Сказания о недосказанном
Шрифт:
И вот наступил тот самый день, когда наши трусы получили по полной программе ремня и более того. Да трусам то что, а место, которое под трусами щекотало, жгло и болело.
По всей этой Счастливке, не знаю, а мой дедушка и мама всегда, перед тем как сделать очередную внушительную беседу с помощью ремешка, лёгким движением рук, трусы спускали, причём молниеносно голову между ног, коленками держали за ушами прямо по шее. Чтоб не удрал.
Когда в университете, мы изучали предмет анатомия, назывался, я это место точно определил, таак, на всякий случай, воспоминания о временах обучения, совсем не по системе великого педагога Макаренко! Так вот это место, где помещались колени узурпатора, ой, нет, опечатка, любимого воспитателя – родителя, находились между…грудиноключнососцевидными мышцами и, и выше около ушей –
Потом, щекотало так, что и море не в милость. Водица то солёная, а пруд был, да не один с пресной водой, были целых два, но там жабы – лягушки -шкрекуды, так мы их дразнили – квакали, такая тина была и ряска, зелёные, прямо изумрудная зелень, красивая, как у Айвазовского.
Прудики эти разносили аромат тухлых яиц и болота, хотя и раки водились, но в эту водичку нам, после моря ух, как не хотелось отмачивать свои потревоженные, не совсем большие и не окрепшие, ещё ягодичные мышцы. А ещё раньше, в художественном училище я узнал, как величали художники и медики, наши многострадальные сиделки – большие и малые ягодичные мышцы, и не только им, досталось в этот день по полной, непедагогической программе, и уже без системы научной.
Наш мучитель, Филя, садовод и сторож, дал рекорд в беге по пересечённой местности с полным боевым снаряжением.
А мы, конечно, были и без снаряжения и без средств защиты, если не считать наши драгоценные намёки на трусы, а скорее это был парафраз на тему – фиговые листочки, модные когда-то, да и сейчас, на шикарные, костюмы для Крыма и южных широт – костюмы Адама и его любимой девственницы – Евы, – искала, и нашла же, чем соблазнять…– яяаблочками…
Сейчас это в моде, а тогда звучало во всё услышание всей деревни – страмотааа, не больше и не меньше. Плавки не шили и не продавали, а наша мама слепила что – то типа полосочки тряпочек, хоть и цветастых и краснобелых, – белые горошины на ярко красных полянах, как флажки при охоте на волков, сейчас это позорище называют стринги. И вот наши самодельные прародители этого намёка на трусы, которые чуть-чуть прикрывали нашу наготу и, и может быть, будущие инструменты детородных органов, как потом мы узнали, много лет спустя.
В нашей деревушке фиговых листочков не было, не росло, но в таком намёке, на одежду, нас бы совсем заклевали и не только драгоценный наш Филя…
Носились по всей деревне в поисках, как говорят в народе, ищет на свою жо..,ой, попу, приключений.
Первая попытка полакомиться арбузами закончилась полным поражением.
Демьян был из семьи, которую и семьёй – то не называли – они даже на маслозаводик наш, деревенский как – то попытались днём ясным, попробовать, продегустировать, маслица или хотя бы сметанки, но зашухарились и ушли, походкой, почти парадной, как спринтеры на стометровке.
И вот мы с братом, по пластунски, пошли – поползли мимо окошек правления. На самой границе, где уже блестели как лысина у безволосого, как его дразнили, босой на голову – главбух. Он вылез через окно наполовину. Эта махина ростом с Гулливера, начала кричать, а они, арбузики, уже блестели, да так аппетитнооо. Попа знала, чувствовала своим сердечком, когда оно убегало в пятки – нужно драпать, как мы тогда говорили. Убегать то некуда. Дереза впереди, ещё и колючки – кирцы, их имя. Слева уже конторские бегут. Что делать? Рванули сквозь дебри не Уссурийского края – сросшейся дерезы. Мы дали такого стрекача!
Тогда дереза содрала не только наши намёки на одежду, а и казалось, кожу наших не откормленных деликатесами, дистрофичных тел … оставили на, и в, колючках, этих живодёров, которая называлась де ре ззаа!
Ух, зараззза!
Удрать то мы сообразили, но нас уже засекли, внесут теперь в красную книгу – список штрафников, ой мама… Я больше не буду…
Пришли к морю, там никого, в воду сунулись – печёт. Ой, мамочки…
А он – стервец, Филя, почему его так дразнили или звали-величали нам не понять, только уже давно с ним вели холодную войну. Но периодически она была и горячей, очень горячей. Выходила не только боком, а и другими путями и радостью наших многострадальных тел…
Однажды и мы достали и добрались к его мощным, большим, очень большим ягодичным мышцам…
А,
если судить рядить, так как это делают хорошие соседи, когда моют косточки своим рядом живущим, так это было.– Маш, а Маш, видела как наш колхозный Филипп, разожрался, вон зад отъел, как у курдючной овцы, видела…
Да и мы, пацаны были бы рады,– не гонялся бы за нами, через всю деревню, как заведённый.
Парикмахерская была в карьере, так называли центр нашей цивилизации. Магазин, клуб и этот центр красоты. Как попали в нужное место в нужный час и минуты, когда Филя вошёл в этот салон. А было просто чудо, которое так и не смогли объяснить, ни тогда и много лет спустя. Тааакой случай, такое счастье для нас. Не сумели тогда голосом Левитана громко и гласно ему процитировать классиков: Отмщенье сатана, отмщенье!!! И были, ну совсем рядом, рядышком и он, конечно, не видел… Чудесаа! Играли мы с ёжиком, которому не так повезло как нам. Его тормошили, он сопел, фыркал, пыхтел, а смешно и весело было. И, вдруг сообразили – « Хорошая мысля приходит опосля». А наша, пришла и засветилась во время. В своё, самое нужное время.
Он, Филя, как большое начальство, садовод, охрана и ещё что-то, как общественная нагрузка, тогда не было, понятия по совместительству, не существовало, тянул лямку, как он сам говорил. Вот куда эта лямка довела.
Он ездил по делам, почти на мерседесе – это такая одноколка, лошадь одна, а дышла два, две оглобли, их привязывают к хомуту и вперёд! Начальник на транспорте. Ну, почти иномарка, тогда, правда, и не знали такую, просто легковая. А чтоб ему, начальству, было хорошо и мягко, там, где сидение из кожи должно было быть, как на иномарке, просто пустой ящик для технических нужд, туда можно было спрятать чего – ни будь съестного. Зерно, или кусочек макухи, а если ничего нет, то солома и сиди как в карете на свадьбе. Вот это нам и понравилось. Гнёздышко для нашего ёжика. И вот мы устроили, – уложили его туда, а, что бы он не рванул во все лопатки до дому до хаты, Демьян стоял рядом, благо кусты были далеко, от парадной двери парикмахерской. Там нельзя, потому, что лошадь, она хоть и боевая, с фронта её списали, ранена была, не могла соблюдать правила гигиены и справлять нужду там, где положено.
Привязал вожжи к дереву, там удобнее нам партизанить. Я сидел на другом дереве и смотрел в парикмахерскую и когда он, Филя, вставал с кресла после овеянного « шипром, « духи такие были, для, после бритья особам большого значения, красавица Лена улыбкой проводила к двери.
Сигнал поняли. Ёжик фыркнул и залез под солому, свернулся в комочек-шарик, где должен сесть наш друг, товарищ и брат – ненавистный Филя…
Паровозик, кукушка, который иногда подавал сигнал задремавшему стрелочнику у семафора, тот паровозик без тендора и мозгов так сигналил, что вся Счастливка пробуждалась от дремоты, стрелочник просыпался, собаки испуганно выли, от первых домиков карьера и, и, до последнего – сто пятьдесят третьего, который терялся в песках где-то в самом конце, несчастной, разбуженной Счастливки. Всё – таки паровоз хоть и маленький, но горластый.
Так Филя, бедный Филя, он дал такой сигнал, громче и выразительнее чем это чудо техники, рождения тридцатых годов.
Лето. Одни штанишки, это вам не современный бронежилет…это и вся боевая форма стрелков охотников, за грабителями социалистической собственности, в такую то, жару. А он, красавец, был тяжеловес и, как курдючная овца и верблюд, на всякий случай, откладывают про запас. Вдруг бескормица, засуха. Так и наш Филя, пять баранов равновесие не дадут, на весах грешников, когда выписывают путёвку в Рай. Благие дела, когда взвешивают таам, на Небесах, а он ещё и с подпрыгом сел, подножка, снизу была, вот тебе и физика и, сила тяготения-притяжения, и, почти, Юрьев день. Или как бабы говорят,… жрать надо меньше.
Хоть он иногда и марафонил за нами, да ещё с ружьём, но вес держался за него как раздутый клещ зажравшийся, на шее нашего Бобика. А наш, а наш друг, товарищ и брат ёжился на полном скаку кавалерийской лошади, хоть и демобилизованной, которую напугали смертельно, неопознанные объекты.
… А как?
Вот таак, это было.
Он отвязал свою тягловую, одну лошадиную силу, отвязал, вожжи у него в руках и, когда вскочил от чего – неопознанного и нерадостного, так жестоко, щекотавшего его душу и тело – тысячью жалами гремучей змеюки.