Сказание о новых кисэн

В то время, когда в Буёнгак приходил японский гость, кисэн, которые должны были выйти к нему, одевали в кимоно. Это была одежда чужой страны, поэтому все тело немело от нее, но они терпели, думая лишь о деньгах. Странно, но когда Чхун Чжа надевала кимоно, то оно, как говорили сами японцы, подходило ей даже лучше, чем японским женщинам. Какими же мягкими становились у нее контуры плеч и шеи, касавшиеся белого воротника! Это была не та вялая Чжун Чжа, с желтым лицом, какой обычно привыкли ее видеть. Надев кимоно, она начала созревать, словно пшеница на летнем поле.

Японские гости, прослышав про нее, когда заходили в Буёнгак, выкрикивая: «Харуко! Харуко!», искали только ее. В разгар иммиграции, когда корейские женщины, получив визу «эстрадного артиста», выданную японским правительством, устремлялись в Японию, у нее был постоянный клиент, японец, который часто навещал ее. Поверив его словам о том, что он поможет устроиться на хорошую работу, она тоже, как и другие девушки, полетела в Японию. Прилетев туда, она узнала, что была продана. К счастью, местом, в котором она получила работу, была не улица, где стояли публичные дома, а гостиница «Ичхимори» в небольшом городке Нангочхон, сохранившем дух древнекорейского государства Пэкче.

Большие и маленькие корабли выстроились в линию на горизонте Западного моря. Харуко, глядя на бесконечно набегающие и разрушающиеся волны перед носом корабля, не спеша стала рассказывать о своей жизни в Японии. Чайки, громко крича «кирук-кирук», выстроившись клином над ее головой, улетали в сторону востока.

— Известно, что примерно 660 лет тому назад члены королевской семьи государства Пэкче и военные, проигравшие объединенным войскам Силла и династии Тан, взяв с собой жен и детей, перебрались в Японию. Местность, где они разместились, называлась «Микадо Нангочхон». Говорят, что если сойти на станции вокзала города Хиюга и примерно полтора часа ехать на автобусе, то найдешь эту местность. Я была продана в небольшую гостиницу под названием «Ичхимори» и начала работать там официанткой. Что касается гостиницы, то она предоставляла ночлег туристам, приехавшим в городок Нангочхон, а в качестве еды предлагала блюда из черепашьего панциря, кабана, различные блюда, тушенные в горшках. На вывеске на фасаде значилось, что это не гостиница, а ночлежка. Ею управляла старая гейша по имени Оками-сан, которая жила там вместе с молодыми девушками, желающими стать майко [65] . Она была известной гейшей, говорили, что она даже участвовала в фестивале Мацури в Киото. Она сурово тренировала официанток, заставляя их овладевать искусством гейши. Девушки, играя на сямисэне [66] , должны были петь японские народные песни. То, что приходилось мазать лицо белой пудрой до такой степени, будто ты отравлен свинцом, или петь японские народные песни, играя на сямисэне, для меня было не трудно. Самым трудным делом было — надев кимоно, садиться на татами. Я не обладала талантами в искусстве пения или танца, но для меня, которая играла на каягыме и пела песни так же просто, как ела рис, не составило особого труда выучиться играть на сямисэне. К тому же процесс выучивания японских народных песен не отличался от выучивания корейских песен. Хотя для других девушек тренировки гейши казались суровыми, для меня, корейской кисэн, не было особой разницы между ними и занятиями в кибане. Только к одному упражнению, когда приходилось садиться на колени, я не могла сразу привыкнуть. Но когда на коленях появились мозоли, я смогла естественно садиться на них. Каждый раз, когда мне приходилось сгибать колени, поднимался рукав, и на запястьях рук виднелось темное пятно. Оно напоминало мне скорее о том, что я была корейской кисэн, чем тот факт, что, что мадам О является мне названой сестрой. Иногда я шептала про себя: «Я кореянка». Я поклялась себе, что стану «человеком с множеством ящиков». Конечно, я понимала, что приехала сюда, как «проданная эстрадная артистка», но я поклялась, что когда-нибудь стану таким человеком, который покорит Японию. Я попала на чужую землю, словно семечко папоротника ильёбчхо, поэтому мне приходилось самой справляться с тяготами жизни.

65

Молодая гейша невысокого ранга.

66

Народный японский струнный музыкальный инструмент.

Таков был рассказ Харуко, которая когда-то была наивной кисэн в Буёнгаке. Конечно, в ее настоящем образе трудно было найти черты той Чжун Чжа. Однако мисс Мин, глядя в запястье ее руки, увидела в ней юную кисэн, зарытую в чужой стране, словно семечко папоротника ильёбчхо.

— В то время, когда собирались женщины, — вступила в разговор мадам О, — было модным делать темное пятно прижиганием на запястье. Такое было тогда время. Ночью, за день до того, как Харуко уехала в Японию, мы выжгли вместе с ней на своих запястьях темное пятно, которое означало, что отныне мы с ней названые сестры. Не хотите посмотреть?

На запястье резко выдвинутой тонкой руки было точно такое же темное пятно, как у Харуко. Расстояние от Кунсана до острова Сонюдо составляло примерно 100 ли [67] , и пока два часа плыли на корабле, Харуко, опираясь на поручни корабля, ловя брызги воды, рассказывала о сакурах, посаженных в честь великих людей, и о парке «Кобару» в местности Микадо. Каждый раз, когда звук двигателей начинал усиливаться или теплоход болтало, ее голос тоже соответственно или повышался или прерывался.

67

Мера измерения длины. 1 ли = 0,393 км.

— Когда у меня появлялось свободное время, я шла в храм великих людей в Микадо, — продолжила она свой рассказ. — Склонив колени перед образом великого короля государства Пэкче Чжонга-вана, я искренне и горячо просила его дух дать мне сил, чтобы могла стать «человеком с множеством ящиков». Однажды я встретила в храме одного странного мужчину. Он стоял с рассеянным взглядом перед дверьми храма, на которых висели три травяных веника, с короткими рукоятками и густой щеткой, связанные между собой тонкой бечевкой, внешне напоминавшие корейский веник, и украдкой посматривал на меня, делавшей поклоны. Это был мой будущий муж — Накамура Нобуюки. Я тогда сразу это поняла. Я искренне считаю, что наша судьба состоит из двух половин: первая состоит из ожиданий и стараний, а вторая — образуется случайно, независимо от нас.

Вы меня понимаете? — спросила она и, оглядев присутствующих, ненадолго замолчала. — Я хочу сказать, что наша жизнь и то, что мы называем судьбой, которая не позволяет нам поступать так, как мы хотим, на самом деле не связаны плотно крепкими цепочками, а складываются из слабых связей, иногда разрешающих нам двигаться и туда и сюда, с незначительной долей случайности.

После того как наши взгляды встретились, смущенная, я выскользнула из храма и стала подниматься в парк «Кобару». Он находился позади храма, но, благодаря цветам сакуры, был известным местом. В тот день, несмотря на пасмурное небо и небольшой дождь, ветки на деревьях изгибались из-за множества белых цветов, которые освещали дорогу и висели, словно жареный попкорн. Одетая в желтое кимоно, я шла по дороге, на которой, словно снег, кружились белые лепестки цветов сакуры. Нобуюки шел за мной в отдалении. Когда, после довольно продолжительного времени, я обернулась, его не было видно, он исчез! Боже, как я испугалась в тот момент! Когда я смотрела на совершенно пустую дорогу, на которой лишь кружились цветы сакуры, у меня в желудке стало так неприятно, словно я съела три сырые редьки.

Осенью следующего года она снова увидела Нобуюки, входившего в гостиницу «Ичхимори». Увидев его, поднимавшегося по каменным ступенькам в саду, она осторожно открыла внешние створки окна на втором этаже. Он вошел в гостиницу, отодвинул в сторону штору и, подняв голову, широко улыбнулся.

— Когда я спускалась вниз на первый этаж по темному узкому коридору, он показался мне бесконечно длинным, — продолжила она рассказ, улыбаясь про себя. — Я до сих пор не могу забыть картину, в которой песочно-золотистым цветом сверкали лучи света, проникавшие через десятки обращенных наружу жалюзей, касаясь белых стен коридора. Солнечный свет лежал на деревянном полу, словно разрезанные дубу [68] , число которых было равно числу решеток на окнах. Тогда я, проходя сквозь них, топча песочно-золотистые лучи света, поняла, что он будет одним из множества «ящиков», которые я приобрету.

68

Корейский соевый творог.

Что касается городка Нангочхона, то он находился во впадине, окруженной не очень высокими горами. Хотя он часто был окутан туманом, душно в нем не было, наоборот, было уютно, словно он был обернут юбкой. Для привлечения туристов в каждый сезон года для них устраивались фестивали. В тот день, когда Нобуюки прибыл в гостиницу «Ичхимори», в храме открылся осенний фестиваль. Пока двое мужчин из городка переодевались в членов королевской семьи, люди, растянувшись в два ряда, выстраивались на пути к символическому месту встречи отца и сына из королевской семьи. Гостиница тоже участвовала в фестивале, подняв черный флаг, на котором было написано ее название.

— Я села во дворе храма, где разожгли костер. Госпожа Оками-сан дала мне новые геды — японскую деревянную обувь, чтобы я пошла в них на фестиваль. Но они оказались узкими. Каждый раз, когда нога касалась ремешка гед, мне было так больно, словно сверлили между большим и указательным пальцами. Увидев это, Нобуюки снял их и носки, а затем, уложив опухшие ноги на свои колени, начал мягко их массировать. До сих пор в моей жизни не было никого, кто массировал бы мне ноги. Своими сильными и широкими руками он, слегка ощупывая, массировал их, и вскоре ноющая боль в пальцах исчезла. Когда я благодарным голосом произнесла его имя Юки, он, произнеся «тс-с-с» и говоря, что удача убежит, прижал свой большой палец к моим губам. В тот момент огромные петарды, словно по сигналу, начали громко взрываться над нашими головами. Его лоб озарился ярко-красным светом. Передо мной возник самурай — тот самый воин с красной повязкой на лбу, о котором я с трепетом читала в книге о странствующем мастере боевых искусств. В тот момент ни мое, ни его положение, ни мое, ни его гражданство не имели никакого значения. Он предложил переехать к нему. Со сверкавшими от счастья глазами я решила переехать в город Кобе, где он работал в филиале судостроительной компании «Хэянчосонсо».

Когда он уехал по делам в головной офис, находившийся в Токио, Харуко начала ежедневно ходить изучать японское искусство икебаны — создание композиций из срезанных веток цветов, и обучаться искусству проведения чайной церемонии. Она думала, что для того, чтобы стать «человеком с множеством ящиков», самое главное — открытие своих скрытых талантов.

Отец Нобуюки, работавший директором судостроительной компании «Хэянчосонсо», был очень холодным и неприветливым человеком. Его жесткие, словно сапожная щетка, длинно разросшиеся брови выпукло возвышались на поверхности лица, поэтому даже в спокойном состоянии они смотрелись так, словно он сердился. Но вот что было странно, такой суровый человек хорошо относился к ней и иногда даже приглашал к себе домой. Он любил, когда она надевала кимоно, которое даже японские женщины не надевали в качестве повседневной одежды. Обычно она молча сидела на татами, согнув колени. Она была немногословна и к тому же тогда не владела японским языком. Отец Нобуюки любил японский чай, приготовленный молчаливой иностранкой с прекрасными манерами и вежливыми поклонами. Что касается ее, то она, чтобы угодить Накамура-сан, отцу мужа, всецело посвятила себя освоению искусства чайной церемонии. Искренне считая, что ее талант был развит благодаря необходимости готовить ему японский чай, она постепенно увеличивала число «ящиков».