Скитники

Гостей усадили у низкого столика со светильником - каменной чашей с жиром, посреди которого пылал фитиль из скрученного мха. Эвенки расселись вокруг на камаланах - маленьких меховых ковриках, скрестив ноги.

Старшая дочь Агирчи, женщина с густым брусничным румянцем на щеках, в платье с широким подолом и шароварах, заправленных в легкие, из мягкой замши, олочи, подала большое берестяное блюдо с грудой светящегося янтарным жиром мяса и мозговых костей.

Во время еды никто не проронил ни слова. Мерно работали челюсти, мелькали длинные, узкие ножи, ловко отсекавшие мясо кусок за куском прямо у рта. Довольно урчали желудки, почмокивали губы, хрустели обгладываемые кости: культ еды воцарился в чуме. Масленые от сытости и удовольствия глаза эвенков сладко щурились и превратились в совсем узкие щелочки. По губам и подбородку стекал жир.

Корней с Захаркой, заразившись поэзией первобытного довольства, покорились царящей стихии чревоугодья. Им, как почетным гостям, на отдельном подносе подавали самые лакомые куски, включая олений язык и сладкие, сочные губы.

Блюдо уже несколько раз заполнялось вареной олениной доверху, но Агирча ласково просил у женщин еще. Наконец все наелись, и на месте медного таза с обглоданными костями появился большущий, закоптелый чайник. Пили ароматный напиток неторопливо, долго. Обливаясь тройным потом, прижимали к груди жиденькие бороденки и, прихлебывая, покрякивали от наслаждения. Корней, распробовав плиточный чай, не заметил, как опорожнил несколько чашек.

И только после окончания чайной церемонии хозяин, подправив угли открытого очага, обратился к внуку:

– Теперь говори, как живете. Все говори. Страшное дело, много говори.

Корней, раздав в подарок хозяйственную утварь из бересты, подробно поведал про мать, отца, сестренку. Про их ладный быт, про большой, теплый дом в котором они все вместе живут.

– Пошто старика забыли? Так долго не приходили?

– У нас устав строгий. Из Впадины не отлучаемся, чтобы никто не проведал, где мы хоронимся. Особливо острожники.

– Э-э-э, острог теперь ведь нету. Новый шибко далеко. Одни тут кочуем. Ниже род Сапкара кочует. Лучи совсем нет. Худо стало нам. За припасом далеко ходи. Страшное дело.

Миновал полдень, когда наевшиеся ягеля олени волнистым, серо-бурым потоком потекли сквозь лес к речке. Далеко неслось шумное дыхание, шлепанье копыт, густое похрапывание важенок. Шерстистые летние рога вскидывались и опускались, напоминая раскачиваемые ветром ветки кустарника, опушенные инеем.

При виде такой лавины Корнея охватило восхищение и гордость за деда, который легко управлял этой несметной ратью. Агирча, довольный произведенным эффектом, сиял:

– Своим скажи: куда как хорошо живем… А у вас много оронов?

Узнав, что у зятя до сих пор нет собственного стада, старик помрачнел. Морща широкий лоб, он то и дело огорченно приговаривал:

– Бедный хутэ, бедный, ой бедный!

Корней принялся успокаивать деда, объясняя, что олени им просто ни к чему - ездить на них некуда, для еды же во Впадине в достатке диких зверей.

– Э-э-э…- старик несогласно махнул рукой, - люди без оленя хорошо не живи, пропадай быстро. Моих оленей бери, хорошо живи.

Тронутый заботой и добротой, Корней не стал спорить с дедом.

Ягельные поля вокруг стойбища истощились, и эвенки через два дня свернули закоптелые берестяные покрышки с жердей чумов, и, сложив их на грузовые нарты, откочевали верст на пятнадцать вниз по реке к следующему лагерю. Как раз туда, где находились мощные солончаки.

В дороге повстречали медведя. Агирча уважительно поприветствовал его:

– Дорова, брат!

А Корнею пояснил:

– Хомоты тоже люди. Только рубаха другая. Иногда сердится, - при этом старик поднял вверх волосы и обнажил на затылке красный, бугристый от уха до уха, шрам - след от медвежьих когтей.

Прошло дней десять. Все это время тридцати летний сын Агирчи - Бэюн помогал гостям заготовлять соль. Набрали около шести пудов. Скитники, готовясь к возвращению, стали паковать груз. И женщины к этому времени закончили шить кухлянки и рукавицы в подарок русской родне. Агирча, после долгих споров, убедил все же внука взять трех вьючных оронов, чтобы тяжелую соль везти на них.

В последний вечер перед отъездом Корней и Захар долго совещались и решили, что, поскольку груз понесут олени, Захар в скит отправится один, а Корней останется на пару недель в стойбище, чтобы долечить больных оленей.

Утром, узнав об этом, Агирча даже расплакался от радости:

– Хороший внук. Добрый. Любит Агирчу. Страшное дело.

Совсем освоившись в стойбище, Корней старался, как можно больше помогать оленеводам, и не только лечил оленей, но и, к восторгу кочевников, научился ловить арканом важенок, править упряжкой; помогал ставить вершки на хариусов и ленков; по ночам ходил лучить тайменя с доски. На дикого зверя почти не охотились, так как Агирча, помешанный на оленях, имел огромное стадо и уход за ним отнимал уйму времени.

Больных животных Корней выхаживал, используя те же снадобья, что и дед при лечении людей. И надо сказать с хорошим результатом. Эвенки, видя, как быстро поднимаются на ноги хворые олени, прониклись к гостю особым почтением и стали величать его на свой лад - шаманом.

Гордый Агирча, похлопывая себя по засаленным штанам, важно говорил:

– Внук, ученый! Страшное дело! Большой шаман.

Вечерами, когда стойбище собиралось у костра, Корней рассказывал о старообрядстве, жизни Христа, его заповедях. Кочевники слушали и одобрительно кивали - “Ая Христос илэ”. Пожалуй, эвенком был”.

Настало время и Корнею возвращаться домой. Но на небесах распорядились по-своему. Ночью на стадо напали волки, и, когда Бэюн стрелял в них из берданки, один патрон дал осечку. Утром он сел выковыривать шилом негодный капсюль, а тот, как на грех, воспламенился, и заряженный патрон выстрелил, вогнав картечь в пах оленевода.

Рана, к счастью, оказалась неглубокой, но весьма болезненной: бедняга не был в состоянии даже шагнуть. В такой ситуации Корней конечно не мог покинуть стойбище. Прежде следовало поставить дядю на ноги одновременно помогая деду управляться со стадом.

Агирча в тот же день уехал на родовое святилище: повез туда голову специально забитого рогача, чтобы духи помогли сыну побыстрее оправиться от ранения. За многие десятилетия на капище собралась целая гора ветвистых рогов с белыми черепами …

Пока у Бэюна заживала рана, эвенки еще два раза откочевывали на свежие пастбища. Все народившиеся весной оленята выжили и заметно подросли. Да и среди взрослых оленей не пало ни одного, хотя волки порой крепко досаждали, но собаки и оленеводы всегда были начеку и стадо в обиду не давали.