Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н"

Насколько романтичней было бы, например, выстлать мхом маленькую хорошенькую корзиночку и положить меня туда!

Хемулиха, основавшая этот дом, интересовалась астрологией (для домашнего употребления) и, что было вполне разумно с ее стороны, обратила внимание на звезды, ознаменовавшие мое появление на свет. Они указывали на рождение совершенно незаурядного и высокоодаренного муми-тролля. Хемулиха, ясное дело, тут же забеспокоилась, что хлопот со мной не оберешься (ведь в обыденной жизни от гениев одни неприятности, но сам я, по крайней мере, от этого никаких неудобств не испытывал).

Удивительное дело - расположение звезд! Родись я несколькими часами раньше, я бы мог стать заядлым игроком в покер, а все те, кто родился на двадцать минут позже, почувствовали бы настоятельную необходимость вступить в Добровольный оркестр хемулей (папы и мамы должны быть очень осторожны, производя на свет детей, и я рекомендую каждому и каждой из них сделать предварительные и точные расчеты).

Одним словом, когда меня вынули из сумки, я трижды чихнул совершенно определенным образом. Уже это могло кое-что да значить!

Хемулиха, приложив печать к моему хвосту, заклеймила меня магической цифрой тринадцать, поскольку до этого в доме обитали двенадцать подкидышей. Все они были одинаково серьезные, послушные и аккуратные, потому что Хемулиха, к сожалению, чаще мыла их, нежели прижимала к сердцу (солидной ее натуре недоставало некоторой тонкости чувств). Дорогие читатели!

Представьте себе дом, где все комнаты одинаково квадратные, одинаково выкрашенные - в коричневатопивной цвет и расположены в строгом порядке: одна за другой! Вы говорите: не может быть! Вы утверждаете, что в доме для муми-троллей должно быть множество удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и башен! Вы правы. Но только не в доме для найденышей! Более того: в этом приюте никому нельзя было вставать ночью, чтобы поесть, поболтать или прогуляться! Даже выйти по маленькой нужде было не так-то просто.

Мне, например, было строжайше запрещено приносить с собой в дом маленьких зверюшек и держать их под кроватью! Я должен был есть и умываться в одно и то же время, а здороваясь, держать хвост под углом в 45ь - разве можно говорить обо всем этом без слез?!

Часто я останавливался перед маленьким зеркалом в прихожей и, обхватив мордочку лапками, заглядывал в свои печальные голубые глазки, в которых пытался прочитать тайну собственной жизни, и, вздыхая, произносил: "Один как перст. О жестокий мир! О жалкий мой жребий!" И повторял эти горестные слова до тех пор, пока мне не становилось чуточку легче.

Я был очень одинок, это часто случается с мумитроллями, наделенными своеобразными дарованиями. Никто меня не понимал, а сам себя я понимал еще меньше. Разумеется, я сразу заметил разницу между собой и другими муми-троллями. Разница эта состояла главным образом в их жалкой неспособности удивляться и изумляться.

Я же мог, например, спросить Хемулиху, почему все на свете устроено так, как есть, а не иначе.

– Хорошенькая была бы тогда картинка, - отвечала Хемулиха.
– А разве так, как сейчас, плохо?

Увы, она никогда не давала мне вразумительных объяснений, и я все больше и больше убеждался в том, что ей попросту хотелось отвязаться от меня. Хемули ведь никогда не задают вопросов: что? где? кто? как? Я же мог спросить Хемулиху:

– Почему я - это я, а не кто-нибудь другой?

– То, что ты - это ты, - несчастье для нас обоих! Ты умывался?
– Так отвечала она на мои важные вопросы.

Но я не отставал:

– А почему вы, тетенька, - Хемулиха, а не мумитроллиха?

– К счастью, и моя мама, и мой папа были хемули, - отвечала она.

– А их папы и мамы?
– не унимался я.

– Хемули!
– воскликнула Хемулиха.
– И их папы и мамы были хемулями, и папы и мамы этих хемулей - тоже хемулями, и так далее, и так далее! А теперь иди и умойся, а то я нервничаю.

– Как ужасно! Неужели этим хемулям никогда и конца не будет?
– спрашивал я.
– Ведь были же когда-нибудь самые первые папа с мамой?

– Это было так давно, что незачем этим интересоваться, - сердилась Хемулиха.
– И, собственно говоря, почему нам должен настать конец?

(Смутное, но неотвязное предчувствие говорило мне, что цепочка пап и мам, имеющих отношение ко мне, была чем-то из ряда вон выходящим. Меня ничуть не удивило бы, если бы на моей пеленке была вышита королевская корона. Но - ах!

– что можно прочитать на листке газетной бумаги?)

Однажды мне приснилось, что я поздоровался с Хемулихой неправильно, держа хвост под углом в 70ь. Я рассказал ей об этом и спросил, рассердилась она или нет.

– Сны - ерунда, - изрекла Хемулиха.

– Разве?
– возразил я.
– А может, тот муми-тролль, который мне приснился, и есть настоящий, а мумитролль, который находится здесь, просто приснился тебе, тетенька?

– К сожалению, нет! Ты существуешь, и еще как!
– устало отмахнулась Хемулиха.
– Я с тобой не справляюсь! У меня от тебя болит голова! Что будет с тобой в этом мире, где все делается не по-хемульски!

– Я стану знаменитым,- серьезно объяснил я.
– И среди прочих дел построю дом для маленьких подкидышей-хемулят. И все они будут есть бутерброды прямо в кровати, а под кроватью держать скунсов и ужей.

– На это хемулята никогда не согласятся, - сказала Хемулиха.

Мне казалось, что она, к сожалению, права. Так и проходило мое детство. Я только и делал что молча удивлялся и постоянно повторял свои вопросы: что? где? кто? как? Хемулиха и ее послушные подкидыши упорно избегали меня. От моих "что?", "где?", "кто?", "как?", "когда?" и "почему?" им становилось явно не по себе. И я одиноко бродил вокруг дома Хемулихи по пустынному, безлесному побережью, размышляя то о паутине, то о звездах, то о малявках с загнутыми хвостиками, так и шнырявших в лужах, а то и о ветре, который приносил отовсюду разные запахи (позднее я узнают: одаренный муми-тролль всегда поражается самым простым вещам, но не видит ничего удивительного в том, что кажется странным обычному муми-троллю). Да, печальное было время!

Но постепенно что-то изменилось во мне: я стал задумываться о форме моей собственной мордочки. Предоставив Хемулиху и других муми-троллят их собственной судьбе, я начал все больше и больше думать о себе самом. И находил это занятие весьма увлекательным. Я перестают задавать вопросы. Зато я испытал непреодолимое желание говорить о том, что я сам думал и чувствовал. Но - ах!
– кроме меня, на свете не было никого, кому я был бы хоть сколько-нибудь интересен.

И вот пришла та самая весна, весна, такая важная для моего развития. Сначала я и думать не думал, что она пришла ради меня. Я слышал, как пищит, жужжит и бормочет, как пробуждается от зимней спячки все живое и торопится встретить весну. Я видел, как в разбитом по строгим законам симметрии огородике Хемулихи растения набирают силу, а все, что пробивается из земли, просто извивается от нетерпения. По ночам гудели свежие ветры, и пахло по-новому - переменами. Я прислушивался и принюхивался. Лапки мои болели от быстрого роста, но я по-прежнему не понимал, что все это происходит только ради меня.

Наконец однажды, ветреным утром, я почувствовал... да, я просто-напросто почувствовал, что вырос. Я пошел прямо к морю, которое Хемулиха терпеть не могла и поэтому строго-настрого запрещала ходить туда.

Там меня ожидало поразительное открытие. Я впервые увидел самого себя во весь рост. Блестящая льдина была гораздо больше зеркала в прихожей дома Хемулихи, и в ней отражалось весеннее небо с плывущими по нему тучками и весь я. Наконец-то я мог разглядеть свою мордочку с маленькими, хорошенькими, стоящими торчком ушками и все свое крепкое, хорошо сложенное туловище - до самых лапок. Единственное, что меня, по правде говоря, немного разочаровало - это лапки, создававшие впечатление беспомощности и какой-то детскости. Но, подумал я, может, со временем это пройдет. Сила моя, вне всякого сомнения, - в голове. Что бы я ни делал, со мной никто не заскучает. И в глубину моей души никому не удастся заглянуть. Словно завороженный, разглядывал я свое отражение и, желая еще лучше рассмотреть себя в ледяном зеркале, лег на живот.