Скорость

Однажды, когда пассажирский поезд, на котором Елена Гавриловна работала проводницей, стоял на двадцать третьем разъезде, ей вдруг показалось, что она увидела Николая. Желтый флажок мгновенно выпал у нее из рук. Но в ту же минуту стало ясно, что перед ней чужой человек, дежурный по разъезду. И все же она волновалась, не могла отвести от него взгляда. Он тоже стоял у вагона, чего-то ожидая. Потом, когда скрипнули колеса, этот незнакомый человек сказал тихо: «Приезжайте снова, я буду ждать вас». И долго махал рукой уходящему поезду.

Дежурного звали Бронников. В записках, которые она стала получать от него, он так же подписывался «Бронников». И то ли потому, что действительно было в нем что-то от Николая, то ли просто ей очень хотелось этого, только полюбила она его со всей неистраченной женской пылкостью. И все было бы, наверное, хорошо, но… За пять дней до свадьбы он вдруг не вышел к поезду. Встревоженная Елена Гавриловна, оставив вагон, побежала к дому с приметными резными наличниками, куда уже не раз приводил ее сам Бронников. Возле дома толпились люди, чего-то ожидая. А между наличниками, под развесистыми карагачами, стояла крышка гроба.

До сих пор остались в памяти у Елены Гавриловны слова матери Бронникова: «Терпи, дочка. Паровоз, он бездушный».

До самого вечера пролежала она в тот день на полынном степном кургане, забыв от горя обо всем на свете. То были вторые слезы и, казалось, последние, потому что всему бывает предел.

И вдруг опять пришлось плакать. Конечно, слова Алтунина не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось ей уже пережить. И все же…

На другой день к детям Алтунина она не пошла. Не пошла и на третий, и на четвертый. Они же появлялись у нее в комнате почти каждый вечер. И когда Прохор Никитич попросил извинения, она даже пожалела, что приняла близко к сердцу его необдуманные упреки.

Сейчас, поглядывая на засыпающего мальчика, Елена Гавриловна была занята той же мыслью: «Что бы там ни произошло, а у меня есть сердце…»

Поправив на Вовике одеяло, она повернулась к Наташе.

— Ложись-ка и ты, моя хорошая, спать. Отец наверно задержится. Слышишь, что на улице творится?

Они подошли к окну, приоткрыли штору. В густой снежной сумятице ничего не было видно. Широкая улица с рядами столбов и деревьев словно исчезла куда-то.

— Ложись, — повторила Елена Гавриловна, ласково обняв девочку. — А я посижу еще немножко.

12

В комнате дежурного было оживленно. Срочно вызванные бригады готовились к схватке с бураном, оформляли документы, знакомились с новыми приказами. Сам дежурный, прижимая к уху телефонную трубку, говорил старшему диспетчеру отделения:

— Да, да, знаю, уже выходит. А для второго сейчас проясним.

Он повернулся к сидящему рядом Алтунину, спросил:

— Как же быть, Прохор Никитич? Придется снимать паровоз с шестой канавы. Его еще не потушили.

Алтунин посмотрел на прикрепленную к стене карту путей, задумчиво пощупал упругий подбородок. «Вторым» именовалось северо-восточное плечо, проходящее по самой пустынной местности. Там даже при небольших буранах создавалась угроза движению. И сейчас надо было срочно послать туда снегоочиститель.

— Что ж, снимайте, — согласился Алтунин. — Ремонт на сутки оттянем.

— А с заявками на другие участки что будем делать? — продолжал беспокоиться дежурный. — Может, Кирюхин не верит, что в депо нет больше паровозов?

— Он, видно, уверен, что у нас есть волшебная палочка, — скривил губы Алтунин, и пальцы его медленно забарабанили по столу.

С того момента, как он вернулся с линии, не прошло и двадцати минут, а Кирюхин звонил уже дважды. Он грозил принять самые суровые меры, если его требования на локомотивы не будут выполняться точно, без объяснений и проволочек. Этот гнев был вызван предложением Алтунина снять со станций Кинешма и Степная три паровоза, находящиеся там без действия, и пустить их под снегоочистители.

— Вы меня предложениями не кормите, — возмущался Кирюхин. — Я слушать не хочу. Извольте организовать дело так, чтобы снегоочистители работали на всех линиях.

Но положение с локомотивами от этого не менялось. Удовлетворить заявку диспетчера четвертого участка Алтунин мог, по самым строгим расчетам, не ранее как через три часа. Конечно, ждать было безрассудно. Требовалось придумать что-то другое. А что?

— Посоветуйте снять маневровый, — сказал дежурный. — Там сейчас два.

— Уже советовал.

— Не хотят? Напрасно. Можно потерять больше, В такую пургу…

Во время разговора зашел человек в офицерской форме без погон. Щеголевато пристукнув каблуками, он привычно выпрямился, будто перед военным начальником.

— Разрешите представиться, Зиненко. Инструктор горкома.

Алтунин протянул ему руку.

— Здравствуйте. Что-то вы поздно к нам, товарищ Зиненко?

— Да я уже с утра брожу здесь, — улыбнулся Зиненко. — Даже обедал в вашей столовой. Специально ждал, когда с линии вернетесь.

— Напрасно ждали, — сказал Алтунин. — Занят я. И когда освобожусь, не знаю.

— Жаль. С Дубковым хотел поговорить, тоже неудача: в рейс уехал. А главный инженер чего-то уклоняется. Может, все-таки подождать?..

Алтунин посмотрел на молодцеватую фигуру гостя, на его бойкие выразительные глаза, прищурился.

— А что, собственно, вы хотите?

— Видите ли, вопросов много. И вообще мне хочется войти в курс ваших дел. И насчет отношений с отделением, и с Мерцаловым…

— Нет, нет, — решительно мотнул головой Алтунин. — Не могу. Вы же видите, что делается. Весь резерв снегоочистителей в бой двигаем. — И он опять повернулся к путевой карте, давая понять, что разговор окончен.

Не прошло и пяти минут, как снова распахнулась дверь. На пороге появился сам Кирюхин. Глаза его злобно сверкали, С бороды падали клочья снега.

— Ну, что, опять предложения готовите? Хватит! Пойдемте в цехи!

Алтунин поднял голову.

— Может, сначала выслушаете?

— Потом, потом!

Алтунин пожал плечами и, застегнув куртку, пошел следом за Кирюхиным.

У паровоза, что стоял на первой канаве, начальники переглянулись.

— На промывке? — спросил Кирюхин.