Скандальная история старой девы
Шрифт:
– М-м… что-то припоминаю.
На самом деле нет.
– Так вот, в землях безмужних мы собираем гибельники, потому что все знают, если они разрастутся и достигнут города, то не только Мраколесье, но и весь мир утонет во тьме. Злые духи Нави выберутся и убьют нас всех!
Жуть какая! У меня по спине бежит холодок от этих россказней, но почему-то сейчас мне хочется согласиться с Рагнаром. Всё это кажется таким же бредом, как тот огненный змей, который якобы залетал ко мне в трубу. Потеря памяти сделала из меня совсем другого человека. Местные легенды кажутся мне странными сказочками, а не реальностью,
– И мы сжигаем их? Уничтожаем зло? – хмыкаю я.
В глазах послушника Добромира появляется тёплый огонёк. Он смотрит на меня, как на ребёнка, который заблудился и ему нужно помочь найти дорогу.
– Мы обрабатываем цветы. Богиня Морена велела пускать их во благо. Сначала собираем – они растут круглый год, потом очищаем, а на фабрике из них создают чудесную золотую ткань.
– И что потом делают с этой тканью?
Добромир задумчиво хмурит брови и лишь потом отвечает:
– Продают, я полагаю. И даже в другие страны. Это достаточно ценный материал. Благодаря ему Мраколесье считается очень богатым краем.
– А, – понимающе выдыхаю я.
Пока что у меня складывается странное ощущение, что это не земли безмужних, а какое-то гетто, где эксплуатируют труд тех, кто не может себя защитить.
– А городские нам не помогают?
– Нет, это дело для старых дев. Только так они могут принести пользу обществу.
– Да ещё какую… оберегают всех от зла, как здорово, – натягиваю улыбку я.
Послушник кивает, радуясь, что я понимаю о чём он. Сарказма он не замечает.
Может я и правда двинулась, раз не боюсь этого «зла». Ведь все местные верят в это, и я должна. Но двинулась я очень удачно, потому что именно это мне помогает сейчас держать себя в руках и прямо смотреть в будущее без страха.
Но есть кое-что, волнующее меня…
– Скажите, а мой ребёнок… вы же знаете, что я беременна?
Добромир явно смущается:
– О, вы там не одна такая. Всё будет в порядке.
Не одна? Есть и другие мамочки? Интересно… Послушника эта тема явно коробит, так что расспрошу лучше местных женщин.
Остаток пути я размышляю, пытаясь представить, что меня ждёт. Теперь становится понятно, почему все делали акцент на работе. Наверняка там жуткие условия, складывается ощущение, что старые девы по сути рабыни. Хотя может быть я сгущаю краски?
***
Глава 5. Дом, милый дом
Когда карета замедляет ход, я отодвигаю шторку, открывая окно. С любопытством высовываю голову, и ветер сразу же безжалостно впивается в щёки колючими морозными иглами. Прищуриваю глаза, вглядываясь вперёд. Передо мной простирается высокий деревянный частокол, ему конца-края не видно.
Внутри болезненно вибрирует тревога. Она всё нарастает по мере нашего приближения к воротам. Я понимаю – из земель безмужних так просто не уйти.
Я ведь всё равно носила в себе мысль, что, если уж совсем станет худо, я смогу сбежать и где-нибудь скрыться, пока меня не перестанут искать. Но сейчас этот крохотный шанс на отступление разбивается на сотни маленьких осколков.
Именно в этот момент деревянные ворота отворяются,
и мы въезжаем внутрь. За нами закрывают стражники в тёмно-серой форме.Повсюду в посёлке – так я называю про себя земли безмужних – деревянные домики, потемневшие от времени и сырости. Они низкие, с крутыми крышами, покрытыми соломой и мхом. Некоторые домики обнесены покосившимся плетнем, а некоторые хлипким низким деревянным забором. Но объединяет их одно – на всех ограждениях висят защитные куклы и обереги из костей и сухих трав.
– Лира Анна, – зовёт меня Добромир, в его голосе я слышу едва заметное волнение.
– А? – отворачиваюсь от окна и вопросительно смотрю на послушника.
– Когда Верховная наставница предложит вам выбор: работать на фабрике, в поле на границе, или в храме, буду рад, если вы выберете храм. Платят гораздо меньше, идти пешком от вашего дома далеко, но кормят вкусно, и я распоряжусь, чтобы вам давали еды, которую можно взять домой.
– Спасибо за совет, – натянуто улыбаюсь я.
Будут давать мне еды домой? Тут даже с пропитанием проблемы? Хотя, судя по общему состоянию посёлка, неудивительно. Тревога внутри набирает обороты.
– А ещё я смогу вас обучить несложной работе, будете трудиться в тепле, и, главное, без рисков для не рождённого ребёнка.
– А какие могут быть риски?
Добромир неловко пожимает плечами. Кажется, он хочет что-то сказать, но не решается. В итоге всё-таки выдавливает, мучительно улыбаясь:
– На фабрике не слишком чистый воздух. Может быть выкидыш, уже были… кх-м… кх-м…
Он заходится в притворном кашле и отворачивается к окну.
– Были что? Что вы хотели сказать? У женщин были выкидыши?
Добромир лишь снова пожимает плечами и отворачивается к окну.
Безумие какое-то! Хотя, если переработка гибельников похожа на хлопковую, что неудивительно, что там ужасный воздух.
На хлопковых фабриках в прошлом люди часто болели легочными заболеваниями из-за тяжелых и неблагоприятных условий труда. Главной причиной была хлопковая пыль, которая в большом количестве скапливалась в воздухе производственных помещений. Здесь может быть похожий случай. Но откуда эта информация про фабрики в моей голове?
Хоть мне и претят мягкость и некоторое малодушие Добромира, я считаю, что должна его поблагодарить:
– Спасибо, что предупредили. Я учту всё, что вы мне рассказали.
– Хорошо, только если что, я вам не подсказывал, – натянуто усмехается он полушутя, но я вижу, что ждёт подтверждения, что я не выдам его.
Я сдержанно киваю. Неужели послушник правда чего-то боится? Или кого-то?
Остаток пути мы едем в неловком молчании. Зато я успеваю осмотреть посёлок и даже разглядеть фабрику вдалеке.
Когда карета останавливается, я не жду, пока послушник Добромир откроет мне дверь, а выбираюсь наружу сама. Не терпится увидеть мой новый дом.
Он стоит на небольшом пригорке. Слышится приглушённый расстоянием гул и стук – фабрика не так уж далеко. Воздух даже здесь кажется немного маслянистым и пропитанным пылью. Что же на самой фабрике? Лучше не проверять.
Мой домишко так же обнесён невысоким редким забором, на котором висят куклы-обереги. Сам он маленький и сделан из потемневшего от времени дерева.