Скорость

— Ужас! — сказал Борис Иванович.

Римма рассмеялась.

— Что ты, папа. Это шедевр одного американца. Сам сочиняет и сам играет. Анонс! На каждом концерте разбивает по два пианино.

— Кому это нужно?

— Нужно вот. По трое суток за билетами стоят. Интересно все-таки: за полтора часа два музыкальных трупа.

— Ну мы с тобой не такие богатые. Сломаешь, больше не куплю. Сыграй Чайковского.

Римма подошла к тумбочке с нотами, начала перебирать. На ее место села Полина Поликарповна и заиграла вальс «В лесу прифронтовом».

— Вот это человеческое, — сказал Борис Иванович.

Римма оставила ноты, повернулась к Зиненко.

— Аркадий Петрович, пойдемте танцевать?

— С удовольствием, — Зиненко выбрался из-за-стола и, взяв партнершу за руку, предупредил: — Только я, знаете, не силен. Редко приходится.

— Тем лучше. Учеником будете.

Танцевал он действительно неловко: то сбивался с такта, то задевал носками ботинок за туфли партнерши, но Римма словно не замечала этого. Откинув назад голову, она довольно улыбалась и тихо пела. Зиненко сделалось с непривычки жарко. Главное: никак не слушались ноги.

После вальса он сказал Полине Поликарповне:

— Значит вы можете не только рисовать, но и…

— В музыке она даже сильнее, — пошутил Борис Иванович. Веселая Полина Поликарповна мгновенно поскучнела, повернулась к мужу. — Ты думаешь, я не понимаю, на что ты намекаешь?

— Чего ж намекать, Поля. Я всегда говорю, ты музыкантша. А в живописи у тебя выверты.

— Это по-твоему. А у меня свои взгляды. И вообще ты, Боря, неисправим, — вздохнула Полина Поликарповна. — Как въелась в тебя привычка к старым мастерам. Это даже болезнь.

— Болезнь? Вон как! — Борис Иванович посмотрел на Зиненко. — Слышал, Аркадий? Критикуешь, значит больной. Вот это тактика, а?

— Хватит, не входи в роль, — сказала Полина Поликарповна.

— Обожди, Поля. Я вспомнил про этого вашего, ну, что на выставке… Да, да, Огородников. Тот знаешь, Аркадий, что придумал? Хвалишь его подсиненную известку вместо инея, пожалуйста, смотри. Молчишь, тоже смотри. А сделал замечание, сейчас же на картину шторку и, будь добр, проходи дальше. За три дня на него шесть жалоб.

— Силен, — удивился Зиненко.

— И все-таки Огородникова я уважаю, — сказала Полина Поликарповна.

— А я хочу танцевать! — категорически заявила Римма и принялась разливать коньяк.

10

Началом всему был разговор Романа Филипповича с зятем. Состоялся он через сутки после суматохи с Лидой, когда Мерцалов вернулся из очередного рейса.

Пока ужинали и пили чай, хозяин молчал. Только изредка трогал усы да задумчиво поднимал и опускал брови. Но как только Евдокия Ниловна убрала со стола посуду и удалилась на кухню, он сказал Петру полушепотом:

— Пойдем-ка в мою комнату.

Там, возле книжного шкафа они сели друг против друга, сдержанные и настороженные.

— Допрашивать будешь? — спросил Мерцалов, догадываясь, чего хочет от него Роман Филиппович. Тот помотал головой и как можно спокойнее ответил:

— В следователи не гожусь. А знать все же хочу, как ты поджилки паровозу резал. Уж больно сноровисто. Разом наповал.

— А с тобой не случалось такого?

— Может, и случалось. Только я сам отвечал, за других не прятался и следы не заметал.

— Какие следы? Это ваша с Алтуниным выдумка. Кирюхин и Сахаров молчат, а вы из кожи вон лезете. Боитесь всю славу заберу. Не бойтесь, вашей не трону. Своей хватает.

— Ты о славе погоди. Прежде с паровозом давай разберемся. Как все же получилось? Песчаных бурь вроде не было: зима. Не смазывал, что ли?

Петр зло усмехнулся:

— Чудаки. О паровозе болеть вздумали. Да вы сами отправите его завтра на свалку. А рекорд жить будет, Он войдет в историю.

— Понятно, — вздохнул Роман Филиппович, поправляя подкрученные кончики усов. — Потому, значит, и скоростемеру голову свернул. Без него легче входить в историю.

Большое лицо зятя стало гневным, и без того маленькие глазки сузились. С ним никто не разговаривал таким тоном даже во время его работы учеником машиниста. А сейчас, когда весть о рекорде разлетелась по всей стране, начались вдруг придирки. И ведь кто придирается: тесть.

— А я считал тебя близким человеком, — огорченно вздохнул Петр.

— Вот, вот, — вскинул голову Роман Филиппович. — Ты считал, что будешь нарушать правила движения, портить паровозы и прятаться под мое крылышко. Смею заверить — не выйдет.

Петр вскочил со стула и несколько мгновений в упор смотрел на Дубкова.

— Знаешь, что? — произнес он каким-то не своим голосом. И, не договорив, ушел из комнаты. Потом хлопнула наружная дверь.

Обеспокоенная Евдокия Ниловна выбежала из кухни и, торопливо вытирая о фартук руки, принялась ругать мужа:

— Ну, что ты пристал к человеку. Согнать со двора захотел. Вот и ушел, и не вернется.

— Вернется, свежий воздух поможет.

Минут через двадцать Петр вернулся. Он молча разделся, прошел в свою комнату и сразу потушил свет. Зато на следующий день произошло то, чего боялась Евдокия Ниловна: Петр забрал чемодан с вещами и ушел из дома, узнав, что новый тепловоз, к приему которого готовился, предназначен не ему, а Юрию Сазонову. Узнал он и о подготовке специального заседания партийного бюро. И этого оказалось вполне достаточно для новой вспышки между зятем и тестем.

Ошарашенная случившимся, Евдокия Ниловна ударилась в слезы.

— И что за напасть такая, — голосила она, припав грузным телом к дивану. — Вся семья вразброд пошла. Ровно за грехи какие. Чего же я теперь дочке-то скажу?

— А ничего, — строго наказал Роман Филиппович. — Даже виду не показывай. Слышишь?

Евдокия Ниловна и сама понимала, что сейчас никак нельзя тревожить Лиду такими страшными вестями. Но ей от этой мысли было еще больнее.

Уход Петра из дома в тот же день стал известен по всей улице. К Дубковым пошли соседи, знакомые. Одни сожалели, другие возмущались, третьи пытались помочь советами.

А сегодня под вечер, когда Евдокия Ниловна ушла проведывать дочь, к Роману Филипповичу забрел Сазонов-старший. Отряхивая снег с воротника старенькой шинели, он жаловался:

— Свистит на улице-то, И все этак снизу, забористо. Похоже разыгрывается.

Голос у него был хриповатый. Между словами пробивался тугой кашель.

— Простудился, что ли? — спросил Роман Филиппович, помогая гостю раздеться.

— Верно, прихватило чуток. Лежать бы надо, а тут слышу: беда у Дубковых, зять ушел. Нельзя, думаю, не сходить. Выяснить нужно: правда или зазря болтают.