Сияние
Шрифт:
Он сделал несколько шагов к ней, не обращая внимания на предупреждающие нотки в голосе Флавиуса, который позвал его. Но Регулусу было плевать на эти предостережения. Ведь Гермиона смело встретилась с ним взглядом, готовая принять любое развитие событий, и он почти чувствовал, как страх кружит между ними, маячит в тенях от языков пламени на лице Грейнджер и выжимает из неё по капле самообладание. В какой-то момент Регулусу показалось: Грейнджер вот-вот закричит, ударится в слёзы или же сделает хоть что-нибудь, лишь бы нарушить эту кошмарную тишину. Но она молчала, по-прежнему молчала и не позволяла себе даже моргнуть. И в этом жесте было столько непоколебимой гордости, что Регулус едва не топнул с досады ногой.
«Так похожа
А Регулуса ноги вели всё дальше и дальше от Джека, который даже перестал испражняться вопросами и чуточку отрезвел, всё стремительнее – от Джонатана с Элен, которые были слишком хорошими людьми, чтобы думать о нём плохо даже после всего, что он сделал. Ему было стыдно, совсем немного, но стыдно оттого, что он шёл прочь от единственного человека, который всегда его понимал и сейчас не смотрел на него с неприкрытой жалостью, за что Регулус был бесконечно благодарен.
От Флавиуса.
День 4
Флавиус до самого вечера не видел ни Регулуса, ни Гермиону. Конечно, в поведении первого не было ничего неожиданного: смерть Сириуса едва не сломила Рега, который все эти годы только и жил мыслью об их встрече. Флавиус не застал времён Второй магической войны, но знал о ней всё, что мог рассказать Регулус, как знал и о его прошлом в рядах Пожирателей Смерти, а также о мечте покончить с Волдемортом навсегда, а после – помириться с братом.
«Мы никогда не ладили, – неохотно рассказывал Регулус, – ведь я с детства был послушным ребёнком, старавшимся угодить родителям и делавшим всё, чтобы получить хотя бы один тёплый взгляд. А он… А он был несносным раздолбаем, позором семьи и предателем крови, как говорила моя мать. Он считал всю нашу семейку идиотами, а я понял, что он прав, слишком поздно…»
Сириус умер на глазах Регулуса. Разлетелся на миллиарды разноцветных частиц и упал в небо, как это обычно бывало с теми, кто бросался обратно в Арку, думая, что может войти в неё и оказаться в мире живых. А Регулус просто не успел добежать, не успел это предотвратить, не успел спасти и тем самым реализовать хотя бы одну свою мечту. Мечту о хороших отношениях с братом. Единственное, что он успел, это в ответ на слабое: «Регулус», удивлённо прозвучавшее из уст умиравшего Сириуса, сказать: «Прости». Регулус не верил, но Флавиус его убеждал, что, перед тем как стать сиянием, Сириус улыбнулся.
И это была чистая правда.
– Добрый день, – внезапно услышал Флавиус и, открыв глаза, увидел Гермиону, в нерешительности застывшую в нескольких метрах от него. – Можно с вами поговорить?
– Само собой, какие вопросы! – бодро отозвался он, предложив ей присесть на покосившуюся скамейку, что стояла рядом с гамаком.
Гермиона нетерпеливо мотнула головой и закусила губу.
– Я всё утро гуляла по окрестностям, но нигде не встретила Регулуса. В хижине его тоже нет, и я подумала…
– Не знаю ли я, где он? – мягко закончил за неё Флавиус, улыбнувшись. – Разумеется знаю. Но ты всё же сначала присядь.
Она послушалась и со вздохом приземлилась на скамейку. Последние солнечные лучи тут же запутались в волосах Гермионы, высветили пушистые пряди, и в этот миг она выглядела такой юной, что тяжёлая печаль, застывшая на её лице, показалась Флавиусу настолько же нелепой, какими были бы старомодные жемчужные бусы на шее маленькой девочки.
– Я сожалею о вчерашнем, – начала Гермиона, опустив голову. – Мне очень жаль, что я испортила ужин и своими разговорами довела Регулуса до…
– Он сам себя довёл, – вкрадчиво поправил её Флавиус, и она взглянула на него. – Ему сложно справиться с внутренними демонами… Всё ещё сложно, к сожалению.
– Но ведь если бы я не стала говорить о
Сириусе, то…– Рано или поздно ты бы всё равно о нём сказала. И, помяни моё слово, наш Регги ещё сам спросит у тебя о нём, а потом будет благодарен, если ты расскажешь всё, что знаешь.
Поднявшийся прохладный ветер вылизывал дороги, прогоняя пожухшие листья обратно в лес, а за холм по небу уже медленно, словно огромная капля крови, стекал закат.
Флавиус никогда не любил закаты.
– Он меня ненавидит, – после паузы, наполненной шелестом деревьев и глухим звуком падавших плодов, призналась Гермиона. – С самого моего появления здесь мне было ясно: он терпеть меня не может.
– Это не так, – начал Флавиус, а затем, коротко взглянув на Гермиону, добавил: – Просто он боится. Всё время боится.
– Чего боится? Почему?
Удивление в её голосе заставило Флавиуса слегка улыбнуться.
– Есть много причин. Как только ты вылетела из-за занавеса, он боялся не успеть. Боялся снова не успеть, понимаешь? С тех пор, как погиб Сириус, мы договорились дежурить по очереди, но это не мешает Регулусу каждый день приходить к Арке и с молчаливым упрямством смотреть на неё. Он готов в любую секунду сорваться с места и кого-то спасти, с чем слегка переусердствовал, когда появилась ты.
– Если бы мы были в мире живых, у меня бы до сих пор на запястьях цвели синяки и болели суставы от его «усердия», – прокомментировала Гермиона, слегка пнув носком туфли маленький камень.
– Он не хотел, чтобы ты умерла, – продолжил Флавиус. – Но, сказать по правде, он действительно был не слишком рад, что именно ты попала сюда, если слово «радость» вообще применимо к такой трагедии.
– Но что я сделала не так? Чем я не угодила? – горячо выпалила Гермиона, обратив на Флавиуса почти отчаянный взгляд.
– Ты просто слишком на него похожа, в тебе он видит себя, и это ему не нравится, – пояснил Флавиус и, заметив озадаченность в её лице, пояснил: – Ты для него как немой укор, Гермиона. Ты веришь, что можешь спастись точно так же, как верил он сам когда-то. Вот только он сдался, свернул за шаг до спасения, а теперь боится, что ты поступишь иначе и это разобьёт его болезненную гордость. Ты ведь девушка, Гермиона, и далеко не глупая, если сумела себя проконтролировать тогда, возле Арки, и не поддаться инстинкту. А потому я уверен: тебе хватит смелости выбраться отсюда, а ещё забрать с собой всех, кто застрял на этом острове. И я знаю, где-то в глубине души Регулус в этом уверен тоже.
Услышав его слова, Гермиона шумно вдохнула да так и замерла. Флавиус видел, как одна эмоция сменяет другую в её взгляде, и, кажется, даже слышал, как её сердце взволнованной пташкой бьётся о рёбра, трепещет в предвкушении свободы.
– Но как? – в конце концов выдохнула Гермиона, и он вновь перевёл взгляд на разрумянившийся небосвод.
– Мы называем это явление сиянием, – задумчиво начал Флавиус, – самое прекрасное явление, которое только можно увидеть. Там, за горой, оно начинает проявляться во время сумерек. Сначала несмелыми мазками, словно кто-то невидимой рукой делает пробные штрихи на холсте неба, затем уже ярче, смелее, переходя из одного оттенка в другой: из бирюзового в аквамариновый, из аквамаринового в фиалковый, из фиалкового в пурпурный… Всего многообразия цветов не описать. И когда на разукрашенной поверхности проступают робкие звёзды, а ночь укрывает остров, все эти краски словно проливаются в водную гладь огромной реки. А ты смотришь на реку и видишь, как она падает в небо, а может, всё происходит наоборот… – Флавиус погрузился в воспоминания, прикрыв глаза, и, лишь услышав робкое покашливание, продолжил: – Но в сиянии есть и опасность. Если долго смотреть на него, можно услышать голоса близких людей, увидеть очертания их лиц в небе… Можно сойти с ума. Регулус приходит на сияние, когда ему становится плохо, и он единственный среди всех нас, кто находит там настоящее успокоение.