Скопа Московская

Покушавшийся на меня дворянин уже был подготовлен в лучшем виде. Драбанты раздели его донага и сейчас сноровисто вязали прямо к вбитым в деревянную стену подвала крючьям. Прежде на них подвешивали холодное мясо, теперь же висит человек, который, возможно, совсем скоро станет куском окровавленного мяса.

— Может его сразу за ребро подвесить? — спросил у меня Сомме. Не из страсти к мучительству, а потому что хотел поменьше торчать в холодном подвале. — Крючья крепкие, на целую свинью рассчитаны, человека выдержат.

— Пускай пока так повисит, — покачал головой я.

Голые ноги под рубахой и тёплым кафтаном уже стыли в свободных татарских туфлях без задника. Наверху в таких ходить удобно, а вот в подвале становилось совсем неуютно.

— Кто таков? — спросил я у привязанного вора.

Слово это само собой скакнуло на ум. Ворами тогда звали не тех, кто тащит всё, что плохо или хорошо лежит, для этого было слово тать. Вор же понятие куда более широкое, и скорее соответствует современному прежнему слову «злодей» и «преступник» причём одновременно.

— Дворянин зарайский, Кузьма Воронов Петров сын, — не сказал, а выплюнул тот. — Верный слуга царю, не то, что ты, воровской князь.

Сдаётся мне, не такой уж он идейный, просто накручивает себя. Хочет в своих глазах быть мучеником за царя. Иван Сусанин, матьего.

Один из драбантов Сомме врезал ему пару раз в живот без приказа. Я не стал его останавливать. Мой несостоявшийся убийца зарычал от боли — бить драбант оказался большой мастак.

— Раз я вор, чего ты ко мне аки тать в нощи пришёл и сталью решил угостить? — усмехнулся я. — Выходит, из нас двоих ты — вор, а не я.

Он молчал, только тяжело дышал после кулаков драбанта.

— Холодно тут, — обернулся я к Сомме. — Отправь одного из своих драбантов, пускай принесёт жаровню с угольями да каких-нибудь прутьев железных.

Сомме распорядился и вскоре драбант вернулся с полной свежих углей жаровней, которую нёс за ручки, защитив ладони толстыми рукавицами. В самой жаровне уже раскалялись несколько стальных прутьев.

— Знаешь же как тело от раскалённого прута шипит? — спросил я.

— Кромешник ты, хуже опричника всякого, да ещё и вор! — выкрикнул зарайский дворянин Кузьма Воронов Петров сын, уже почуявший чем дело пахнет.

— На войне мы дела похуже кромешницких проделывали, — пожал плечами я, — когда надо язык развязать. Да и ты бывал в походе, знаешь, что с пленным врагом делают, если он запирается.

Драбанты поставили жаровню прямо у ног Воронова, один присел над ней и принялся ворошить прутьями угли.

— Кто велел тебе меня ночью зарезать? — быстро спросил я Воронова. Тот опустил глаза и смотрел только на багровые угли в жаровне, да на постепенно краснеющие всё сильнее прутья.

— Царёв брат, Димитрий, — не стал запираться Воронов. — Сам подошёл ко мне, о должке напомнил, золото посулил. Сказал, что, мол, не воевода ты, князь, но вор и на трон царский сам залезть желаешь, вот и надо тебе окоротить. Да так чтобы уж навсегда.

Ничего удивительного в этом нет. Раз уж жена Дмитрия на пиру поднесла мне у всех на глазах чашу с ядом, то и теперь царёв брат не остановится, пока не сживёт меня со свету.

— А ты и рад стараться, — усмехнулся я.

— Не мог я иначе, княже, — пробурчал себе под нос Воронов. — Долг у меня перед царёвым братом. За Болотникова стоял я, и петля мне грозила, да он спас, при себе держал, а после брату передал.

Так это ещё и профессиональный наушник. Вот это отменный человек мне попался, ничего не скажешь. Шпионил для Дмитрия Шуйского за царём, да и вряд ли только шпионил, раз так легко убивать меня отправился. Не первый, ой не первый грех убийства спящего или беспомощного на этой чёрной душе.

— Снимите его, — велел я Сомме. — Оденьте, отведите в кабак в Земляном городе.[3] Там напоите пьяным, да и горло перережьте. Нечего такому вору по земле ходить.

— Мои драбанты и к такому привычные, — скривил губы в сардонической ухмылке полковник.

— Денег на пропой пусть у матушки возьмут, — добавил я. — Негоже по делу за свой кошт пьянствовать.

Сомме ухмыльнулся ещё шире. Пить за чужой счёт все любят.

— А с теми двумя как быть? — спросил он у меня, когда я уже направился к лесенке, ведущей прочь из подвала.

За моей спиной драбанты развязывали Воронова, чтобы отправиться с ним на последнюю попойку в Земляной город. Зарайский дворянин ничего не понимал, говорили-то мы с Сомме по-немецки, однако не сопротивлялся.

— Сам разберусь, — отмахнулся я, понимаясь наверх.

Выбравшись из подвала я кликнул Болшева и вместе с ним и парой послужильцев[4] отправился в клеть, куда посадили оставшихся двух соглядатаев Дмитрия.

В клети было так же холодно, как в подвале. Закутавшиеся в тулупы соглядатаи сидели на земляном полу, напоминая нахохлившихся голубей. Первым делом я велел Болшеву поставить обоих на ноги и отобрать у них тулупы. Так лучше дойдёт.

— Друг ваш поднял на меня руку в моём доме, — ледяным тоном проговорил я, смеривая обоих взглядом, от которого они ёжились едва ли не сильнее, чем от холода, царившего в клети. — Завтра поутру его найдут в кабаке в Земляном городе с перерезанным горлом.

Тут оба соглядатая, как я и думал, повалились на колени и поползли ко мне на карачках.

— Не казни, князь-милостивец, — вопили они в один голос. — Сохрани животы наши. Не было у нас умысла тебя губить.

— Прочь, псы! — рявкнул на них Болшев, замахнувшись для острастки саблей в ножнах.

Тульский дворянин до сих пор чувствовал себя скверно, потому что проспал угрозу, и первыми спасать меня ворвались не его люди, а драбанты Сомме. И только рад был был выместить на оставшихся двух соглядатаях накопившуюся злость.

— Глядите, наушничайте, докладывайте обо всём Дмитрию, — разрешил я соглядатаям. — Но коли снова к кому подойдут и предложат меня убить, сразу о том мне докладывайте.

— Не придут к нам с таким, — заявил один из них, поднимаясь на ноги и хлопая себя руками по плечам.

— С чего ты взял? — удивился я.

— Кузька Воронов вор был, холоп беглый, что за Болотникова дрался, тот его послужильцем сделал, — объяснил соглядатай. — Это потом уже, при князе Дмитрии он зарайским дворянином сказался, но все-то знали, кто он таков. Одного слова княжьего хватило бы, чтоб он на глаголь отправился.

— А вы стало быть агнцы, — рассмеялся я. — Никогда прежде чёрных дел не творили.

— Всяко у нас за душой, княже, — не стал отпираться второго соглядатай, — но на спящего руку бы не подняли. Встретить в переулке сабелькой — это можно, а в постели резать, нет. Совсем это дело кромешное.