Сказ о Владе-Вороне

— Отведи, куда стремлюсь, — велел Кощей, — напою.

* * *

Сорока не летела перед ним, тенью по траве стелилась, расправив крылья. Выглядела непривычно лишь вначале, потом Кощей приноровился не упускать ее из виду. Боялся взгляд оторвать и моргнуть невзначай, потому совсем дороги не запомнил. В какой-то момент сошел с тропы; через валежник перемахнул; зло ругался сквозь зубы, когда пришлось продираться сквозь кусты терновые. Сороке-то ничто не помеха, а ему досталось изрядно. Острый сук, исчертивший щеку — словно насмешка. Рыхлая земля, просевшая под каблуком — кротовина. Хотя здесь и кроты, наверняка, тени. Зачем им рыть ходы? Оглядеться сумел только когда сорока на ветку села.

Все тот же притихший лес кругом, небо белесое. Ни шороха, ни шепота, лишь сердце заполошно стучит в груди, словно птица, о клетку реберную бьется.

— И куда же ты завела меня… — молвил Кощей и умолк.

Впереди тьма сгущалась, низко склоненные кряжистые березы проход образовали, а за ними стоял дом не дом, хижина не хижина… жилище — именно это слово подходило лучше всего. Хотел Кощей вперед шагнуть, но сорока тотчас же встрепенулась, захлопала крыльями. Видно, ходу дальше для нее не было.

— Благодарю, — бросил Кощей, доставая нож заговоренный. Диковину эту он когда-то у короля гоблинов на самоварный горшочек выменял. Троллю нож ни к чему, а Кощею — в самый раз. Он тогда постигал чары и колдовство, творимые на крови, и очень не хотел залечивать раны и царапины подолгу. Источники живой и мертвый, конечно, неплохи, но злоупотреблять водой волшебной Кощей полагал неправильным. Раны же, нанесенные этим ножом, никогда не гноились, затягивались и пропадали в течении нескольких минут, хоть изрежься весь, а и дня не пройдет, как вновь целым и невредимым окажешься.

«Совершенно бесполезное в бою оружие!» — сказал тогда король гоблинов, а Кощей и согласился.

Ударил он по запястью, брызнула кровь во все стороны, струйкой под ноги потекла, да и иссякла. Слетела к алой лужице сорока, стала жадно ею измазываться. Словно воробей в луже купалась, и чем дальше, тем плотней, цветастее становилась. Уж и не отличить ее от птицы обычной!

«Вот я и узнал, как быть с моим Вороном», — подумал Кощей и шагнул под сень берез.

…Темно-синяя тоска окружала тот дом — не туман, уж это Кощей умел видеть. Ничего общего у него не было с избой на ногах куриных, но в том, что стоял он на границе, не приходилось сомневаться. На границе чего — тоже.

Шаг, другой. Кощей шел будто против шквального ветра, которого совершенно не ощущал. Ноги переставлял с трудом. Когда до двери осталось три шага, откуда ни возьмись, бросился под ноги черный сгусток: щенок небольшой, поджарый, серой масти… о трех головах. Чуть в ногу не вцепился. Кощей отшатнулся: хоть и тень, а зубами лязгает.

— Не ярись, — погрозил Кощей пальцем: — Развею.

Он не был уверен, что подобное ему удастся, но полагал уверенность в голосе делом немаловажным. Понял ли щенок речь человеческую — неизвестно, но хвост между ног втиснул и прижал к голове лопоухие уши, до того торчком стоящие. Отошел, встал у двери и, похоже, решил смерть с честью принять.

— Хм… — протянул Кощей. — Взять тебя с собой, что ли? Подарить Змею Горынычу? У него тоже три головы.

Пес оскалился.

Кощей усмехнулся, а сам подумал: «Кто бы мог оставить здесь такого охранничка? А дом? Не сам же собою он вырос?»

Глухое рычание достигло слуха. Оказался щенок гораздо живее здешних обитателей.

«Мог, конечно, и сам, — поразмыслил Кощей, — но маловероятно».

— Зря сомневаешься.

Голос был бесплотен, но явен. Кощей немедленно обернулся, в руке словно сам собой меч возник. Некоторое время вглядывался он в сумрак, но никого различить не смог, даже глаз горящих не увидел.

— И с кем я говорю? — наконец спросил он.

— С тем-незнамо чем, — пришел ответ, и Кощей выдохнул с облегчением.

Он не иначе как с перепугу нафантазировал, будто теневой мир не подчиняется законам мироздания. Слишком его стращали: вначале Велес, потом Моревна. А все ведь просто и даже людям та сказка известна: пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что.

— Твой дом? — спросил Кощей.

— Не-а. Того, чьи покои.

— А покои чьи?

— Того, кто спит.

— Очень содержательная беседа, — огрызнулся Кощей, а сам подумал: «Влад, поскольку отпил из живого источника, полностью развоплотиться не мог, оттого и понадобилась ему опочивальня. Не на землице сырой же спать под дождичком. И тогда выходит, домишко, словно гриб, вырос вокруг него».

— Это правильное предположение, — сказал незнамо кто (или все же что?..).

— А ты «кто» или «что»? — поинтересовался Кощей и пожалел об этом почти сразу, поскольку незримый собеседник очень уж надолго задумался и на дальнейшие расспросы не реагировал. Даже на ругань не ответил, когда Кощею ждать надоело.

— Сдается мне, зависит от того, кто ко мне обращается, — наконец выдал он… оно… она…

— Тогда точно «кто», — сказал Кощей. — Не имею привычки с неодушевленными предметами разговаривать, — и тут же припомнил, как костерил последними словами попадавшие в сапоги камни, как в сердцах швырял фолианты, упавшие ему на голову в библиотечных залах, но счел подобное несущественным.

Собеседник промолчал. Наверное, согласился, раз не решился возражать.

— А щенок? Тоже не твой?

— Нет.

— Чей?

— Того, кто почивает.

Кощей удивленно вскинул брови. Фантазии ему не занимать: мог предположить, будто Влад, переносясь в этот мир, хотел бы остаться в одиночестве. Вот и сотворил охранника. Но не настолько же, чтобы Кощея не пропускать?! Или щенок попросту не понимает, кто стоит перед ним? Маленький ведь. Глупый.

— Это верно.

— Что именно?! — раздраженно спросил Кощей.