Сказковорот

– От смерти, от чего еще.

– А я дак скажу. Посля того как ты ему на остановке чтой-то наговорил, он домой вернулся, предсмертную записку написал и пропал. А вчерась из омута всплыл.

– Тяжелый случай. Только я ничего ему такого не говорил.

– Это, кореш, уже не важно. Сами уж пред Господом разберетесь.

– Я тебе не кореш, друг. Ну, а записка-то -- о чем?

– А я тебе не друг, приятель.

– Не крути. Сказав "а", говори "я". Так что там.

– Да так...

– А, может, не так?
– Слава знает, что в маленьком поселении ничего не утаишь.

– Ну-у-у... написал, что, дескать, праведники Горушки к себе призвали. А умереть якобы не страшно... страшно умирать.

– Здрасьте. Самоубийц праведники не жалуют.

– А хто те сказал, что Дримидонтыч -- самоубивец?

– А разве ж убиенные посмертные записки сочиняют...
– Да нет, рассудил Функель, просто пастырь прикалывается от поддатости настроения. Не наблюдается в нем что-то глубокой скорби по ушедшему.

Двое мужчин столь увлеклись словесным боданием, что и не заметили, как поравнялись с некоей пейзанкой, одетой в обтягивающие джинсы и ковбойскую рубашку. Из-под черного платка вырывались рыжие локоны:

– Ося, - запросто вопросила женщина, - уже наклюкался?

– Святое дело.
– Пастырь ответил с показной горделивостью.

– Именно поэтому на поминки нас не позвали.

– Очень надо...
– Буркнул Оскар.

– О, странничек.
– Барышня стрельнула своими зелеными глазищами в Славины очи, отчего в обветренных щеках Функеля колко зардело.

Женщины и мужчины бывают с формами и наоборот. Формы мужчины -- пузо. Формы женщины -- все остальное. Встречная как раз и отличалась "всем остальным". По виду она лет, наверное, на десять старше Функеля, бальзаковский возраст. Излучая витальную энергию, женщина ускорила шаг. С тылу формы заиграли по-особому. В Функеле, похоже, проснулось нечто гормональное.

– Что за чудо?
– Спросил он у пастыря.

– Оля.
– Оскар сделал паузу и почти прошептал: - Ведьма.

– В каком смысле.

– Тише... Во всех.

– А чего не сжигаете?
– Слава все же понизил свой голос.

– Боязно.

– Она с Горушкой как-то связана?

– Да, как сказать...

– Прямо.

– Ну-у-у... леший ее знает.

Так, прикинул Функель. Специально замедлилась, что б на крючок меня захватить, теперь подсекает...

– У нее кто-нибудь есть?

– Были. Всех сгубила.

– Черная вдова?

– Не-е-е... рыжая бестия.

– Почему ни ты, ни сатир...

– Какой еще сортир...

– Неважно. Почему тогда-то о ней не сказал.

– Кому-то говорил, кому-то молчал. Вас уж столько здесь мелькало.

Слава решительно прибавил шаг, чтоб догнать местную достопримечательность. "Есть контакт..." - Кажется, услышал Функель вдогонку из пастыревых уст. Но ему уже было начхать на ровесника-бобыля.

– Вячеслав Смирнов.
– Представился Функель, догнав женщину.

– Вижу.
– Понанесла якобы ведьма, снова стрельнув зеленью глаз.

Некоторое время прошагали молча. Косясь, Слава наблюдал джокондовкую улыбку на чувственных устах. Молчанку первым не вынес мужчина:

– Какая-то вы... недеревенская.

– Я жила в городе. Но не захотела стать просвещенным быдлом.

– В этом вопросе, Ольга, я вас очень даже понимаю.

– Завидую.

– Чему...

– А вот я себя понимаю не вполне.

– Это норма.
– Слава ехидно ухмыльнулся.
– У меня тот же случай. Чтоб себя разглядеть по-настоящему, надобно волшебное зеркало.

– Нет.
– В голосе женщины играли оттенки теплоты.
– Не зеркало, а зеркальная душа...

Еще минута -- и оба перешли на "ты". Как там в песне поется: что-то главное пропало? Да нет: просто, возникли приязненные отношения и зародилась иллюзия, что знаешь человека давно. Уже вошли в совершенно пустынный, будто вымерший поселок. Поскольку женщина не говорила "отставить" или "фу", Слава тащился за нею наподобие приблудного пса.

Ольгин дом буквально утопал в пышных осенних цветах. Крепкий, столетний пятистенок с охлупнем поверху, ставни глухой резьбы, карниз, пилястры. Хорошо такой домик в деревне иметь. В горнице с намытым добела полом Слава увидел девочку лет, наверное, шести, такую же огненнокудрую. Она сидела за столом и строго, сосредоточенно наблюдала за игрою огня свечи, совершенно не обращая внимания на гостя. Признаков колдунского обиталища -- ну, там, древних книг, банок со снадобьями, засушенных трав, змей или лягушек -- не наблюдалась. В Красном углу занавешенная полочка; закрывать иконы -- обычай староверов. Печь разрисована цветами и птичками. Пока хозяйка копалась в сенцах, Слава обратился к ребенку:

– Я дядя Слава. А как зовут тебя?

– Никак.
– Грубо отписклявила малышка. Дунула на свечу, стала, отошла к окну, менее тонким голоском добавила: - Не вздумай к мамке приставать. Убью.

– И не подумаю.
– Ответил Функель, придав своему голосу ернический оттенок. По комнате разнесся запах восковой гари.

– Я смотрю, вы уже познакомились.
– Сказала зашедшая в горницу Ольга. Она была одета иначе: в зеленое платье; открытые волосы аккуратно собраны и заколоты. Слава обратил внимание на то, что мама глядит на дочь укоризненно.

– Вполне.
– Не стал распространять подробности странник.

– Настя у меня с характером.

– Да ты, кажется, тоже...

– Ночевать будешь в бане. Там все есть. Заодно и попаришься, сегодня ведь суббота. Я уже затопила.

Слава осознал: он же действительно вечность не мылся! Вот бы еще и обмундирование застирать...

– На конфеты твоей красавице.
– Слава положил на стол три сторублевых бумажки.

Хозяйка не стала противиться, но и с деньгами не сделала ничего. Зато на тот же стол легли тарелки с маслом, салом, ароматный домашний хлеб, варенье, блюдца-чашки.

– Хорошо у вас здесь.
– Признался Функель.

– Обычно.
– Парировала Ольга.

И Слава завис. Он не знал, о чем говорить дальше. Слышно было, как тикает будильник. Ребенок смотрел в окно, мама водила пальцем по скатерти; Функель заметил, что ногти у хозяйки обкусаны. Спросить о Горушке, о том, имеет ли Ольга какие-то с ней сношения? Узнать напрямую, не ворожея ли она? Выяснить подробности о том, почему в городе не прижилась? Ну, нет... На самом деле в таких мимолетных встречах вся прелесть аккурат в том, что никакого тебе бэкграунда, вся жизнь людей оставлена за скобками, "вчера" и "завтра" не существуют, есть только "сегодня" и "сейчас". Даже с теми, кто тебе симпатичен, надо еще учиться молчать. Функель сделал вид, что сосредоточился на чае, стараясь чинно и умеренно уминать мягкий хлеб с салом.