Сказка Востока

Именно к такой семье, попытавшейся искать счастье в Египте, принадлежал черкес по имени Таир, купивший Малцага. Правда, до Египта семья Таира так и не доплыла. В проливе Босфор, где из-за слабости Константинополя уже хозяйничали всякого рода пираты, их корабль захватили. Все адыги, а вместе с ними и семья Таира, попали в неволю и были высажены на Анатолийский берег.

В Анатолии (примерно, современная Турция) к тому времени (концу XIV века) правившие до этого три века турки-сельджуки уже утратили свою власть, а пришедшие им на смену турки-османы еще не окрепли. Поэтому царил полный хаос: как и в Черкесии, много удельных князьков, к одному из которых в неволю и попал в конце концов Таир.

Таиру где-то повезло: будучи еще подростком, он стал прислугой семалыка, ^[90]а его младшая сестра — наложницей гарема ^[91]в том же доме. Виделись брат с сестрой тайком — запрещено, однако связь всяким образом поддерживали. Но и это длилось недолго, ибо в Анатолии после долгих междоусобных войн к власти пришел турок — осман Мурад I, создавший мощную армию, в ряды которой янычаром ^[92]был призван и черкес Таир.

Если бы Таир прослужил десять лет, что в периоды войн крайняя редкость, то он получил бы свободу, почет, приличный земельный надел и хорошее пожизненное жалование. Но уже на первом году службы он был ранен, поэтому не получил даже низших привилегий, остался рабом, к тому же калекой. Вновь был выставлен на торг, да кому же в доме нужен изуродованный работник: еле ходит. Вот и попал Таир на сидячую работу — настоящую каторгу, стал гребцом-невольником на корабле.

Раб на веслах, конечно же, не «сезонный» раб. Но здесь тоже труд тяжелый, изнуряющий, под солнцем и ливнем, в жару и стужу. Здесь и сезон можешь не выжить: то ли шторм, то ли пираты. И от кнута не убежишь, и в море не прыгнешь: прикован к борту. Так и греби, так и ешь, так и спи, так и нужду справляй. (На то и есть рабство! Низшее, что было и есть в человечестве.)

А Таир оказался не хилого десятка: отработал целый сезон. А к зиме, когда в морях штормы бушуют, переживая, конечно же, не за рабов-гребцов, а за собственную галеру — целое состояние, хозяин галеру на прикол поставил, а то, не дай бог, где на скалы в непогоду наскочит, да и прохудившееся днище корабля хоть раз в год просмолить надо. И пока этот ремонт шел, рабы-гребцы, а вместе с ними и Таир, так сказать, отдыхали в специальной тюрьме рабов-гребцов. А потом вновь тяжелейший сезон, в конце которого Таир уже был на исходе и физически, а главное, морально зачах. И хозяин, недовольно поглядывая на него, подумывал, то ли сразу в море скинуть, то ли до порта доживет, а там, быть может, кто и сжалится, даст монетку за этого доходягу. Однако случилось совсем иначе. Сам хозяин скоропостижно скончался. У галеры, а значит и рабов-гребцов, появилось свободное время, а потом — новый владелец, и он поменял курс на Черное море, где закупал рабов.

На побережье Черного моря Таир — свой, знает весь колорит, язык. Так зачем такого на веслах держать? Лучше кнут в руки, и его все поймут. Вот и назначен Таир на солидную должность — аргузил, то есть надзиратель над галерными невольниками. Разумеется, он — тот же раб, но у него немало привилегий: за свой труд он получает жалование, имеет личное оружие, хорошую одежду, шерстяной плащ, и главное, он имеет право сходить на берег и даже порою отлучиться на некоторое время.

Может быть, при хорошем хозяине Таир мог бы когда-нибудь получить вольную либо со временем откупиться. Да сбылась давнишняя семейная мечта: сестра добилась высот в чьей-то гаремной иерархии. Она не только выкупила своего брата, но еще дала ему столько денег, что Таир, иного ничего не зная, сам занялся работорговлей и для этого купил многовесельную галеру.

Казалось бы, что побывавший в рабстве Таир, если даже не сможет бороться с таким злом, то хотя бы сам будет благосклонно относиться к своим рабам. Однако человек многое быстро забывает и зачастую руководствуется не божьим желанием, а крылатыми фразами древних философов. Ведь еще Аристотель ^[93]сказал: «С самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие — для господства.» Оказывается, других вариантов и нет, по крайней мере, сам Таир иного и не видел и твердо знал, что бедный — раб. И, пытаясь от этого состояния подальше уйти, он нещадно эксплуатировал рабов и покупал самых дешевых лишь на сезон, чтобы в зимние месяцы задарма никого не кормить.

Вот так, по весне, да подешевле, имея наметанный глаз, купил Таир в гребцы истерзанного Малцага. И вряд ли Малцаг не то что сезон, но и одну ходку бы выдержал: до того он был искалечен и слаб. Да судьба вновь сжалилась над ним. Дело в том, что у Таира в родных местах были кое-какие дела. Ушел он с галеры на два-три дня, а задержался надолго. Оказывается, богатого земляка свои же украли, выкуп потребовали. Пока суд да дело, время шло, и оно пошло на пользу Малцагу: от морской воды, помощи лекаря-раба, а в основном из-за природной силы и молодости, ожил Малцаг, окреп. И когда по истечении месяца появился хозяин Таир, хотел было Малцаг свой кавказский норов показать, да не тут-то было. Поиздержавшийся, разъяренный черкес стал похлеще Тамерлана: щедрыми полосами отбивалась тяжелая плеть вокруг тела Малцага, оставила новые рубцы, да так, что он, позабыв обо всем, так рьяно и судорожно стал грести, что от запекшихся кровяных мозолей еще долго не мог оторваться от ненавистных, отполированных руками тысяч рабов тяжелых весел.

У Таира и один сезон мало кто выдерживает, а Малцаг смог. И, наверное, не оттого, что был особо вынослив, стоек и силен. Просто в этот год дела Таира плохо пошли, галера подолгу простаивала в портах. А когда выходили в море, от беспрерывной гребли руки буквально немели, не сгибались. Тогда свист кнута перебивал шум волн, и горемычный Малцаг со слезами на глазах не раз мечтал прыгнуть в море и утонуть, да мощная цепь на ногах: прикован к борту, который его, в конечном счете, и спас.

Это случилось зимой, когда умелые капитаны поставили свои корабли на прикол. А жадный Таир понадеялся на хорошую погоду, а главное — посул был велик: он почти единственный перевозчик. От Константинополя до Крыма они дошли без проблем, так же и возвратились. И на этом можно было сезон завершить. Однако Константинополь переживал не лучшие времена, спрос на рабов и цены — не те. А вот южнее, если пройти небольшое Мраморное море и пролив Дарданеллы, можно достичь острова Лесбос, который со времен античности является центром работорговли.

Они были уже у цели, когда над Эгейским морем сгустились тучи, и даже новичок Малцаг понял, что будет шторм, и, судя по волне и ветру, неукротимый. Забегал Таир по галере, соревнуясь с ветром, засвистел было кнут, да ненадолго: первая огромная волна просто слизала всех, кто не был прикован к борту, а потом заметало галеру по волнам, как щепку. Малцаг многое пережил, и не один шторм, но такого ужаса и беспомощности даже не представлял. Вначале он еще как-то хотел оценить ситуацию и попытался было командовать гребцами, как выправить курс, да его крик потонул в коловерти шипящего рокота. Сразу стало совсем темно, будто мир залился густым мраком. И казалось, что перекричать это буйство никто не в силах. Однако когда галеру бросило на скалы, не треск галеры, а рабский вопль душ на мгновение оглушил стихию.

Мечтал Малцаг, и не раз за последний год, найти покой на дне морском. А когда попал в мрак ледяной пучины, потеряв всякий ориентир, в смертельной панике забултыхался. И вряд ли он смог бы всплыть: уже наглотался едко-соленой воды и задыхался от распирающего кашля, еще воды хлебнул и в бессилии от такой кончины впился в свою грудь ногтями. Но вдруг словно неведомая сила потянула его за ноги, и он взлетел стрелой, почувствовав невесомость своего тела. И тут, после гробовой тишины, воцарившейся на мгновение, он буквально вспарил над пенно-кипящим котлом и хотел бы улететь, да та же сила вновь потянула его вниз, и он провалился в пучину волн. Эта бешенно голодная, дьявольски распирающаяся морская пасть вновь готовилась его проглотить. От неимоверного страха он попытался закричать, не смог: вырвался кашель. Но истошный вопль, человеческий вопль стоял у его уха, и когда через мгновения его опять подняла волна, будто вознесла над миром, он увидел рядом две головы, эти два ненавистных доселе затылка рабов. В отличие от себя он их так и считал — рабами, потому что за прошедший сезон дважды подговаривал их к бунту на корабле, и оба раза они предавали. И мало того, что побили — к этому он привык, три дня не кормили, и никто не поделился. Они действительно были рабами, к коим себя он никак не причислял, посему всех соседей — рабов-гребцов — просто презирал и за людей, тем более за мужчин не считал.

Однако сейчас, в этом вихре ада, сквозь сумрак шторма, увидев знакомые силуэты голов, блеск живых человеческих глаз, как-то сразу вновь ощутил, пусть и ледяную, но жизнь — эту повседневную, беспрерывную борьбу. А рядом были люди, и у них одна судьба, и они прикованы к одному просмоленному, как пробка, бревну, которое, словно поплавок, им и утонуть не дает, и на поверхности за ноги как угодно яростно швыряет.

— Малцаг, помоги, спаси! — сквозь дикий рев он услышал свое имя.

Да, он, Малцаг, не раб, и эта стихия его спасет. Эта искрометная мысль придала ему сил, и он решил сражаться до конца.

— Держитесь за бревно, обнимите бревно! — стал командовать он, думая, что его слышат.

Правда, и сам он это сделать никак не мог. Огромное бревно хаотично металось меж волн, беспорядочно вертелось, то в порыве уплыть, то резко притягивая к себе, ударяя с неимоверной силой. И все же после долгих потуг Малцаг сумел приноровиться, кое-как прилип. Но это не было спасением: руки онемели, и все тело заледенело. И он уже чувствовал, что замерзает, уже билось о него тяжелое, безжизненное тело соседа. Второго он тоже не видел. Там, к краю, накренилось бревно, и он уже отчаялся — конец. Но на гребне волны его угасающий взгляд выхватил проблеск огня и чудовищный мрак прибрежных скал, на которые с неистовым ревом бросилась эта волна. И хлесткий удар, вновь удар. Он ощутил твердь земли, вес продрогшего, онемевшего тела и, уже теряя сознание, последнее, что уловил, как дьявольская волна, уползая, с ядовитым шипением уносит за собой прибрежные камни из-под него.