, будто есть такие, которые маленьких детей для страшных дел воруют.

Утром злополучная бабушка привела двух своих сверстников с бородами. Они посовещались и определили, что мальчик утонул в арыке. Час от часу не легче!

Мы взяли небольшой казан, пустили его в магистральный арык вверх дном. Где лежит утопленник, там казан и остановится. Я шла со стариками вся заледеневшая от ужаса. Но казан просто-напросто застрял на водоразделе. Тогда один из стариков сказал:

— В воде мальчика нет.

А второй подумал и спросил:

— В доме отца его искали?

Господи, да как же я забыть могла, что недавно Тархана встретила в райцентре! Такими тоскливыми глазами он на Еламанчика посмотрел! А сам с какой-то женщиной шёл — симпатичная, молодая, но очень уж сильно накрашенная. И юбка — колени видать.

— Это Машка, — сразу установила бабушка, выслушав мои бессвязные догадки. — Машка… буфетчица наша… лахудра намалёванная…

Мы нашли его в доме буфетчицы. Самой хозяйки не оказалось. Тархан пытался развлекать сына. Но тот выглядел испуганным, лицо заплаканное было, и он сразу ко мне кинулся, как только увидел. Я не стала при посторонних стыдить Тархана. Он был какой-то помятый, вроде залежалой одежды, серый, неухоженный, на лбу — огромный багровый синяк. Бормотал что-то в своё оправдание…

Прошло несколько дней.

Во время перерыва судебного заседания меня позвали к телефону.

— Зайди, — попросил секретарь райкома.

Он расспросил меня о житье-бытье, о планах на будущее, передал две огромные дыни.

— В Ходжакуммете был насчёт посевной, — пояснил он. — Это Кемал гостинец шлёт тебе и ребятишкам твоим. Грозился сам заехать, когда малость освободится.

— Спасибо, — сказала я, — Кемал-ага всегда ко мне как отец родной относился, мне даже неудобно, что ничем не могу отблагодарить его.

— Кемал старый коммунист. То, что ты работаешь честно, с полной отдачей, — самая лучшая благодарность для него.

Я ещё раз поблагодарила и справилась о здоровье Пошчи-почтальона.

— Всё хворает, — ответил секретарь. — Хворает, а в больницу не хочет ехать. Плохо ты с ним агитационную работу в своё время вела.

— Да он Кейик-эдже боится надолго оставить одну, — пошутила я.

— Неужто ревнует, старая кочерыжка? — поддержал меня секретарь.

Мы посмеялись. Потом он сказал:

— Насчёт юриспруденции что думаешь?

— Ничего не думаю, — проговорила я, — не нравится мне юриспруденция ваша, всё время руки помыть хочется. С мылом.

— Ишь ты, чистюля какая! — сказал секретарь. — А нам, понимаешь, кадры нужны. Я уже и с судьёй толковал — он тебе книжечки нужные подберёт, учебники, поможет к экзаменам подготовиться. Словом, райком даёт тебе рекомендацию в вуз, на юрфак.

— Так я же беспартийная, — еле слышно пробормотала я.

— Ничего, — ответил он, — мы тебе и беспартийной верим, анкета у тебя что надо.

— Подумать можно? — спросила я.

— Думай, — разрешил он, — только хочется, чтобы ты уразумела всю серьёзность нашего разговора.

Это было днём. А вечером пришёл Тархан. От него попахивало спиртным, однако глаза были ясными, не пьяными. От предложенного чая он отказался и попросил разрешения закурить. Я спровадила Светланку и Еламанчика погулять во дворе, поставила на стол блюдечко вместо пепельницы.

— Кури.

Он курил, покашливал, вытирая пот с лица платком далеко не первой свежести.