Сколько ты стоишь?

«Сколько ты стоишь?» Неужели человеческая жизнь действительно измеряется сапфировыми ожерельями и алмазными подвесками?

Глава 4

Следующим вечером Елена нарядилась так, что любой дурак узнал бы в ней принцессу, пусть хоть сотню раз инкогнито.

– Сэл? – улыбалась она, теребя ароматический шарик на жемчужном ожерелье. – Скажи, он же в меня влюбится? Вчера, знаю, я выглядела ужасно, но я же не думала… Но теперь ведь влюбится?

Я заглянула ей в глаза и вместо привычного огня увидела туман.

– Ты хочешь влюбить его в себя или купить?

Принцесса проследила мой взгляд, погладила изумрудные подвески и распылалась в ещё более идиотской улыбке.

– Это для него. Я ему подарю. Ему понравится, он обрадуется…

Я не выдержала и на всякий случай принюхалась: вдруг Елену прокляли, а я не заметила? Нет, затхлого запаха проклятья не было, только душистая смесь, которой от Елены несло, как от канийского саше. А ведь принцесса всегда знала меру и обладала отличным вкусом… И вкус, и мера благополучно улетучились перед тёмно-синими («почти фиолетовыми, Сэлла!») глазами и золотистыми кудрями бордельного наложника.

Я вспомнила, как глупел Эрик при виде Елены, и решила, что возмездие справедливо.

– Сэл? Ты разве со мной не поедешь?

– Благодарю покорно, принцесса, – отозвалась я. Смотреть, как ты таешь и дуреешь в его руках? Как гаснет твой огонь? Нет. – Я бы хотела отдохнуть. У тебя прекрасный дом…

Дом действительно был прекрасен: Эрик явно выбирал его с любовью. В стороне от других поместий, чудесный сад и изумительное количество окон: он весь засветился, когда сегодня на пару мгновений из-за туч выглянуло солнце.

– Разве бордель не лучшее место для демона? – пошутила Елена. – Ты не голодна, Сэл?

– Ты полагаешь, что я буду пить наложников? – тихо спросила я.

Елена удивлённо посмотрела на меня.

– А в чём дело? Раньше ты не делала различий. Я прошу, только не трогай Дэни, а остальные… Я куплю тебе любого, кого скажешь…

Я ушла из комнаты до того, как она успела меня окончательно разозлить. И даже не наблюдала за ней той ночью. Зачем? Я и так могла сказать, чем она занимается, глупая девчонка, которая никогда не научится доброте и сочувствию!

Я только подняла голову к луне, заканчивая свой полёт – уже далеко после полуночи. И мысленно попросила: накажи её. Ты же справедлив – так накажи её. Девчонка считает, что она пуп земли. Что если у неё есть деньги, она может купить всё. Я очень хорошо знала это чувство беспомощности, когда ничтожество с набитым кошельком покупает тебя, тебя всю: твоё тело, чувства, – всё. Я убила всех этих толстосумов, издевавшихся надо мной, но Глостэр после смерти попадёт на Небеса, а Елена останется безнаказанной. Ты же справедлив – так сделай же так, чтобы она поняла, как это ужасно!

Но и тогда я не хотела закончить всё и выпить Елену, а сама убраться куда-нибудь в горы, подальше от людей. Елена, с её туманом, конечно, больше не привлекала меня, а горы… Вейстерская столица кипела жизнью – какие же горы?

Елена уезжала каждый вечер. Я улетала каждый вечер. Спать днём мне, как принцессе, не было нужды: я гуляла. Поместье, спокойное и красивое, было всё-таки слишком тихим. Мне хотелось жизни, хотелось тепла.

Столица Вейстера – Нант – была типичным северным городом. Порты, где торговали южане и купцы востока располагались сильно южнее, а Нант терялся в лесах на пересечении дорог к Силии, Каниийской империе и, западнее, к Фрэзии. Королевский дворец находился тоже чуть в стороне, не в самом городе – в столице его заменяла роскошная ратуша и величественный собор Всех Святых. Я часто пролетала над первой (очень удобные карнизы) и никогда – над вторым, хоть звон колоколов и манил меня, как свет манит мотылька. Но гулять днём было всё равно куда интереснее.

В Актёрские ворота, одни из самых оживлённых, выстроилась длинная очередь – в основном, конечно, из циркачей и балаганщиков. Я не отказала себе в удовольствии поболтать с ними и посмотреть на жонглёров, кукольников и укротителей. Наверное, это что-то ещё из детства заставляет каждый раз так радоваться искренней атмосфере сияющего праздника. Я куда сильнее люблю крестьянский цирк, чем представления для аристократии, а ведь я бывала и в изысканных театрах Кании, и на подмостках сцен островов Востока, полных символов и связанных цепями традиций.

Маленькая обезьянка в вязаной синей жилетке уселась мне на плечо и просидела так, воркуя, пока мы с её хозяином разговаривали – долго, до самых ворот. А потом по знаку дрессировщика разыграла целое представление, изображая из себя кавалера «для бл’городной м’леди». Я подыграла, а высокие бородатые стражники сгибались от смеха, глядя на нас. Это правда было весело – и мне тоже.

Циркач звал меня с собой, когда мы вошли в город (естественно, не заплатив пошлину – «обезьяньи деньги»). «Сколько платят эти господа? – смеялся циркач. – А я подарю тебе действительно интересную жизнь». Предложение было соблазнительным и даже не знаю, почему я отказалась. Может, потому, что роскошь люблю больше. Но я пообещала побывать на его представлении через пару дней, и мы расстались – естественно, навсегда.

Я гуляла по бедным кварталам, где пешком ходить нужно осмотрительно, опасаясь запачкать платье, даже если юбки длиной всего лишь по щиколотку. Люди не замечали меня: бедняки дрались с бродячими псами за объедки, совсем уж захудалые бордели смотрели тёмными провалами окон, и над всем этим веял запах свежего хлеба, смешиваясь с запахом не очень свежей рыбы и мясной требухи – где-то неподалёку находился квартал мясников.

Я смотрела на синее небо, яркое солнце и улыбалась. Вся штука в том, чтобы не глядеть под ноги и не обращать внимания на запах. Люди – вот кто куда интереснее. Насильник улыбается праведнику, вор здоровается с честным горожанином, полицейские дознаватели распоряжаются отнести выловленное в колодце тело местного пьянчуги и положить его под вяз – если в течение трёх дней никто покойного не опознает, его похоронят вместе с заключёнными Нантской тюрьмы…

От шумного рынка с яростными торговками и не менее яростными покупательницами, собрав последние сплетни, я свернула налево на первом же перекрёстке, попав в более-менее благонадёжный квартал, где жили, кажется, купцы средней руки. И уже обдумывала соблазниться сбитнем в ближайшем лотке, когда колокольный звон ввинтился в уши – с тем звуком, каким могильщики забивают крышку твоего гроба.

Я рванулась в сторону, чуть не попала под колёса чьей-то повозки и почти получила кнутом за это. А колокол всё бил – я ударилась о стену ближайшего дома и сползла на каменную мостовую, прижимаясь виском к холодной стене. Колокол бил – кто-то построил купеческую церквушку на месте, где раньше изгоняли таких, как я. Невинных девочек закапывали живьём, в колокольном звоне я слышала их вопли, и, закрыв глаза, видела, как тянутся ко мне их руки. Слишком давно то место не обагряла кровь, и призраки уже не могли поймать меня. Но заставить принять истинное обличие, а не личину серой дурнушки у них бы вполне получилось. Если бы только я не держала себя на диете эти дни…

Я прикусила губу до крови, пытаясь отдышаться, когда совсем рядом раздалось:

– Госпожа, вам плохо?

Я вскинулась, щурясь от яркого солнца. Еда!

– Госпожа, обопритесь о меня.

И стоило ему дотронуться до меня, как я узнала и голос, и это неприятное чувство чистого холодного ветра, когда ты и так замёрзла.

Я застонала от отчаяния. Как же не везёт – человек сам подошёл ко мне, и тот не то мученик, не то праведник. Будь ты проклят, Глостэр, уйди!

– Госпожа, что с вами? Давайте я отведу вас к лекарю.