Скандал у озера [litres]

– Доктор Гослен сказал, что у меня есть три дня, не считая субботы и воскресенья. Но я предпочитаю вернуться в Роберваль уже завтра, самое позднее – послезавтра. Сестрам, наверное, приходится туго, если вода поднялась еще выше.

– Она будет подниматься, пока власти не откроют шлюзы в плотинах, – сказала Матильда. – У служащих компаний нет ни жалости, ни уважения к нам: к твоему отцу, Жактансу Тибо и многим другим. Сражаться против них – что пнем об сосну, это ничего не изменит. Онезим Трамблей, честный человек, фермер из Сен-Жерома, понял это на собственном опыте. Скоро он потеряет все или почти все свои земли. Но он борется, возглавляет протестное движение. Правительство рано или поздно должно будет обратить на это внимание. Ах, да я утомляю тебя своими разговорами… Тебе уже пора уходить? Что же, иди. Скажи мне только, как себя чувствует твоя мама?

– Что я могу сейчас для нее сделать? Сидони не отходила от нее ни на шаг. У нее лучше моего получается утешать маму.

– Боже милостивый, послушать тебя – так ты вообще не нужна никому в доме. Ты слишком строга к себе, Жасент.

– Отец только обрадуется, если я уйду с его пути. Тогда он сможет напечатать в газетах свою гнусную ложь.

В этот момент Матильда вдруг протянула руку ко лбу девушки. Указательным пальцем она осторожно провела по небольшому, почти незаметному рубцу у корней волос.

– Откуда это у тебя? Едва различимый шрам. В тот вечер я не обратила на него внимания.

– С неосторожными и непослушными детьми такое часто происходит… Спасибо за заботу. Матильда, я думаю, вам пора ужинать… Я вернусь к дедушке. Но вы так ничего и не сказали, что вы думаете о смерти Эммы. Действительно ли она покончила с собой? Она утверждает это в письме, но я никак не могу в это поверить.

– Я разделяю твои сомнения, Жасент. Если бы провели полицейское расследование, правда, возможно, раскрылась бы… но теперь слишком поздно.

Жасент согласилась; она чувствовала себя неловко по причине того, что не последовала советам доктора Гослена. Она снова вынуждена была покориться воле отца. В нервном напряжении девушка поднялась, обулась, надела плащ, затем боязливо взяла Эммину сумку, вспоминая строчки, написанные рукой ее сестры: строчки, в которых упоминалось имя Пьера. Чтение дневника, скорее всего, причинит ей еще большую боль, несмотря на пылкие уверения ее бывшего жениха, несмотря на их последний поцелуй. Понадобится много сил и усердия, думала она, чтобы стереть из памяти два года разлуки, омраченных молчанием, обидами и обоюдными упреками.

– До свидания, детка. Приходи, когда хочешь, – улыбнулась Матильда.

– Спасибо еще раз… Я могу вас поцеловать?

– Конечно, можешь!

* * *

Идя по улице Лаберж, Жасент думала о том, насколько чуткой и внимательной оказалась Матильда. В семье Клутье нежности были не в почете. Альберта выражала свою материнскую любовь улыбками и сдержанной заботой. Исключение мать делала только для Эммы: та, как только научилась говорить, стала требовать поцелуев в свои круглые щечки. Несмотря на недовольство отца, Эмма часто бросалась Альберте на шею или прижималась к материнской юбке. Шамплен постепенно капитулировал: кокетливые рожицы младшей дочери вызывали у него умиление. «Мы просто были не вправе требовать родительской нежности!» – подытожила Жасент.

Она провела пальцем по шраму на лбу. Горло сдавили тягостные воспоминания, и она заплакала. В этот момент какой-то прохожий задел ее плечом.

– Черт возьми, смотри куда идешь! – рявкнул знакомый голос.

– Лорик? Прости, конечно, но я могу сказать тебе то же самое! Ты несешься, как на пожар!

– Ну конечно, Лорик – несчастная жертва, разгуливающая под дождем, чтобы за руку привести тебя к дедушке! Ты вообще знаешь, который час?

Девушка остановилась, чтобы перевести дыхание – ее сердце бешено колотилось. «Я подумала, что это Пьер», – пронеслось у нее в голове.

– Жасент, пора тебе прекращать свои глупости! – заворчал Лорик. – Дедушка лег, не притронувшись к еде, Сидони страдает над грязной посудой, а папа мечется по комнате, словно зверь в клетке. Он не захотел ничего объяснять мне насчет этой чертовой сумки и таблеток, от которых так долго спал Паком. Неужели ты не понимаешь, что я был прав, когда назвал этого идиота убийцей? Господи, если выяснится, что сестру убил он, я сведу с ним счеты!

Жасент пристально посмотрела на его лицо, освещенное уличным фонарем. Ей было жаль его, да и себя тоже.

– Но Эмма покончила с собой, Лорик! Зачем ты ищешь виновных в ее смерти?

– Потому что ты тоже их ищешь, – ответил он. – И я готов помочь тебе.

Жасент взяла брата за руку, потерлась щекой о его плечо. Лорик сдержал слезы.

– Все это ужасно! – пролепетал он. – Ты можешь показать мне сумку? Я в глаза не видел письмо Эммы; папа делает вид, что не слышит меня, когда я говорю, что хочу его прочитать… А ты убегаешь к Матильде с этой чертовой сумкой…

По дороге Жасент удалось незаметно вынуть из сумки записную книжку и карандаш и спрятать их в кармане своего плаща. Она покорно уступила просьбе брата. Лорик, так же как и она, открыл белую кожаную сумку, коснулся губной помады, кошелька и тюбика с лекарствами.

– Ничего особенного, – вздохнул Лорик.

– Пойдем скорее домой, – поторопила его сестра.

Сен-Прим, улица Лаберж, тот же день, час ночи

Лежа на старой кроватной сетке, хранящейся на чердаке дедушкиного дома, Жасент пристально смотрела на слабо мерцающий огонек свечи. Завернувшись в теплое одеяло, она слушала свист ветра и шум дождя, барабанившего по крыше. В доме было всего две пригодные для жилья комнаты. Сидони спала с мамой в спальне; Шамплен и Лорик устроились на матрасах в комнате, которую использовали как чулан, с тем чтобы предоставить бывшую детскую комнату Фердинанду.

«Как мне здесь хорошо! – думала Жасент. – Я спала тут маленькой, когда ходила в приходскую школу».

Пальцы правой руки вцепились в записную книжку Эммы. Сейчас или никогда – нужно было набраться смелости. «Какая же я трусливая! – подумала она. – Чего я боюсь? Что бы я там ни прочитала, хуже уже не будет. Мы все так несчастны, нас всех снедает печаль. Даже папу, я уверена».

С пересохшими губами и бешено колотящимся сердцем девушка приподнялась и открыла блокнот наугад, но так, чтобы не попасть на первую страницу: январь, когда, если верить тому, что говорил Пьер, они с Эммой расстались. Жасент попала на 8—9 февраля. На страницах были пятна от чернил, небрежно зачеркнутые строчки, как будто расписывали перо чернильной ручки. Жасент перевернула страницу. На листочке, соответствующем 10 и 11 февраля, с левой стороны листа Эмма написала карандашом:

Пойти к стоматологу.

Жюльет Лафонтен сегодня утром не было. Приходила ее мама — она боится, что у девочки бронхит. Как минимум неделю мне придется обходиться без своей лучшей ученицы.

Получила от мамы, моей милой мамочки, хорошенькую поздравительную открытку в честь дня рождения. Какая жалость! В следующее воскресенье я не смогу поехать в Сен-Прим — снова эти снежные заносы!