Скитники

Выполняя просьбу деда-травозная, Корней после Тихонова дня, когда солнышко дольше всего по небу катится и от долгого света Господня все травы животворным соком наливаются и вплоть до Иванова дня высшую меру целебности имеют, шел по высокому берегу речки, собирая лапчатку серебристую, необходимую для приготовления лечебного сбора прихворнувшему Проклу. Приседая на корточки, он с именем Христовым да с именем Пресвятой Богородицы срывал ту траву аккуратно, чтобы не повредить корни.

Неожиданно Корней ощутил на себе до боли знакомый взгляд. По голове и спине аж озноб пробежал. Неужели Смельчак? Он резко обернулся и внизу у воды увидел невзрачного, всклокоченного волка, но глаза, вернее один приоткрытый глаз, сразу выдал его. Точно, Смельчак!

– Вот это встреча! Так ты, старый вурдалак, оказывается, жив?!
– воскликнул Корней.

Зверь вздрогнул, еще сильнее прижал к затылку уши и втиснул голову в речную гальку. В его взгляде засквозили испуг, тоска, чувство полной беспомощности: не было сил даже оскалить когда-то мощные клыки. Глаза заслезились: то ли от жалости к самому себе, то ли оттого, что трудно было смириться с участью обреченной жертвы.

А Корней глядел на старого, сильно поседевшего зверя сочувственно, можно сказать, с грустью. Смельчак отвел глаза, тяжело вздохнул. Они поняли друг друга. В какой-то момент во взгляде Корнея вместе с жалостью невольно мелькнула мстительная удовлетворенность. Смельчак, словно почуяв перемену в настрое человека, тут же едва слышно заскулил.

– Нечего плакаться. Получил ты, браток, по заслугам.

Но просьба волка о пощаде была настолько открыто выраженной, что человек даже смутился. Корней спрыгнул с обрыва на прибрежную галечную полосу и направился к зверю. Тот сжался, дернул грязным, как метелка, хвостом и будто всхлипнул от ужаса. Шумно вздохнул еще раза два и замер…

– Не робей, лежачих не бьют, - Корней склонился над зверем и наткнулся на угасающий взгляд … Волк был мертв…

Набрав травы, Корней вернулся в хижину и рассказал деду о неожиданной встрече.

– Все как у людей, - задумчиво растягивая слова, проговорил отшельник.
– Кто затевает раскол, от него сам же и гибнет.

Златогрудка

Чуткий Лютый, похоже, что-то услышал: остановился, покрутил ушами и побежал к подножью вытянувшейся длинным языком серой осыпи. Подошедший следом Корней разглядел под камнями рыжую лисью мордочку.

Освободив заваленную кумушку, он положил ее на траву, ободряюще погладил по спине:

– Ну, беги, рыжая!

Та попыталась встать, но, сморщив нос, сразу легла: видимо, боль была невыносимой (лисы, как и волки, терпят ее молча).

Корней не мог оставить покалеченного зверя - погибнет, и понес рыжую в скит.

Златогрудка поправлялась чрезвычайно быстро. Кормили ее хорошо, но тем не менее любимым лакомством оставались все-таки мыши, которых специально для нее Корней добывал ловушками. Прошла неделя или немногим более. Поврежденные кости перестали болеть, и лиса, прислушиваясь к мышиному писку, шороху стала сама караулить юркие бурые шарики. Вскоре она переловила почти всех мышей сначала в сарае, а потом и на подворье. Делала она это ловко и изобретательно. У лис вообще есть талант обращать любые обстоятельства в свою пользу. Там, где волки, например, берут добычу за счет своей неутомимости, лисы - хитростью и сметливостью.

Как-то Златогрудка увидела у ограды ежа. Он тотчас свернулся в клубок, сердито растопырив жесткую щетину. Лиса долго катала колкий шар по земле, надеясь, что еж раскроется, но упрямец не сдавался. Окажись поблизости вода, лиса докатила бы до нее колючий клубок. Лиса вспомнила иной проверенный способ: став над ежом подняла заднюю лапу с тем что бы обдать его вонючей мочой, однако на этот раз попытка не удалась: она выжала из себя лишь несколько капель. Расстроенная лиса ушла, а недоверчивый еж еще долго не расправлял колючую спину.

Скитские собаки не очень жаловали кумушку и Корней, как только она перестала хромать, выпустил ее за ограду…

Зимой в один из ясных, студеных дней, возвращаясь от деда, парень увидел, что прямо на него, не таясь, бежит лиса.

Медно-рыжее пышное веретено, сияя на солнце, эффектно плыло над белоснежной пеленой среди елочек. Пушистый хвост кокетливо стелился следом.

– Какая красавица! Уж не Златогрудка ли это?

От слепящего солнца Корней так резко и оглушительно чихнул, что с бородки даже слетел иней. Но лиса, ничуть не испугавшись, подбежала и встала рядом.

– Признала!
– просиял скитник.
– Эх, какая благодать, что не дали сгинуть такой красе!

А Златогрудка, выражая радость, лизнула Корнею руку и заюлила между ног. Потом еще с полверсты неторопливо трусила рядом, ставя задние лапы так аккуратно, что они попадали в след передних с точностью до коготков. Дойдя до кромки белой ленты замерзшей речки, она повернула и, проворно прыгая по заснеженным валежинам, умчалась обратно к той жизни, для которой и была рождена.

– До встречи!
– крикнул ей вдогонку Корней.

Лиса в ответ звонко пролаяла.

Горное озеро

Впадину, приютившую скит, обрамляли два вытянутых с запада на восток хребта: Южный - более низкий, пологий и Северный - высокий, величественный, в бесчисленных изломах и трещинах, с чередой снежных пиков по гребню.

Излазивший Впадину вдоль и поперек, Корней прекрасно ориентировался среди холмов, ключей, чащоб и болотин, покрывавших котловину. Никто лучше его не знал, где нынче уродилась малина, где гуще морошка, а где уже пошли грибы. Зверье настолько привыкло к нему, что без опаски продолжало заниматься своими делами даже если он проходил совсем близко. Скитник на ходу разговаривал с ними, и ему казалось, что они понимают его.

К шестнадцати годам Корней столь подробно изучил все окрестности, что ему стало тесно во Впадине. Он все чаще обращал свой взор на горные пики Северного хребта, манящие своей мощью и неприступностью. В погожие вечера он любил наблюдать, как заходящее солнце красит скалистые грани его отрогов то в пурпурно-алые, то лилово-сине-зеленые, а чаще всего в золотисто-желтые цвета.

Корней не единожды делился с дедом своей мечтой подняться на самый высокий пик, но старик сердился на внука, запрещая даже помышлять о том.

– Деда, объясни - почему мне нельзя в горы? Я ведь уже взрослый и быстрый - за один день обернусь!
– уговаривал Корней.

Понимая, что одними запретами не обойтись, Никодим вынужден был, взяв с внука обет молчания, рассказать ему историю про монаха и про страшный мор.

– Помни: ведаем о том только я да Маркел. Ты третий, кроме того самого схимника, кому сия страшная тайна доверена. Так что, не отпускай ее далее себя. Человеки, известно, зело любопытны, а последствия этого свойства для нас всех могут быть ужасными: найдется непоседа-ослушник, на вроде тебя, заберется туда, и тогда всем нам смерть. Потому и наложили мы с Маркелом строгий запрет на посещение тех мест.
– Никодим внимательно оглядел внука, словно видел впервые.
– А ты и впрямь вырос, возмужал. Пожалуй, дозволю тебе подняться в горы. Но тех пещер сторонись, не приближайся к ним.