Скиф

Стрельба продолжалась. Стрелы звенели и жужжали в воздухе, неистовые крики неслись отовсюду, но это были уже только остатки возбуждения, порожденного битвой.

Зарево над городом стало слабеть, — видимо, там удачно гасили пожары; под прикрытием ночи у пролома копошилось множество людей, наскоро исправлявших повреждения.

Среди беспорядочного движения, продолжавшегося в скифском лагере, во все стороны скакали гонцы с приказаниями Октомасады. Вожди собрались у царской палатки на совещание. Некоторые предлагали сейчас же сделать попытку нового нападения, но большинство считало это бесполезным, — греки уже успели оправиться, а скифы понесли слишком большие потери. Наконец, было разослано приказание отправить несколько отрядов к стенам, чтобы спасти оставшиеся стенобитные машины и помешать заделыванию пролома.

Лагерь успокаивался; скифы располагались на ночь у своих шатров.

Около счастливцев, сумевших вынести из города особенно ценную добычу, собирались товарищи, рассматривавшие захваченные вещи, женщин, пленников, отрубленные вражеские головы. Тяжело раненные лежали неподвижно; некоторые бредили и стонали. Получившие более легкие ранения сами себе делали перевязки бинтами из разорванных на полосы рубах.

Многие из побывавших в Ольвии не вернулись обратно — были убиты во время схватки или, быть может, ранены и взяты в плен.

Несмотря на усталость и поздний час, Орик отправился разыскивать Ситалку; в самом начале сражения он видел его в числе первых ворвавшихся в пролом людей — он командовал самостоятельным отрядом. Жив ли он? И что вынес из города? Орику хотелось рассказать товарищу о своей удаче и показать новые драгоценности и пленниц, — он захватил еще одну во время отступления.

Шатры царского отряда располагались около самой ставки. В палатке Ситалки никого не было. Где он? Орик ходил и расспрашивал тех, кто его видел во время боя на городских улицах. Назад он не вернулся. Убит или только ранен — никто не знал.

Смерть в сражении — достойный конец для воина. Этого желает каждый, и никто не жалеет об убитых. Но Орик в первый раз почувствовал настоящий смысл и опасность войны, и его охватила непонятная ему самому глубокая, тупая печаль. Он уже привык убивать и привык видеть трупы, но о смерти еще не думал никогда.

Исчезновение, смерть Ситалки вдруг показалась ему странной, и он как-то не мог понять ее. Ведь еще сегодня днем он его видел, разговаривал с ним, и они вместе собирались ехать за травой для лошадей, — в окрестностях вся растительность была уже вытравлена.

Он попытался представить себе Ситалку мертвым, но это был все тот же Ситалка, только лежащий на земле, может быть, с раздробленной головой или рассеченным плечом. Было непонятно, отчего он не может встать, странно, что он ничего не слышит и не видит, что голова его через несколько дней будет похожа на те отрубленные греческие головы, сине-черные, отвратительные и зловонные, которые лежат как трофеи в кожаном мешке Орика.

Он знал, что так должно быть, и все же это было непонятно.

Все храбрые воины, убитые во время боя, отправляются после смерти в царство Арея, где они наслаждаются самыми прекрасными вещами, желанными человеку. Ситалка тоже находится там. Но как тогда объяснить, что его труп лежит на земле, в нем начинают ползать черви, и маленькие пестрые жуки прогрызают себе норы в гниющем зловонном мясе? Все это непонятно, совсем непонятно...

Орик бродил от костра к костру, обходя храпевших во сне людей, огибая войлочные палатки, прислушиваясь к глухим стонам раненых и равномерному хрусту пережевывавших траву коней, привязанных у телег.

Незаметно он добрался до самого частокола, вдоль которого располагалась скифская охрана, подошел к воротам и попросил воинов его пропустить. Он хотел посмотреть, не удастся ли ему найти труп товарища между телами, лежавшими под стенами города.

Пользуясь темнотой, он ползком стал пробираться вперед, натыкаясь на трупы, наклонялся над ними, поворачивал, чтобы при слабом свете звезд рассмотреть незнакомые лица. Некоторых из убитых он знал или встречал когда-то во время похода и в лагере; большинство же было совсем незнакомо. Дальше, вперемешку со скифскими, попадались греческие трупы. Он узнавал их по вооружению, черным волосам и небольшому сравнительно со скифами росту. Ближе к стенам трупы лежали целыми грудами, один на другом, опрокинутые навзничь, скорчившиеся в предсмертных судорогах. Орик наткнулся на тело с отрубленной головой и попал пальцами в холодные, мокрые, залепленные свернувшейся кровью связки разрубленной шеи...

Мечи и копья торчали из груды тел, окутанной сладковатым, тошнотворным запахом трупов, оставшихся здесь лежать еще со времени первых схваток под стенами Ольвии.

Несколько темных фигур опасливо прокрадывались между мертвецами, — раненые, очнувшиеся после длительного обморока и уползавшие с поля сражения, и жадные до добычи грабители. Пользуясь темнотой, они снимали вооружение с убитых, приканчивали тех, кто не успел умереть; собирали в мешки вражеские головы.

Орик долго пробирался между трупами, прячась за ними, когда со стен начинали пускать стрелы. Он вернулся в лагерь уже на рассвете. Он был очень утомлен, и ему казалось, что он везде продолжает чувствовать тошнотворный, сладкий трупный запах. Он лег и уснул беспокойным сном. Отрубленные головы, скрюченные в последних судорогах пальцы, мертвые лица опять проплывали перед ним, и он стонал и вздрагивал во сне.

VII

Слишком длительная осада, большие потери, утомление и недостаток продовольствия все больше начали сказываться в лагере осаждающих. Плохо дисциплинированные кочевники не выдерживали долгого пребывания на одном месте, и целые отряды их отправлялись в набеги на отдаленные греческие селения и усадьбы.

Некоторые требовали решительного нападения на город, другие говорили о возвращении в степи; между воинами различных племен возникали раздоры.

Октомасада все еще хотел продолжать осаду, — лазутчики сообщали ему, что в Ольвии начались голод и болезни: люди там каждый день умирают массами. Но он знал также о настроении скифов и беспокоился. Чтобы поднять дух своих воинов, он послал за гадателями и приказал готовиться к новому нападению.

Вскоре греки выслали депутацию с предложением снять осаду с Ольвии; город соглашался заплатить большую контрибуцию золотом, тканями, вином и даже оружием.

Желая повысить контрибуцию. Октомасада сначала отверг предложение, но переговоров не прервал. Продолжающиеся военные приготовления должны были сделать греков еще более сговорчивыми.

Наконец соглашение состоялось. Уже давно ольвиополиты не платили такой тяжелой дани, но все же это было спасение. Согласно договору, скифы отошли от города, ворота Ольвии открылись и оттуда вывезли первую партию передававшихся скифам товаров. Получив часть дани, скифы отправили ее в обоз, отослав вместе с тем несколько отрядов. Так они постепенно отходили, и, наконец, когда вся дань была получена, согласно условию, скифские орды уж двигались по направлению к степям, и последние их отряды снимались с места.

Греки должны были вернуть осаждавшим также всех пленных, захваченных ими во время осады. Ситалки между ними не было, но от одного из греков Орик узнал, что несколько скифов, раненых и захваченных в самом городе, еще оставались в Ольвии. Он решил обратиться к царю с просьбой послать за ними, но было уже поздно. Сняв осаду, Октомасада не хотел предъявлять грекам новых требований и лишь обещал Орику помочь выкупить Ситалку, если тот действительно жив и попал в рабство.

Нагруженные военной добычей, скифы возвращались в свою область. Всадники, группируясь около значков, ехали нестройными толпами, скакали впереди широким полукругом, двигались за главным отрядом, сопровождавшим царя. Привязанные к седлам лошадей, пленники бежали, спотыкаясь, обессиленные длинными переходами. Сзади окруженные скифской охраной и подгоняемые ударами плетей, они шли нестройной толпой, связанные веревками, соединявшими их руки и шеи. Здесь же двигались захваченные во время набега стада и повозки с награбленным имуществом.