Скитники
Шрифт:
– Повремени. Я испытывал твою благочинность. В писании сказано: “Искуси и познай”.
Тут Маркел замолчал, как бы раздумывая. Поколебавшись, все же продолжил:
– Было мне давеча во время вечери видение. Явился святолепный Варлаам и молвил: “Ступайте и несите имя Божье иноплеменцам лесным! Молодыми укрепится скит ваш”. И помыслилось мне, что неспроста сие сказано и, выходит, не грех нам общаться с местными инородцами. Похоже, тебя сам Господь надоумил к эвенкам проситься. А теперь ступай и хорошо подумай, кого возьмешь в напарники. Одного не пущу… Да покрепче выбирай.
Наставник встал, взял образ в богатом окладе и благословил Корнея.
Маркел, твердый и непреклонный
Из семнадцати дворов в скиту ровней Корнею было только пятеро ребят. Остальные либо много старше, либо совсем еще отроки.
У самого близкого друга Матвейки недавно народилась двойня, и отрывать его от семьи было грешно. Поэтому Корней сговорился идти за солью с внуком Марфы - Захаром, рослым увальнем, полной противоположностью своей шебутной бабке.
Строгая, обособленная жизнь скита не давала возможности братии расслабиться даже зимой. Хозяйственные дела требовали много сил и времени. Понятно, что Корнею с Захаром с трудом удавалось выкраивать время для подготовки к дороге. А тут еще, как только морозы немного поутихли, их с тремя самыми дюжими мужиками отправили на заготовку леса для замены обветшавшего частокола и скитских ворот.
Чтобы за короткий день успеть сделать поболее, лесорубы ночевать оставались в зимушке, сооруженной прямо на деляне.
Работали усердно. Безостановочно валили, шкурили деревья. К несчастью, один кедр рухнул прямо на бурелом в котором устроил берлогу медведь. Разбуженный косолапый, разъяренный тем что, его потревожили, сердито заревел и, выворачивая глыбы снега, вылез наружу; поднялся во весь рост и, вскинув когтистые лапы, пошел на скитников.
Слава Богу, Корней не растерялся и столь ловко и крепко саданул обухом топора по его лобастой голове, что оглушенный зверь рухнул на снег. Убивать медведя без благословения Маркела не полагалось, да и пост не кончился. Поэтому мужики, от греха подальше, пока косолапый не пришел в себя, воротились в скит, тем более что пора приспела мыться в бане.
Очнувшись, медведь походил по кругу, осмотрелся и, успокоившись, забрался обратно в берлогу. Начавшийся к вечеру снег укрыл ее пухлым, теплым одеялом.
После снегопада лесорубы вернулись на деляну. По чуть приметной струйке пара, слабо курившейся над сугробом, и инею на кустах они поняли, что потревоженный лежебока уже спит. Мужики, жалеючи медведя, перешли на другую деляну и стали валить лес в удалении от берлоги.
Первое странствие
Когда ветер весны, ворвавшийся во Впадину, пробудил ото сна все живое и по жилам деревьев двинулся живительный сок, а зима дружной капелью оплакала свою кончину, ребята уже были готовы к походу. Но отправились в путь лишь в начале лета, после того, как спала талая вода и немного подсохла земля.
Тропа повела их на восток, к месту, где смыкались Южный и Северный хребты, мимо скрытого холмами озера, каскада водопадов и дальше, через перевал, к Большой реке. Снежок всю их поклажу нес на себе, до первого отрога. Когда склон пошел круто вверх, он остановился так как не хотел покидать родную Впадину. Разгрузив его, ребята поделили поклажу между собой равным весом и дальше пошли одни. Чтобы побыстрее выйти к перевалу, молодые скитники решили подниматься напрямик, через обширные, ровные поля зеленокудрого кедрового стланика. Но они на самом деле оказались настоящей западней. Ноги то и дело цеплялись за ветви или проваливались
в пустоты между камней, незаметных под обманчиво густым ковром стланика. Путникам пришлось несколько часов продираться по этим трудно проходимым зарослям, кляня себя за неоправданное решение спрямить дорогу.Отец, не раз ходивший здесь на снегоступах в острог, не мог знать о коварстве этих зарослей кедрового стланика и предостеречь сына от этой ошибки, ибо они в ту пору укрыты снегом.
Перевальной седловины скитники достигли лишь к исходу дня. С нее открылись новые волны хребтов с девственными лесами и голокаменными, а кое-где и заснеженными, вершинами. Лишь на юге между отрогов просматривалось расширяющееся вдали горное ущелье, а на севере и востоке вздымались друг за другом цепи еще более неприветливых громад, лишенных какой бы то ни было растительности.
– Боже милостивый! И здесь горам нет конца!
– воскликнул Корней, увидев зубчатые гряды скал, многие тысячи лет сражающиеся со временем: грызущим их зубами, изводящим морозами, ураганами, разрывающим льдом в каменных трещинах до такой степени, что образуются раны, с которых в долину стекают, осыпями, струпья острых камней.
Захар же вообще от этой, впервые виденной картины онемел. Встал как столб, разинув рот и выпучив от восхищения глаза.
– Погоди, это еще не все. Иной раз на закате так цвета разыграются, что и слово опасаешься вымолвить, - добавил, удовлетворенный произведенным эффектом, Корней.
Потом они еще долго стояли, размышляя каждый о своем. Первым прервал затянувшееся молчание Захар.
– Корней, мне почему-то здесь так легко и благостно. Просто душа поет.
Корней, вспомнив Луку, подумал, что тот, пожалуй, прав, и ответил Захару его словами:
– В горах души праведников да святых обитают и к Господу как-никак поближе. А все земное, суетное остается далеко внизу. Потому и благодать здесь нисходит на человека.
В высокогорье лето приходит с опозданием. В долинах уже жухнет, темнеет трава, грубеет на деревьях листва, а здесь жизнь только пробуждается, в иных расщелинах снег лежит до середины лета. Корней остановился над одним-единственным княжиком, обвившим серый курумник, не в силах отвести взгляд от желтовато-белых мужественных цветков: как будто еще раз повстречался с ушедшей весной.
Растительность на перевале была крайне скудная. Узкими языками растекается кое-где кедровый стланик; жадно цепляется за каменистую почву карликовая береза, и лишь где-нибудь в затишке можно увидеть невысокую, скрюченную студеными ветрами лиственницу.
Прямо перед ребятами, на гребне увала, среди огромных валунов и отвесных скал паслась семейка снежных баранов. Вожак, высоко подняв голову, с круто загнутыми ребристыми рогами, картинно выделялся на фоне алого заката. Сколько гордой силы чувствовалось в его напряженной фигуре! Рядом с вожаком две овечки, такие же высокие и бурые. Их головы украшают маленькие дугообразные рожки. Тут же и ягненок, едва по колено отцу. Он повторяет все движения родителя. Тот притопнул ногой, и малыш тоже. На перевальной седловине и крутом спуске с нее угадывались хорошо заметные даже на камнях бараньи тропы.
Скитники, видевшие этих животных впервые, наблюдали за ними затаив дыхание до тех пор, пока те не зашли за утес.
У горизонта, где дыбились лиловые облака, тихо гас закат. Наступающая ночь сглаживала зубчатые контуры хребтов, заливала тьмой ущелья, прятала в ней деревья.
Переночевав в безветренном скальном кармане, с первыми лучами солнца парнишки продолжили путь. Им предстояло спуститься в ущелье, выходящее на пойму Большой реки. За ней простирались оленьи пастбища Корнеева деда.