Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

Глава тридцать пятая Речь Бахрама Чубина перед вельможами Ирана

Когда заря клинок свой показала, Откинув золотое покрывало, Погнал Бахрам гнедого скакуна, Призвал в чертоги шаха Чубина Вельмож надменных, ведомых Ирану, И, усадив их сообразно сану, Сказал им громко: «Будьте мне верны, Мне разум ваш и преданность нужны. Хочу, чтоб, выслушав меня, нашли вы Хороший выход и совет счастливый. Из миродержцев прежних и царей Кто был Заххока злобного подлей? Чтоб завладеть престолом и столицей, Он, гнусный, сделался отцеубийцей, — И точно так же поступил Хосров, Убив отца, покинул отчий кров. Когда теперь, принадлежа к Каянам, Нашелся б честный муж, высокий саном, Достойный и престола, и венца, И он, Каянам верен до конца, Восстановил бы древние законы, — Клянусь: его делами вдохновленный, Помог бы я ему венец надеть, Я ревностно ему служил бы впредь». Вельможи выслушали это слово, Звучавшее и гордо, и сурово. Был среди них старик Шахронгуроз. Поднялся с места он и произнес: «О знатный витязь! Утверждать я вправе, Что ты — велик, необходим державе. Туранский шах ворвался в наш предел, Свободных превратить в рабов хотел, Но препоясал ты себя бесстрашьем, Сразился с недругом, весь мир потрясшим, Непобедимый, обратил ты вспять Туранскую губительную рать, Освободил ты землю от страданий, И люди успокоились в Иране. Твоя благословенная стрела Избавила отечество от зла, И ты теперь достоин шахской власти, Светло твое недремлющее счастье. Тебе служить покорно, как царю, Мы каждому велим богатырю: Пусть даже величается Хосровом, — Не должен спорить он с владыкой новым» Правитель Хорасана молвил так: «Сей старец мудрости нам подал знак. Почтенный человек знаком со светом, Обрадовал он всех своим ответим. Его слова я объясню сейчас, Скажу вам поучительный рассказ. Начертано Зардуштом в Зенд-Авесте: «Не торопясь, свои поступки взвесьте: Тому, кто лик от бога отвернет, Читайте наставленья целый год, Но если не помогут наставленья, Казните грешника без промедленья, Затем, что враг правдивого царя Не должен жить, бесчестия творя». Замолкла речь, приятная для слуха, — Поднялся меченосец, сын Фарруха, И молвил: «О собрание вельмож! Прекрасна истина, противна ложь. А если так, правдивыми пребудем. Бахрам, вовек живи на благо людям, И если наши примешь ты слова, Ты полного достигнешь торжества». За ним поднялся, важен и спокоен, Отважный Хазарвон, почтенный воин: «Ты блага жаждешь для родной земли? Теперь, когда слова произнесли И юные, и опытные люди, Бахрам, отправь посланца на верблюде, Да поскорей, чтоб не топтал Хосров Пространный путь для козней и боев. На пройденную оглянись дорогу, Не торопись на трон поставить ногу. Пока владыке не пришел конец, Не вправе шахский ты надеть венец. Когда ж трепещешь ты пред шахом юным, Простись на время с Парсом, Тайсакуном, И в Хорасане дней твоих русло Да будет величаво и светло. Отправь Хосрову просьбу о прощеньи, И он тебя простит по возвращеньи». Тут сын Фарруха речь повел опять: «То, что я слышу, трудно мне понять. Слова, что здесь произнесли вельможи, Скорее на слова рабов похожи! Не согласится тот, в ком разум есть, Что воин вправе на престол воссесть, А если согласится с этим вздором, Себя покроет вечным он позором!» Речь меченосца, острая, как нож, Задуматься заставила вельмож. Встал с места Хазарвон длиннобородый, Был дружен разум с речью воеводы: «Когда был мир всевышним сотворен, Пошло круговращение времен. Начнем с араба, гнусного Заххока, Который был исчадьем злого рока. Разумного Джемшида умертвив, Он шахом стал, несправедлив и лжив. Простые люди плакали от боли: Лишил их воли изверг на престоле. Но Феридун, исполнен светлых сил. Пришел и власть Заххока сокрушил. Злодеев счет мы начали с араба. Мы назовем вторым Афросиаба. Он много злодеяний совершил — В Туране и в Иране совершил! Назвать мы можем третьим Искандара. Иран обрек он пламени пожара, Убил он меченосного Доро, — Так было злом повержено добро. Немало звезд счастливых закатилось, Немало повелителей сменилось, Но в первый раз подобная беда Иранские постигла города: Ответьте — кто из прежних властелинов Бежал, как наш Хосров, Иран покинув?» Сел Хазарвон в печали и в слезах: Увы, бежал к врагам иранский шах! Тут вынул меч из ножен воевода, Спросил: «Жену из царственного рода, Быть может, нам искать в любом дому? Нет, властвовать не дам я никому!» По недостойной речи полководца Поняв, что он, всесильный, зазнается, Вдруг вынули Бобуй, Гурдармани Свои мечи и молвили они: «Бахрам — наш царь, наш долг — повиновенье». Когда Бахрам увидел в то мгновенье, Что каждый воин обнажает меч, — Такую твердую повел он речь: «Чья голова закружится хмельная, Кто встанет с места, меч в руке сжимая, Тому я эту руку отрублю И голову хмельную отрезвлю». Так молвил тот, кто шахом стал в Иране, И разошлось высокое собранье В предчувствии печального конца: В морщинах — лица и в тоске — сердца. Едва стемнели небеса ночные И загремели голоса ночные Дворцовой стражи, — радостный Бахрам Потребовал бумагу и калам, Сказал писцу: «Яви свое уменье, Вельможам напиши ты повеленье: «Да славится Бахрам: лишь он один — С победоносным счастьем властелин, Лишь для добра душа его открыта, Он — правды, справедливости защита». Так написав, свечу унес писец, В раздумье погрузив ночной дворец. Когда исчезло ночи покрывало, Когда лазурью небо засияло, Когда явилась новая Заря, Пришел придворный нового царя, В чертоге золотой престол поставил, Чтоб шах Бахрам на нем сидел и правил. Бахрам, созвав вельмож, открыл прием. Он восседал, украшенный венцом: Теперь Бахрам наследовал Каянам! Начертанный на шелке златотканом Торжественный указ принес писец. Вельможи, созванные во дворец, К нему поочередно подходили И под указом имя выводили, Свидетельствуя подписью своей, Что Чубина — отныне царь царей. Те подписи под царственным указом Печатью золотой скрепили разом. Бахрам воскликнул: «Видит сам творец, Что ныне шахский я надел венец. Отныне род мой будет венценосным. Как вёсны движутся на смену вёснам, Пусть тысячу, десятки тысяч лет, За сыном сын, один другому вслед, Владеют всей иранскою державой, Конца не зная смене величавой. Запечатлен и в душах, и в умах Да будет светлый месяц Озармах, Когда зарею день озолотился, Когда от льва онагр освободился!» В сердцах вельмож обида поднялась, Но продолжал всесильный, не смутясь: «Кто моему не подчинится слову, Пусть сразу же отправится к Хосрову, Три дня на размышление даю, А там пусть волю выполнит мою, Правдивый, лживый ли, трусливый ль, смелый, — Ирана пусть покинет он пределы». Тут все хвалу Бахраму вознесли: «Будь неразлучен с радостью земли!» Те, кто верны Хосрову пребывали И нового царя не признавали, Покинули Иран, помчались в Рум, Исполненные скорбных, смутных дум.

Глава тридцать шестая Заговор Бандуя и Бахрама, сына Сиавуша

Бандуй, томясь в темнице, как в пещере, Был уподоблен связанной пантере. Его стерег, теряя счет часам, Из рода Сиавушева Бахрам И недоволен был его плененьем, Хоть обманул, с коварством и уменьем, Его Бандуй, что не был бы смущен, Будь сам Бахрам в темницу водворен. Сказал Бандуй: «Рассеется ненастье, Хотя Хосрова запоздало счастье. Когда-нибудь наступит светлый день, Хотя легла на нас ночная тень. Предвечный благосклонен к Кай-Кобаду, Он целый мир вручил ему в награду. Не сохранит короны лиходей, Не сбудутся мечты его людей. Пред ним главу склонившие вельможи Лишь на безумцев и слепых похожи. Поверь мне: гибель дерзкого близка. Из Рума двинутся в Иран войска. Ты шесть десятков дней сочти по пальцам, — Хосров владыкой станет, не скитальцем, Законной власти воссияет свет!» Сын Сиавуша произнес в ответ: «В твоих советах почерпну я разум И подчинюсь я всем твоим приказам, Когда ко мне пребудет справедлив Властитель мира, милость проявив. Но я хочу, чтоб ты луной поклялся, Венцом, престолом и страной поклялся, Что ты, когда в Иран войдет Хосров, Когда румийских приведет бойцов, На произвол судьбы меня не бросишь И у него пощады мне попросишь». Бандуй был в этот миг обмана чужд. Он книгу взял, что сотворил Зардушт, И клятву дал: «Свидетель Зенд-Авеста! Пусть я погибну, пусть не сдвинусь с места, Пусть кроме горестей в моей судьбе Не будет ничего, пока тебе Властитель не подарит перстня власти, Пока тебе не улыбнется счастье». Сын Сиавуша отвечал ему: «Теперь и я свой голос подниму. Клянусь: Бахраму западню расставлю И недруга в сраженье обезглавлю. Клянусь: восторжествует честь моя, Противника настигнет месть моя. Царем не будет признан он вовеки, — Пока полны водой моря и реки!» Ответствовал воителю Бандуй: «О храбрый муж! Доверье мне даруй, Воистину союз с тобой мне дорог. Я ловок, осторожен, дальнозорок. Когда Хосров достигнет торжества, Он примет в сердце все мои слова. Поверь, я подскажу ему решенье. Хосров твое забудет прегрешенье, Тебе пришлет он, милостив и благ, Свой золотой венец — прощенья знак. Но, верен клятве и к борьбе готовый, Ты сразу с ног моих сними оковы. Хосрову первым принесешь ты весть, Что общие у вас и враг, и месть: Пусть царь царей услышит благородный Твой голос неподкупный и свободный». Воитель просветлел от этих слов, Освободил Бандуя от оков, Сказал: «Моя душа пьяна сегодня. В човган играет Чубина сегодня, — Вчера решил убить я наглеца!» Сын Сиавуша вышел из дворца, Вступил в свой дом, мечтая о расплате, Кольчугу мощную надел под платье. Все это видела его жена. Нечистая, Бахраму Чубина Она служила, долг жены наруша, Желая смерти сыну Сиавуша. Наперсницу отправила она С известием к Бахраму Чубина: «Не доверяй ты моему супругу. Под платье тайно он надел кольчугу. Не знаю, вправду ль злом он обуян, Но только с ним ты не играй в човган». Когда Бахрам услышал от рабыни: «Играть в човган ты опасайся ныне», — Он всех, кто приближался на коне, Стал ударять легонько по спине, Притворного исполнен добродушья. Когда дошел до сына Сиавуша, — Кольчугу обнаружил он тотчас. Сказал: «Змеи ты хуже во сто раз! Кто для того, чтоб шар гонять по лугу, Коварно облачается в кольчугу?» Меч ненависти обнажил Бахрам И витязя рассек он пополам. Когда в столице шахской, повсеместно, Об этой казни сделалось известно, Померкло для Бандуя солнце дня. Дрожа от страха, сел он на коня, Надев кольчугу, шлем и меч индийский… Людей, что к заговору были близки, Собрал он, и помчались все отсель Поспешно по дороге в Ардабель. Бахрам был в ярости жесток и страшен. Казалось: кровью гнев его окрашен! Тюремщика Махруя он призвал. «Веди ко мне Бандуя!» — приказал. «О царь царей!» — тот молвил, страх почуя, — Ты сердца не тревожь из-за Бандуя. Едва казнен был соименник твой, — Умчался, будто ветер, пленник твой». Поник мироискатель головою. Он понял, что Бандуй всему виною, Затем, что хитростью к себе в силок Он сына Сиавушева завлек. Раскаялся Бахрам в убийстве друга. Он восклицал, ведя коня средь луга: «Тот жалок, кто забыл: где враг, где друг. Тоска — внутри его и мрак — вокруг. Бывает так: кто дорожит здоровьем, Стоит беспечно пред клыком слоновьим. И тот, кто мужества не сохранил, Бесстрашен в час, когда бушует Нил. И так бывает: воин робок сердцем, А вынужден сражаться с миродержцем, Он поднимает бурю мятежа, Но от возмездия бежит, дрожа. Те люди снисхождения достойны: Погибелен их жребий беспокойный. Но лучше на разбитых плыть ладьях, Чем поспешить, по глупости, в делах: Спеша, ты ищешь света, как незрячий, И никогда не видишь ты удачи. О нет, скорей похож ты на глупца, Который, взял в проводники слепца. Дракон не станет другом полководца: Погибнет воин, а дракон спасется. Кто ради опыта вкушает яд, Умрет, подобным опытом богат! В начале самом не убив Бандуя, Как оправдание себе найду я? Бесчестный, от моих ушел он рук, Из-за него погиб мой лучший друг. Теперь, покорен гневному Яздану, Свою вину оплакивать я стану». А между тем, стремясь в чужой предел, Бандуй с отрядом, словно вихрь, летел. Кругом была бесплодная пустыня, Приют зверей, безводная пустыня. Но вдруг жилье заметил жадный взор: То армянин Мусиль разбил шатер. Сказал Бандуй: «Теперь мы путь осилим». Он спешился, предстал перед Мусилем, Открыл ему своей поездки цель. Сказал Мусиль: «Не уезжай отсель, Пока известье не придет из Рума: Готовит ли Хосров поход из Рума? Попросит мира иль возглавит рать?» И порешил Бандуй друзей созвать.

Глава тридцать седьмая Хосров со своей дружиной отправляется через пустыню в Рум

Не зная сна, усталый и голодный, Скакал Хосров пустынею бесплодной, И в укрепленный город Бобила Бессильного дорога привела. Вельможи, склонные к мягкосердечью, Примчались радостно ему навстречу. Хосров у крепостных, высоких врат Сошел с коня. За ним — его отряд. Вдруг мимо удивленного отряда, В пыли, промчался вестник из Багдада, Начальнику над крепостью тотчас Вручил Бахрама Чубина приказ. Смутясь, его прочел военачальник, Подумал: «Сколько в мире дел печальных!» Приказ гласил: «Я в крепость Бобила Направил войско, нет ему числа. Поэтому ты не впускай Хосрова, Его людей ты прочь гони сурово». Вельможа, гостю оказавший честь, Приказ Бахрама дал ему прочесть. Что делать шахиншаху оставалось? Его терзали горе и усталость, Но в крепости не смея отдохнуть, Он вновь пустился в трудный, долгий путь. Назад Хосрову не было возврата. Измученный, достиг он вод Евфрата. Скакал прибрежьем желтым шахиншах, Но места не нашел там шахиншах, Достойного царя и властелина. Проголодалась шахская дружина. Как вдруг блеснула радость для очей: Зеленый лес, живительный ручей, Верблюдов караван возник нежданно, А впереди — погонщик каравана. Тот юноша творцу хвалу вознес, Приветствие Хосрову произнес. Спросил Хосров: «Кто ты, чей облик светел?» «Зовусь я Кайсом, — юноша ответил, — Вольнолюбивый сын аравитян, Веду я из Египта караван. Мое жилье — на берегу Евфрата, Оно приветливо, хоть небогато». «Что у тебя, — тогда спросил Хосров, — Есть из ягнят, быков или коров? Мы едем без поклажи, без припаса, Мы погибаем без воды и мяса». «Остановитесь здесь, — сказал араб, — Для вас — мое добро, а я — ваш раб». Так выказав почтение Хосрову, Привел погонщик жирную корову. Ее зарезав, веток принесли, Сухие и сырые разожгли, Кебаб друзьями съеден был поспешно, Молитва их была в тот день безгрешна… Восстав от сна, спокоен и здоров, Спросил аравитянина Хосров: «Пройду ли здесь я со своей дружиной? Окажется ль дорога эта длинной?» «Пред вами путь — нагорный и степной, И в семьдесят фарсангов он длиной. Когда хотите — буду ваш вожатый, Пусть мясо и вода мне будут платой». Приняв слова погонщика, Хосров Помчался, полон скорби и трудов, За ним — его испытанные люди, А впереди — погонщик на верблюде. Когда растаял утренний туман, Им повстречался новый караван, И некий муж, богатый, светлоликий, Сошел с коня и подошел к владыке: «Откуда ты? — Хосров его спросил, — Куда стремишься, не жалея сил?» Тот молвил: «Я из рода Ардашира, Купец я, познаю просторы мира». «Какое имя дал тебе отец?» «Михронситод», — ответствовал купец. Тогда Хосров спросил купца о пище. Воскликнул тот: «Вельможа, я — не нищий. Найдешь питье и яства у купцов, — Недаром есть богатства у купцов». А царь: «Когда насытить гостя сможешь, Тем самым ты богатства приумножишь». Тогда купец раскрыл свои тюки, Наполненные златом сундуки, Еду перед Хосровом он поставил И встречу с гостем радостно восславил. Затем купец, не беспокоя слуг, Принес сосуд для омовенья рук, Но это бросилось в глаза Харроду И отнял он горячую ту воду. Потом пошел купец, вино принес Благоуханное, как сок из роз. Харрод и эту чашу отнял снова, — Так от стыда избавил он Хосрова, — И миродержцу сам ее поднес. Хосров испил вина и произнес: «Купец, ты заслужил почет по праву, Ты Ардашира приумножил славу!» Затем Хосров призвал к себе писца, Чтоб имя записал того купца, Того араба, что помог отряду, — Да обретут впоследствии награду! И отпустив араба и купцов, К границам Рума двинулся Хосров. Отряд скакал, дорогой утомленный, Возник нежданно город укрепленный. Была Кайсаром эта сторона «Землей ремесленников» названа. Увидели дружину христиане. Их беспричинный страх объял заране: Пешком пришла расстроенная рать, На лошадей свою навьючив кладь. Они закрыли накрепко ворота: Мол, пусть минует жителей забота! Три дня Хосров за городской стеной Стоял с дружиной слабой и больной, А на четвертый день гонца направил: «Не бойтесь воинов, что я возглавил. Немного нас, ослабил голод нас, Не мучайте, впустите в город нас». Как вдруг драконовидная, большая Взметнулась туча, пламень изрыгая. Песок и ветер дикий поднялись. В кварталах стоны, крики поднялись.

Едва лишь ночь достигла половины, Погибла под песком трава долины. Затрепетали жителей сердца, Епископ сжалиться просил творца. Когда настало утро, взорам шаха Предстали седовласых три монаха, В подарок принесли парчу и мех И молвили: «О царь, прости наш грех!» Хосров простил их, позабыв про голод: Великодушен царь, когда он молод. Дворец был украшеньем той страны. Заоблачной достиг он вышины. Он местопребыванием недаром В дни путешествий избран был кайсаром. Там было множество земных даров. Туда с дружиной двинулся Хосров. Румийцы шахиншаха восхваляли, Сапфир и яхонт под ноги бросали. Когда вступил скиталец во дворец, Вздохнул он с облегченьем, наконец. Кайсару изложив рассказ подробный О черной туче драконоподобной, Хосров с письмом отправил в Рум гонца, А сам в Монуй помчался из дворца. Разумны были жители Монуя: О благоденствии своем ревнуя, Епископ и вельможи той земли С подарками к властителю пришли, И, расспросив его о черной туче, О крае, где родился шах могучий, Сказали: «Мы рабы твои. Для нас, О царь, твое желание — приказ». Был рад Хосров приему и ночлегу, Поехал утром по пути к Аврегу. Приветливы румийцы были там, И храмы, и больницы были там, Виднелся монастырь на бездорожье, Отшельник славил в нем величье божье. Хосров приблизился к монастырю. Монахи вышли к юному царю. Хосров воскликнул: «Чья это обитель?» А те — в ответ: «Узнай, о повелитель, Здесь обитает старый человек. Он поседел от времени, как снег. Он звездочет, в народе знаменитый, Ему пути грядущего открыты. Провидит он грядущие года, Что скажет он, сбывается всегда».

Глава тридцать восьмая Отшельник предсказывает Хосрову его судьбу

Хосров сказал отшельнику с порога: «Твоя молитва пусть дойдет до бога, Да будет жизнь твоя стократ светлей, Когда покинешь келью наших дней». Святой отшельник из часовни вышел, Едва Хосрова голос он услышал. Сказал: «Хосров, ты потерял престол И потому в отчаянье пришел. Безбожник овладел твоей державой, — Зловредный раб и праведник лукавый». От этих бьющих в цель премудрых слов Возрадовался всей душой Хосров И, сидя на коне, пожал он руку Тому, кто разгадал печаль и муку, И сразу возлюбил отец святой Властителя за нрав его простой. Молитву он вознес к стопам Изеда. Надолго затянулась их беседа. Желая испытать святого ум, Сказал Хосров: «Письмо везу я в Рум, Кайсару в руки. Незаметный воин, Я буду ли ответа удостоен? Моей поездки предскажи конец!» «Не лги», — сказал ему святой отец. — Ты — не слуга, ты — властелин Ирана. Не должен ты итти путем обмана. Тебе меня испытывать нельзя: Лукавство, хитрость — не твоя стезя. Я вижу, много ты познал страданий Из-за раба, что властвует в Иране!» Шах покраснел, сгорая от стыда. Оправдываться начал он тогда. Но старец молвил: «Полно, бог с тобою. Тебе я дни грядущие открою. Ты обретешь венец и власть царя, Добро и счастье на земле творя. Ждет твоего врага господня кара. Получишь рать, оружье от кайсара, Тебе он в жены дочь отдаст свою, Ты бой начнешь — и победишь в бою. Твой недруг убежит, и в захолустье Он будет вспоминать, исполнен грусти, О счастье, о величии былом, Закончив дни свои в краю чужом. А если он мятеж поднимет снова, Его убьют, едва ты скажешь слово». Воскликнул шах. «Да будет только так, Как предсказал ты, возвеститель благ! Ответствуй: долго ль мне терпеть мытарства, Пока не попадет мне в руки царство?» «Пройдет двенадцать лун, и свой венец Наденешь ты, — сказал святой отец, — Последует за ними две недели, — Державу обретешь, достигнув цели». Хосров хвалу всевышнему вознес, Затем провидцу задал он вопрос: «Теперь скажи: в ком из моей дружины Найду источник боли и кручины?» Тот молвил: «У тебя, богат умом, Есть некий муж по имени Бастом. Он дядя твой. Увы, поймешь ты вскоре, Что он тебе нанес ущерб и горе». Шах вспыхнул: «Воин следует за мной. Он дядя мой, брат матери родной. Прозвание Густахма всем знакомо, Но втайне имя носит он Бастома». «Ты прав: хотя звезда твоя светла, В Густахме ты найдешь источник зла, — Сказал монах. — В нем — ненависть и горе». Густахм, узнав об этом разговоре, Сказал: «От горьких мыслей, царь царей, Освободи ты сердце поскорей. Как мир великий сотворен Язданом, Там ты владыкой сотворен Язданом. Клянусь я светом солнца и луны: Пока Густахма дни не сочтены, Он только правды знает путь священный, Он не стучится во врата измены. А если согрешит, слукавит он, — В позоре этот мир оставит он! Кто из людей, достойных почитанья, Открыл разгадку тайны мирозданья? Зачем же ты поверил, властелин, Тому, что говорит христианин? Меня своим доверием обрадуй, От слов монаха будь моей оградой, Затем, что наговор — его слова, А для меня — позор его слова». В ответ раздался голос шахиншаха: «Пустых речей не говори от страха. Я от тебя пока не видел зла, Измена дум твоих не привлекла, Но дума нам не ведома господня: Кто грязен завтра, тот красив сегодня. Тебя захочет наказать Изед, — И разума тебя покинет свет». Затем сказал отшельнику властитель: «Прощай, будь счастлив, мой благовеститель». Он поскакал от стен монастыря. В пути вельможи встретили царя.

Глава тридцать девятая К Хосрову прибывает гонец кайсара. Хосров отправляет Густахма, Болуя, Андиёна, Харрода Бурзина и Шапура с письмом к кайсару

Хосров вернулся во дворец кайсара. Ему вручил письмо гонец кайсара: «Хосров! Хотя в чужой державе ты, Потребовать, что хочешь, вправе ты. Ты будешь в безопасности повсюду. Союзник твой, — твоей опорой буду. Чиста моя душа. Велик и горд, Мой Рум перед тобою распростерт. Страну ремесел ты возьми в жилище. Я ни покоя не вкушу, ни пищи, Пока тебе я не смогу послать С оружием воинственную рать». Избавясь от сомнений, торжествуя, Густахма царь к себе призвал, Болуя, Шапура, Андиёна-смельчака, Харрода, опытного старика. Властитель молвил им слова такие: «Скорей садитесь в седла дорогие, Коней покрыв попоной золотой, Украсив их китайскою парчой, К кайсару отправляйтесь на рассвете. Он спросит, — разум пусть блеснет в ответе: Посланец должен быть умен, учтив, Сладкоязычен и красноречив. Поедет в поле властелин державы, Чтоб в играх состязаться для забавы, — В човган играя, напрягая лук, Должны вы победить румийских слуг: Пусть видят все, пусть все поймут заране, Что львам подобны витязи в Иране». Писец принес, едва Хосров замолк, И черный мускус, и китайский шелк, Чтобы кайсару светлое посланье Затмило солнца райского сиянье: Ведь при кайсаре — много мудрых слуг, Философов, ревнителей наук, Познавших все достаны, все преданья, Все книги от начала мирозданья. Да не коснутся слуха их слова, Чей цвет поблек давно, чья суть мертва, Да будет в этой грамоте чудесной Просторно мыслям, а реченьям тесно! Затем Харроду приказал Хосров: «Среди вельмож румийских и писцов Моим ты будешь языком и оком. Когда кайсар в собрании высоком Речь поведет про дружбу и союз, О прочности нерасторжимых уз, — От моего лица ему ответишь, А если нечто важное заметишь, — В ответ словам хорошим и дурным Стань верным переводчиком моим. Умело разберись ты в каждом средстве, Которое нас отвратит от бедствий. Запомни все, что ныне говорю, И отдыха не знай, служа царю». Мужи совета, выслушав Хосрова, Благословили шаха молодого: «Лишь ты один достоин быть царем!» — И понеслись к кайсару впятером. Когда кайсар узнал, что утром рано Приехали посланцы из Ирана, Он встретить повелел с почетом их, Чтоб войско привело к воротам их. Сиянием, невиданным дотоле, Сияя на эбеновом престоле, На голову кайсар надел венец, Он приказал украсить свой дворец Румийскою парчою несказанной, Поднять велел он полог златотканый. Душой чисты и помыслом светлы, Явились именитые послы, Блистая золотыми поясами, Сверкая драгоценными венцами. Воинственный Густахм пошел вперед, А замыкал их шествие Харрод, Шапуру, Андиёну и Болую Путь уступив… Приблизившись вплотную, Склонились пред властителем послы И вознесли ему слова хвалы, Рассыпав жемчуга сладкоязычья. Сперва кайсар, исполненный величья, О шахе, об Иране их спросил, О межусобной брани их спросил. Тогда Харрод, главу склоняя долу, С письмом Хосрова подошел к престолу. Кайсар, спросив о трудностях пути, Велел четыре кресла принести. Послы уселись, оглядев собранье. Один Харрод стоял, держа посланье. Спросил кайсар: «Скажи, принесший весть, Зачем внизу ты не желаешь сесть?» «Хотя, — Харрод ответствовал без страха, — Не получил приказа я от шаха, Чтоб я сидел перед твоим лицом, — Достойным окажусь ли я послом, Когда внизу я сяду, оскорбляя Письмо царя и честь родного края?» Сказал кайсар: «Садись передо мной И тайну повелителя открой». Тогда Харрод напомнил громогласно О том, что в мире все творцу подвластно: «Не он ли нас душою одарил? Не он ли Каюмарса сотворил? Прошли века, — он витязя отличил, Над всеми Феридуна возвеличил, Явился тот источником щедрот, — Ты тоже от него ведешь свой род! От бога — свет, и разум, и отрада. Он дал венец потомкам Кай-Кобада, Да навсегда избавятся от бед, Да милостив пребудет к ним Изед! Теперь пришел смутьян с толпой смутьянов, Пришел — и захватил престол Каянов. Нет у него ни славы, ни венца, Ни божьей благодати, ни дворца, Защиты от него прошу! Доколе Терпеть раба мы будем на престоле? Лишь тот наш царь, чей предок — Кай-Кобад, Кто знатностью, кто славою богат. Вы исцелите нас от тяжкой боли, Восстановите шаха на престоле. Несправедливость наши дни мрачит. Мы пред простым и знатным впали в стыд, Затем, что мы в страдальцев превратились, Из-за раба в скитальцев превратились!» И как цветок шафрана пожелтел Кайсар, постигнув трудный их удел. От горьких слов богатырей Ирана Роса блеснула на цветке шафрана.

Глава сороковая Ответное письмо Хосрову от кайсара

Кайсар прочел письмо царя царей, И стала скорбь стократно тяжелей. «Хосров принадлежит к тому же роду, Откуда я, — сказал кайсар Харроду. — Мудрец поймет, что ближе мне Хосров Всех родичей моих и свояков, Он ближе мне, чем все мои вельможи, Он для меня души моей дороже, Пусть я лишусь из-за него очей, Что мне милее денег и мечей! Все нужды подсчитай, воитель старый, Я дам оружье, войско и динары!» Призвав писца, что был умен и сед, Велел Хосрову написать ответ, Украшенный, как райские селенья, Обильем клятв и словом наставленья. Писанием насытился писец. Кайсар окинул взором свой дворец И выбрал воина с осанкой важной, С хорошей памятью, с душой отважной И с языком, не ведающим лжи. Он приказал: «Хосрову ты скажи: «О шах, рожденный венценосным мужем! Казной богат я, войском и оружьем, Мне знатных не придется утруждать. А надо было бы, — собрал бы рать, Оружье и казну со всей державы, Чтоб одержал победу меч твой правый. Людей испытывают небеса. Мы движемся в круженье колеса: То мчимся вниз — к бессилью и сиротству, То вверх летим — к обилью и господству. Но так как войско я тебе даю, — Развеселись, развей тоску свою».

Глава сорок первая Кайсар отказывает Хосрову в помощи. Ответ Хосрова

Когда исполнил вестник приказанье, Вручил Хосрову доброе посланье, Кайсар, достойный славы и похвал, Вельмож румийских на совет созвал И обратился к своему мобеду: «Что предпринять, чтоб одержал победу Тот, кто избрал своей защитой нас, Кто ищет справедливости сейчас?» Мобед ответил: «Позови ученых, Философов, годами убеленных, Топтавших множество земных путей: Узнай сужденье опытных людей». Кайсар велел философам явиться. Пришли четыре сведущих румийца, У каждого — седая голова, И повели о древности слова: «С тех пор, как мир покинут Искандаром, Мы счет теряем вражеским ударам, — Терзает нас и губит нас Иран, Течет невинных кровь, течет из ран! Теперь Иран, наш зложелатель старый. За все грехи отмечен божьей карой: Сасаны гибнут, потеряв венец, Безмолвно время, видя их конец. Но если, царь, поддержишь ты Хосрова, Но если он всесильным станет снова, От нас он дань потребует опять, Он будет Рум ногами попирать. Страшись, Кайсар, опасных, чужестранцев, Не забывай о замыслах иранцев». Кайсар молчал, склонясь пред их умом. Иная дума утвердилась в нем, В словах ученых увидав основу, Отправил новое письмо Хосрову. Когда гонец, письмо вручив сперва, Хосрову старцев передал слова, — Тот побледнел, от горя сердце сжалось, — Гонец почувствовал к Хосрову жалость. «Ты гибель мне привез! — воскликнул шах, — Затоптаны мои надежды в прах. Сей дряхлый мир, наперекор рассудку, Со мной сыграл такую злую шутку! Взгляни: кайсара предки и мои Ужель между собой вели бои Во имя справедливости и света? Что скажут мне философы на это? Я их спрошу: откуда это зло, От ворона иль от совы пришло? [8] Сасаны двигались к желанной цели И неповиновенья не терпели, Но гордый Рум вступил на путь войны… А впрочем, нет моим словам цены: Зачем о славе рассуждать, о власти, Когда я нахожусь в драконьей пасти? Кайсару отвези ты мой привет. Скажи: «В словах ученых смысла нет. Их не приемлет мира светлый разум. Хотя я огорчен его отказом, Пока я не воссяду на престол, От грязи не очищу мой подол, — Ни сна я не вкушу и ни покоя. К концу приходит злое и благое. Когда нас не желает Рум спасти, — В Китай, к хакану, мы найдем пути. С начальных дней судьба ко мне жестока: Река мутится, говорят, с истока. Я жду прибытия своих послов: Покинем негостеприимный кров!» Потом сказал дружине: «В горе нашем Себя мы твердой волей опояшем. Когда не дремлет бог на благо нам, Нужны лишь сила и отвага нам». Испытывая тяжкое страданье, Хосров кайсару написал посланье. Вскочил на скакуна гонец Тухвор, К кайсару поскакал во весь опор. Бездействовал Хосров, послав бумагу, Не прибегая ни ко злу, ни к благу.

8

Ворон — символ несправедливости, сова — справедливости.

Глава сорок вторая Новое письмо Хосрову от кайсара с обещанием помощи

Был неожидан дела поворот. Все мысли у царя пошли вразброд, Когда ему вручил посланье воин. Кайсар мобеду приказал, расстроен: «Пусть вновь придут ученый и знаток, Кому ясны основа и уток, Пусть, погрузясь в неведомое снова, Откроют тайну бытия Хосрова. Поглубже вникнут пусть в его дела. Коль дни его окутывает мгла, То я Хосрову помогать не стану: Пусть за лекарством едет он к хакану. Но если вновь наденет он венец И станет шахом, как его отец, То лучше буду я с Хосровом вместе, Чтоб против нас не затаил он мести». Созвал мобед, услышав те слова, Волхвов, постигших тайны естества; Пришли седобородые румийцы, Держа в руках и книги, и таблицы. Всю ночь они трудились напролет, А утром молвил главный звездочет: «Кайсар! Прочли мы древних книг страницы, Исследовали звездные таблицы, Проникли мы, за Фалатуном вслед, В таинственный круговорот планет. Прочли мы в звездной книге величавой: «Хосрову суждено владеть державой, И тридцать восемь лет он проживет Не ведая ни горя, ни забот». Кайсар, взволнованный необычайно, Сказал: «Открылась будущего тайна. Теперь какое скажем слово мы? Как будем исцелять больного мы?» «Хосров получит помощь от хакана, Достигнет цели, став царем Ирана, — Сказал мобед, — но вспыхнет в нем тогда К тебе, кайсар, смертельная вражда. Ты всех мудрей, ты сам прими решенье, — Послать ли войско и вооруженье». Сказал кайсар: «Хотим иль не хотим, — Судьба сильнее, рок неотвратим. Оружье, рать Хосрову я отправлю, Себя от пытки жертвою избавлю». Он сразу же посланье написал, Вознес Хосрову множество похвал, Мол, выслушал я мудрого мобеда, Шла о добре и зле у нас беседа. Времен прошедших мы постигли суть, Опять вступили мы на прежний путь. Шла речь у нас о Руме, об Иране, Достигла наша мысль конечной грани. Теперь узнай, о венценосный шах, Что все мои войска — на рубежах, А здесь, вокруг дворца, в Кустантание, Держу я лишь отряды небольшие. Но воеводам отдал я приказ, Со всех сторон идут войска сейчас, Когда придут — к тебе направлю сразу, Да подчинятся твоему приказу… Сказали мы колючие слова, Их шило мы вонзили в нёбо льва, Затем, что мудрый помнит слезы мира. Во времена Шапура, Ардашира Не старились ли юношей сердца От войн, которым не было конца, От множества набегов и предательств, Убийств, и грабежей, и надругательств? Ормузда, Кай-Кобада вспомяни: Не знали справедливости они. Вот почему была черна, угрюма Судьба многотоскующего Рума, Великая, богатая страна Иранцами была разорена, По нивам разлились потоки крови, Не молкли плач сирот и ропот вдовий, Сады и рощи превращались в тлен, Детей и женщин уводили в плен. Поэтому не диво, что хранится Доселе ненависть в груди румийца. Но знай, что вера христиан чиста, Что зла не делают рабы Христа, Что правда мне милее всех обманов, Что я далек от козней и капканов. Защита угнетенных — наш завет, Нас озаряет милосердья свет, Мы победили вечной тьмы исчадье, Мы превратили яд в противоядье. Об этом я повел рассказ опять, Чтоб старое забвению предать. Мы договор с тобою заключаем, Сердца друг другу мы в залог вручаем, А если так, скажи мне: «Я клянусь, Что буду я молчать про наш союз, Пока я царь, скорей отдам я душу, Но клятвы никогда я не нарушу. Пусть в Руме процветают города. От дани откажусь я навсегда, — Трудом добыл я дружбу: на богатство Ее менять — позор и святотатство!» Когда ты мне такую клятву дашь, — Поверю, что союз окрепнет наш. Мы уничтожим тех, кто за поживой Нагрянут к нам с войной несправедливой. Страшиться мы не будем никого, Мы нашу дружбу превратим в родство! Но я боюсь: когда венец наденешь, Ты к злу вернешься, клятве ты изменишь Ты поведешь, нарушив договор, О Сальме и о Туре разговор. Былое зло хочу предать проклятью, Наш договор хочу скрепить печатью. Мы долго враждовали до сих пор, — Да превратится в мир старинный спор, Для распрей да не сыщутся причины, Иран и Рум, да будем мы едины! Ты девушку в моем дворце найдешь, Что превзошла своим умом вельмож. И если, нашей веры чтя законы, Ту девушку ты взять захочешь в жены, — Два рода превратятся в род один, Кайсару внуком станет шахский сын. Процарствует он много лет спокойных, Не думая о мятежах и войнах. Царил Пируз и правил Хушнавоз Но где они? Их жизни вихрь унес. Как будто длинный день пролег меж ними, Наполненный страданьями одними! Нас поучал Иисус: в источник бед Вступает царь, нарушивший обет. Кто видит в справедливости обузу, — Тот глуп и жалок! Вспомни-ка: Пирузу Не помогал ли честный Хушнавоз, Укрыв его престол от бурь и гроз? Но с другом поступил Пируз жестоко И в битве стал добычей злого рока: Он потерял и войско, и престол, Когда путем бесчестья он пошел. Ты молод, не постиг науку власти. Когда тебя влекут покой и счастье, Пойми: не терпят рать, народ и двор Того, кто нарушает договор. С ним не дружи: чужой иль соплеменник, Не заслужил и савана изменник! Теперь, узнав желание мое, Храни в уме послание мое Ты от строки начальной до конечной, Пришли ответ на мой привет сердечный. Скрой от писца сокровища души: Ответ своей рукою напиши, А я тебя от горестей избавлю, Оружье, войско и казну отправлю. Да будут все, кто мил тебе, в чести, А ненавистников своих — прости: Из сердца зло гони ты неустанно Во имя милосердного Яздана. Насилие за силу не прими, Не будь жесток с подвластными людьми, Не зарься на чужое достоянье: Прекрасно только доброе деянье. Благоустрой державу и народ, Опорой будь голодных и сирот, Дарообильный и великодушный, Дай кров — бездомным, нищим — хлеб насущный. Когда ты станешь светом для сердец, Никто не посягнет на твой венец. Будь стражем бдительным родного края, Врагов не бойся, мир оберегая: Тех шахов осеняет благодать, Кто радость мира может охранять Народ иранский подружи с румийским, И станешь мне из близких самым близким! Лишь высохла последняя строка, Что царственная вывела рука, Кайсар посланье за печатью спрятал, — Он тайну сердца перстнем запечатал. Когда с посланьем прискакал гонец, Хосров сказал иранцам: «Наконец Заря на небесах взошла иначе, И обернулось к нам лицо удачи. Кайсар прислал письмо, к добру влеком, В его словах мы пользу обретем. Он порешил, на благо нашим странам, Пресечь вражду меж Румом и Ираном». Те молвили: «Не ищем мы венца, От мести мы очистили сердца. Ты победишь, заботы сбросишь бремя, И на земле твое прославят время!» Был шаху по душе такой ответ. Вновь засиял пред ним надежды свет.

Глава сорок третья Ответ кайсару от Хосрова с предложением дружбы и мира

Хосров на шелковой китайской ткани, Пером, пригодным для таких посланий, Излил слова о дружбе и любви, — На языке писал он пехлеви: «Пока я буду царствовать в Иране, Я не потребую от Рума дани, Добытые войною города Кайсару возвращу я навсегда. Еще скажу о девушке знатнейшей, На свет рожденной матерью чистейшей: Я буду счастлив, с ней судьбу связав, Скрепив тем самым дружбу двух держав. Когда назад отправишь ты посланцев, — Тобой, кайсар, обласканных иранцев, — Когда на помощь войско мне пришлешь, — Пришли, в сопровождении вельмож, И дочь свою, которой, по рассказам, Судьба дала и красоту, и разум. С тобой свяжусь я узами родства. Так было — древние гласят слова — При Каюмарсе, после — при Джемшиде, — На них соседи не были в обиде. Ты благородных вспомни храбрецов: Пришел за Кай-Ковусом Кай-Хосров, Сменялись венценосные владыки, А был их предком Кай-Кобад великий: Так справедливо правил тот мудрец, Что волки стали братьями овец! От тех властителей, сиявших миру, Ведет черта к Бобаку Ардаширу. Его звезда зажглась на небесах. Он — предок мой, а я — законный шах. Поэтому я слов не трачу даром, — Клянусь, что буду я всегда с кайсаром. Мы не питаем к вам враждебных дум: Единство обрели Иран и Рум. Теперь забудем о борьбе и мести, Во всех делах теперь мы будем вместе». Кайсар, от шаха получив ответ, Созвал мужей сановных на совет, К ученым обратился и к вельможам: «Иран и Рум едины: мы не можем От наших обещаний отступить. Скажите, как нам надо поступить?» «Ты — наш кайсар, покорство — наша доля. Повелевай: закон — твоя лишь воля. Мы — жалкие рабы, ты — господин, Решаешь дело только ты один». Так мудрые кайсару отвечали, Прогнав его заботы и печали.

Глава сорок четвертая Харрод Бурзин открывает тайну волшебной статуи

Когда светильник солнечный исчез, Зажглась звезда на куполе небес, Кайсар, желая испытать иранцев, — Познания и разум чужестранцев, — Велел седобородому волхву Подобную живому существу Таинственную статую построить, Ей облик дивной женщины присвоить. И вот воссела на престол жена, Красива, и нарядна, и скромна. Вокруг нее — невольники и слуги, У ног ее — наперсницы, подруги. Она молчит. Грустны ее глаза. Несмело по щеке бежит слеза. Но щеки, словно яблоки, румяны, А косы длинны и благоуханны, Ресницы — мягкие, как облака. И так она прекрасна и хрупка, И так бессильно поднимает руку, Что хочется ее развеять муку… Был взор ее таких исполнен чар, Что в восхищение пришел кайсар, И щедро наградил он чародея, Ни жемчугов, ни денег не жалея. Ушел искусник, гордый от похвал. Густахма властелин к себе призвал, Сказал ему: «Послушай, муж великий, О дочери моей прекрасноликой. Она росла, как вешний цвет мила. Пора ее замужества пришла. Мечтал о ней мой родич, юный воин. Как бог велит, был этот брак устроен. Я с ней простился, как отец и друг. Но только увидал ее супруг, Бессильным стало молодое тело, Душа его на небо улетела. С тех пор тоскою заболела дочь, И день ей черным кажется, как ночь, Не слушает советов, утешений, Угрюм, как осень, день ее весенний. Прошу я: потрудись! Мне жаль ее, — Найди слова, развей печаль ее, И, может быть, — ты молод, строен, знатен, — Ей будет разговор с тобой приятен». Сказал Густахм: «Я прогоню тоску, Ее недуг из сердца извлеку». С душой открытой, полон жажды дела, К молчальнице приблизился он смело. Сидела солнцеликая жена, Безмолвна, величава и грустна. Но так как статуя была красива, Густахм заговорил красноречиво: «Царевна, дочь могучего отца! Не жалуйся на промысел творца. От смерти не уйти орлу на небе И льву в лесу, — таков наш общий жребий». Но на ветер ушли его слова, Несчастного не тронув существа. Оно глядело пристально и грустно, Смахнув слезу с ресниц весьма искусно. Густахм замолк, теряя речи дар. Призвав к себе, спросил его кайсар: «Ты говорил ли с бедною царевной, Тоску прогнал ли речью задушевной?» Тот отвечал: «Твоя безмолвна дочь, Не удалось мне страждущей помочь». На утро властелин сказал Болую: «Как дочери тоску развеять злую? Шапура, Андиёна ты возьми, И с этими достойными людьми Мое дитя ты оживи беседой, О женихе прекрасном ей поведай: А вдруг ее утешит ваш совет, А вдруг она сегодня даст ответ? Душа моя от скорби раскололась: Хочу я дочери услышать голос!» Три витязя, пред страждущей представ, О женихе, властителе держав, Подробно рассказали солнцеликой, Но та была, как прежде, безъязыкой. Пришли к царю: «Твоя безмолвна дочь, Мы боль ее не в силах превозмочь». Не помогли вельможи властелину, И поспешил тогда кайсар к Бурзину. Сказал: «Тоскую, дочь свою любя. Одна, Харрод, надежда — на тебя. С ее недугом четверо боролось, — Быть может, ты ее услышишь голос». Харрод Бурзин к безмолвной подошел, Узрел ее лицо, венец, престол, Окинул всю ее пытливым взглядом, Присматриваясь к слугам и нарядам. Приветствие учтиво произнес. Молчала та, роняя капли слез. Задумался вельможа многочтимый: «Она молчит: погиб ее любимый, Молчит из-за жестокости судьбы, — Но почему молчат ее рабы? Зачем молчат наперсницы и слуги, Когда она тоскует о супруге? Зачем рукой не хочет шевельнуть, Когда ей слезы падают на грудь — Все время на одно и то же место? Ужели безутешная невеста Застыла, поглощенная тоской, Не шевельнет рукой или ногой? Она грустна поныне, как вначале: Движенья жизни нет в ее печали!» Расхохотался от души Бурзин, Сказал кайсару: «Мудрый властелин, Ты говоришь, что дочь ты замуж выдал? Не дочь твоя грустит, а жалкий идол! То статуя руками колдуна На посрамленье нам сотворена. Ты насмех порешил поднять иранцев, Чтоб пристыдил Хосров своих посланцев!» Сказал кайсар: «Твой разум — благодать, Визирем первым ты достоин стать! Есть у меня в одном покое чудо. Увидишь в первый раз такое чудо, Увидев, не поймешь: то истукан, Иль вечный сотворил его Яздан?» Харрод, внимая речи той хвалебной, Отправился тотчас в покой волшебный. Там, с луком и колчаном, полным стрел, Огромный всадник в воздухе висел. Сказал Харрод: «Уловки бесполезны, Седок, висящий в воздухе, — железный, А тот покой из камня состоит, И камень называется: магнит. Его индусские открыли маги, В чьих книгах — мысли о добре и благе».