Скопец, сын Неба

С чувством превосходства Иоанн оглядывает Иуду, затем Иисуса и высокопарно произносит:

– Учитель, позволь мне понести твою тяжесть.

Иисус, погруженный в какие-то свои мысли, на мгновение задумывается, и затем легко смеется.

– Понести мою тяжесть? Как благородно сказано! Вот только разве это тяжесть, мой мальчик? Это всего лишь сума.

Иоанн смущается от собственного порыва, но сохраняет задор.

– Все равно. Позволь мне взять ее у тебя.

– Что ж, начни с этого. Но говорю тебе, что будет в жизни тяжесть и побольше.

– Я готов!

Иисус снимает с плеча холщовую суму и передает ему. Водрузив ее на себя, точно хоругвь, Иоанн тут же задает нескромный, но милый, как это у него всегда получается, вопрос:

 - А что в ней?

 - Посмотри, - охотно разрешает Иисус.

Дважды повторять это не нужно. Юноша мгновенно распахивает ее и, чуть отстав от своих спутников, жадно разглядывает поклажу. Его любопытство вполне удовлетворено: в багаже учителя нет ни гроша, зато там есть алебастровый флакон со снадобьем, мешочки с травами и кореньями, смена белья и два свитка: Когелет - Проповедник, приписываемый мудрому царю Соломону, и какой-то греческий манускрипт. Вот поклажа, достойная бродячего мудреца! Теперь ее несет Иоанн.

Он гордо оглядывается по сторонам. Никто его не видит. Дорога из Каны к Галилейскому озеру пролегает меж холмов. В месяце Эфаним воздух в Галилее уже по-осеннему свеж. Недавно закончился праздник кущ - Суккот, следующий сразу за днем искупления, и на склонах среди опустевших виноградников, гранатовых плантаций и оливковых рощ попадаются уже завядшие шалаши и шесты от палаток, в которых народ справлял праздник после сбора урожая. Ныне все вернулись в свои дома. Настала пора свадеб.

– Правда, учитель, хорошо в нашей Галилее?
– впитывая полной грудью в себя окружающую атмосферу, вопрошает Иоанн.

– Хорошо, - соглашается Иисус.

– А Иуда из наших?
– громко продолжает он, не обращаясь по заведенному порядку прямо к их хромому спутнику.

 Тот лишь хмуро косится на юнца и отворачивается.

 - Иуда из Иудеи, - отвечает за него Иисус.

 - Понятно, - многозначительно произносит он, будто только галилеяне отличаются добрым нравом, а в Иудее живет лишь сборище мрачных существ.

– Что тебе понятно? - резко одергивает его Иуда.

Иоанн сознает, что нарушил шаткое перемирие, да и сказать ему нечего.

– Так… вообще… понятно.

– Впредь понимай про себя!

Иоанн не может стерпеть, что его одергивают как мальчишку.

– Но ведь я к вам не обращался.

– Но говорил обо мне.

– Достаточно, - останавливает их обоих Иисус.

Наступает молчание. И опять череда холмов безмолвно оплывает спутников с двух сторон. Тянутся все те же рощи, виноградники, фисташковые деревья на скалистых вершинах. Это однообразие утомляет Иоанна, он не выдерживает больше окружающей их со всех сторон тишины, в которой слышен лишь шелест листьев и постукивание пенала при каждом шаге Иуды.

– А куда мы идем, учитель?

– Мы просто идем. Дорога нас ведет, в ней смысл.

– Но дорога ведь нас куда-то приведет?

– Несомненно.

– А там, куда она нас приведет, нас никто не ждет? - Иоанн тщательно подбирает слова и выстраивает вопросы, ибо всякий разговор с учителем воспринимается им как философская беседа, а не как праздная болтовня. Весомое немногословие Иисуса стало вторым искушением Иоанна. Ему бы научиться так значительно и просто хранить молчание. Теперь ему приходится следить за своей речью, умнея на своих собственных глазах. Язык Иоанна выровнялся, стал глубокомысленнее. – Ведь в дорогу отправляются ради встречи, - мудро заключает он.

– Встречи будут. Но нас никто не ждет.

– Значит, мы идем, чтобы идти, - рассуждает он дальше. - Но так можно уйти очень далеко. На край света, где кончается земля и начинается Океан.

– Не дальше Царства Небесного, мой мальчик. Никому не уйти дальше него.

– Так мы идем в Царство Небесное?

– Именно. Все туда идут.

– Все.

Иисус кивает головой.

– Все-все? И праведники, и грешники?

– Все, в ком есть душа.

– Расскажи, учитель.

– Все кончается для человеческих душ Царством Небесным.

– Расскажи.

Иисус ласково взглядывает на юношу и, наконец, после нескольких часов молчания с того момента, как они вышли утром из Канны, начинает говорить. Иоанн превращается во вдохновенного слушателя. Он обожает речи Иисуса, ради их небесной музыки, он готов идти и на край света. Нужно лишь питать его все это время молоком премудрости.

– Людям кажется, что мир полон дорог, и каждый идет по своей дороге. Поэтому они говорят, что пути их сходятся и расходятся, сплетаются и пересекаются. А когда кто-то умирает, говорят, что его путь оборвался.

– Еще говорят: на его пути было много препятствий, - живо откликается на эту игру Иоанн.

–  А про целеустремленного человека говорят: он не свернет с избранного пути.

– А про слабого и грешного: он сбился с пути. А еще говорят: он шел вверх, но скатился вниз. Или: он оступился и упал. А вот еще: он шел извилистой дорожкой. Мой отец часто такое говорит мне и брату, - тут Иоанн осекается, упомянув отца, против воли которого он сегодня ушел за ненавистным тому Иисусом. Некстати он вспомнил своего отца, но учитель, словно не заметив ничего, продолжает:

– Люди думают, что жизнь состоит из множества дорог, по которым можно идти вправо и влево, вверх и вниз, вперед и назад. Но говорю тебе, что есть лишь одна дорога в этом мире и все мы с рождения вступаем на нее. А вступив, идем вместе со всеми по ней до смерти. И у этой дороги есть важная особенность: по ней нельзя идти назад, можно лишь продолжать свой путь вперед или сойти с нее и остаться на обочине. Если бы эта дорога была обнесена стенами с двух сторон, то человек был бы обречен идти по ней до конца или, по крайней мере, до своей смерти. Но стен нет, хотя иные люди хотели бы их возвести. Порою я сам этого хочу, - иронично признается Иисус. - Но дорога открыта и пролегает по всему миру. И человек, идя по ней от рождения, видит слева и справа от дороги леса и луга, горы и озера, дворцы и сады, моря и пустыни. И в том месте, которое окажется по сердцу человеку, сходит он с дороги и часто уже больше не идет никуда. Он закончил свой путь и стал все равно что мертвый. Он и есть мертвец для Святого Духа. Он возлежит в своем дворце, или блаженствует у озера в саду. Возможно, ему так хорошо, что и мечтать больше не о чем, но говорю тебе: он мертвец отныне. Чтобы воскреснуть, должно ему все бросить и опять выйти на дорогу. Все живое и воскресшее из мертвого находится в пути. Посох и сума - вот его собственность.

Воображение Иоанна рисует широкую как море и длинную как человеческая жизнь дорогу, утоптанную миллионами ног. Она уходит в сказочную даль, покрывая все земные просторы, и там за горизонтом сливается с голубым небом, по которому плывет Храм, сотканный из белых облаков и переливающийся драгоценными каменьями. Золотая крыша его блистает вместо солнца, получая свет от божественного источника. С исходной высоты, на которую мысленно поставил себя Иоанн, все перед ним как на ладони. Он видит движущуюся массу смертного человечества. Порой из нее выходят отдельные существа и останавливаются восхищенно в прекрасных краях. В этих краях, в листве деревьев, в густой траве, под водой и за дворцовыми колоннами скрывается дьявол-змей, который обольщает людей, чтобы не шли они дальше к Небесному Храму, который ждет их вдали.