Скопец, сын Неба

Когда-нибудь перед Иоанном тоже разверзнется небо и будет ему голос свыше, и любовь, которой так много в нем, что ему порой трудно дышать, не позволит ему онеметь от страха и пропустить этот час. Он запомнит все и подробно опишет это в своем откровении. Так будет.

Иоанн привычно взглядывает вверх. Осеннее небо над ним затянуто тучами, как Святая-Святых Храма - завесой. Так, наверное, и есть: облака – это завеса Небесного Града. Бог создает их, чтобы скрывать там своих ангелов. Небо безмолвствует пока и не подает знака юноше. Но когда-нибудь Иоанн увидит свои небеса, ведь он много возлюбил и шагает с учителем в ногу к Царству Небесному. Откуда-то же внушено ему с отрочества, что он рожден для необыкновенных дел, что его жизнь не может пройти без чудес.

Меж тем уже вечереет.

Трое спутников проходят за поворот дороги, им открывается широкая лощина между гор. Увы, никаких чудовищ нет там, чтобы восхитить Иоанна могуществом и фантазией Творца, есть лишь обычная галилейская деревушка на два десятка дворов. Они приближаются к самому крайнему из них, входят и стучатся в двери дома. Им долго никто не отзывается. Наконец, раздается голос:

– Что нужно?

– Мы путники. Просим пустить на ночлег.

– Откуда вы?

– Мы из Канны, были на свадьбе, идем теперь в Капернаум, - терпеливо объясняет Иисус.

Дверь приоткрывается и показывается дряхлый старик.

– Ныне много лихих людей бродит по дорогам, - ворчит он, внимательно разглядывая стоящих на крыльце людей.- Израиль уже не тот. Язычники в нем поселились. Да и наши зелоты теперь свирепствуют.

– Мы не причиним вреда.

– В дом пустить не могу. А в сарае ночуйте, если хотите.

– Ты бы нам, старик, хоть одеял дал, - вступает в разговор Иуда. - Холодно в твоем сарае. А зелотов не ругай. Они за твою свободу сражаются.

– Там сено есть. Им и укроетесь.

– Ну а поесть у тебя что-нибудь найдется? Мы заплатим.

Старик недовольно смотрит на Иуду.

– Видно, господин. Одеяло ему, ужин подай. У меня не постоялый двор.

– Мы устали и голодны, - мирно объясняет Иисус.- Но если ничего нет, спасибо и на том.

– Сейчас посмотрю. Может, что и найдется.
– И старик закрывает перед ними дверь на засов.

Они идут в сарай. Кроме пустых яслей, сена и груды навоза там ничего нет. Иуда сразу же принимается за разведение костра. Его покалеченная нога начинает ныть при малейшем похолодании. Он быстро и привычно с помощью взявшегося откуда-то кремния запаливает охапку сена и крошит на нее сухой навоз. Помещение наполняется кислым дымом.

Вскоре появляется старик с кувшином воды, хлебом и сушеными смоквами. После вчерашнего свадебного изобилия этот ужин выглядит более чем скромно.

– Старик, мы заплатим вдвойне за твой сыр и масло, - предлагает Иуда.

– Нет у меня ничего. Что было… вот, даю.

– А что так тихо в деревне? - спрашивает Иисус.

– Так многие ушли на заработки в Тибериаду, а иные натрудились за день и отдыхают. Не всем же по дорогам шастать и мирных людей беспокоить. Ну ладно, некогда мне с вами говорить, меня дома ждут.

Он неодобрительно косится на то, как Иуда щедро накладывает в костер куски деревенского топлива.

– Вы мне сарай не спалите.

– Ничего с твоим сараем не случится, только суше станет.

Качая головой, старик уходит.

Наскоро поужинав, они устраиваются на ночлег. Иуда ложится ближе к огню, обмотав свою искалеченную ногу толстым платком из козьего пуха и поставив эбеновый пенал под голову, Иоанн - на сене справа от Иисуса.

– Старик мог пустить нас на ночь хотя бы в сени, - ворчит Иуда.

– Может, он и пустил бы, будь ты с ним поласковее, - добродушно замечает Иисус.

– Нет. Просто нужно было постучать в другой дом. На окраинах деревни всегда живут самые вредные. Добрый, сытый народ живет в центре, - уверенно заявляет Иуда.- Так всегда и у людей, и у зверей.

“Вот бы бросить его ящик в костер, - злорадно думает Иоанн, - долго бы он горел”.

Ему совсем не хочется спать. Такое часто с ним случается. День прожит, на дворе ночь, но есть ощущение какой-то незавершенности, будто не хватает последнего штриха в картине прожитого дня. Необходимо сделать что-то еще и лишь потом отправить этот день в копилку небытия. Он нащупывает под рукой суму Иисуса и находит в ней недостающее звено.

– Учитель, давай почитаем Когелет.

– Здесь темно, - замечает Иисус.

– Я смогу.

– Что ж, тогда читай.

Юноша вскакивает с места, достает свиток из сумы и садится боком к огню напротив Иуды, который не реагирует на их разговор.

– Что мне читать?

– Ты хорошо его знаешь?

– Конечно. Мы с Иаковом с детства знаем его наизусть.

– Тогда читай то, что тебе больше всего нравится.

Больше всего Иоанну нравится самые горькие пассажи разочарованного царя. Юность любит пессимизм, который ей ничего не стоил. Мудрость даром, печаль на прокат. Они как уксус и соль к пресному обеду: платишь за обед, их получаешь бесплатно. Он начинает читать так, как его учили в синагоге: нараспев и чуть покачиваясь всем телом в такт стихам.

“Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог и чтобы они видели, что они сами по себе - животные. Потому что участь сынов человеческих и участь животных - одна участь: как те умирают, так умирают и эти; и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все суета! Все идет в одно место, все произошло из праха и все возвращается в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?”

Иоанн продолжает читать о суете сует и томлении духа, о страдальческой и безнадежной участи сынов человеческих, погруженный в музыку скорби, а когда, наконец, отрывается, то обнаруживает, что Иисус задремал под его монотонную декламацию.

– Учитель, ты спишь? - разочарованный не меньше Соломона, спрашивает он.

Иисус открывает глаза и встряхивает головой.

– Нет. Но признаюсь тебе, чуть не уснул. Что же тебе нравится в этой книге?

– Что нравится? Не знаю…

– Но ведь ты для чего-то читал это. Как понимаешь эти строки?

– Как понимаю? - юноша впервые задумывается над тем, что привлекает его в чужой печали. - Когда я читаю это, мне становится жаль всех людей. И себя жаль. Ведь я тоже умру. Вот, как здесь сказано: а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что память о них предана забвению; и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли; и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем. Учитель, неужели так?

– Так.

– А как же воскресение?

– Воскресение не для сынов человеческих, но для сынов Неба.

– А кто они?

– Те, которые не сошли с дороги к Царству Небесному. Надеюсь, ты станешь одним из них.

– Обещаю, учитель, я никогда тебя не оставлю!

– Вот и хорошо. Кто, по-твоему, язычники и грешники?

– Язычники не почитают Бога Единого, а грешники почитают, но не исполняют его заповеди, - не задумываясь, как затверженный урок, докладывает он.

– А я говорю, что все сошедшие с дороги - язычники и грешники. Но должно нам позвать их с собою, ибо все они - сыны человеческие и все свободны, но не знают этого сами. Они свободны стать сынами Неба.