Скорость

— Это верно, — сказал Кирюхин. Он понял, что секретарь горкома уже знает все обстоятельства, и заговорил более откровенно: — Мы, Борис Иванович, целый вечер колдовали вот за этим столом. И так, и этак прикидывали. К сожалению, иначе поступить не могли. Ведь отказать в квартире Мерцалову…

— Что? Не хватило мужества? С Белкиной, конечно, легче разговаривать.

— Зачем вы так, Борис Иванович.

— А затем, что зря вы Белкину обидели. Не имели права. Она — одинокая мать.

Последнюю фразу он произнес так внушительно, что Кирюхин решил больше не упорствовать. Резко тряхнув бородой, пообещал:

— Вселим и Белкину. Как только очередной дом подготовим, вселим. — И чтобы лучше убедить Ракитина, сочувственно развел руками: — Эх, Борис Иванович, да разве мне приятны все эти разговоры. Ордера на квартиры вручать куда веселее. Но что поделаешь? Не всегда ведь получается, как хочешь… и в строительстве, и на транспорте. Прочитали, наверно, мое послание? Ну что, пай-мальчиков разыгрывать будем? А может, все же толкнемся? Козырь-то в наших руках?

Ракитин ничего на это не ответил, будто не расслышал. Кирюхину такое поведение секретаря горкома не понравилось. Он испытал даже неловкость, но постарался скрыть ее. Лишь губы нервно подергивались. Ракитин посмотрел ему в лицо и, не меняя прежнего тона, сказал:

— В жалобе затронут еще один вопрос. Речь идет о ваших отношениях с Алтуниным. Только я прошу пригласить сюда секретаря парткома депо Сахарова.

— Сахарова? — задумчиво переспросил Кирюхин. — Что ж, могу.

Пока он звонил по телефону, Ракитин достал из бокового кармана ученическую тетрадь, исписанную размашистым крупным почерком, отыскал нужную страницу.

— Так вот, — сказал он, когда Кирюхин опустил трубку. — Слушайте: «Не берусь вникать в детали описанных мною фактов. Детали можно оценивать по-разному. Но с глубокой уверенностью хочу сказать: обстановка, которую создает на транспорте товарищ Кирюхин, явно ненормальная».

— Интересно! — воскликнул Кирюхин, положив на стол оба локтя.

— Послушайте дальше, — сказал секретарь горкома, не отрывая взгляда от тетради. — «Особенно остро эта ненормальность выразилась во время последних снежных заносов. Некоторые локомотивы в тот момент простаивали на станциях и разъездах, а снегоочистители ждали локомотивов. И лишь благодаря настойчивости начальника депо Алтунина положение было исправлено».

— Какая ложь! — разозлился Кирюхин.

Читающий поднял руку:

— Прошу без горячности!

— Да вы поймите, Борис Иванович, ведь Алтунин не сумел вывести на линию даже половины снегоочистителей. Мне лично пришлось идти на риск и отзывать паровозы с самых ответственных участков. А эта бабенка…

— Не бабенка, а секретарь парторганизации, — поправил его Ракитин.

— Извините, — сказал Кирюхин, — терпеть не могу склочников. Пол суд отдавал бы таких.

Вошел Сахаров. Вошел торопливо, не раздеваясь, только снял шапку да расстегнул верхнюю пуговицу у кожаного пальто. Узнав о жалобе Чибис, пожал плечами, как бы сказав: «Эту особу я знаю». Однако выкладывать свое мнение о ней воздержался.

Но когда Ракитин прочитал в письме то место, где секретарь парткома был представлен чуть ли не тайным советником Кирюхина в борьбе с Алтуниным, Сахаров не удержался, сказал с гневом:

— Любовника защищает.

Секретарь горкома перестал читать, повернулся к Сахарову:

— Может, вы поясните свою реплику?

Тот замялся, стал было говорить о каких-то принятых мерах. Но Ракитин не отступал, сверлил его прямым ожидающим взглядом. И Сахаров стал рассказывать. Когда он сообщил, что в самую трудную метельную ночь Алтунин и Чибис почти до рассвета просидели вместе в комнате мастера и что наутро об этом уже знали все рабочие, секретарь горкома насторожился.

— Конечно, все это мелочи жизни, — сказал Сахаров. — Можно было не заводить о них разговора.

— Нет, вы поступили правильно, — заметил Ракитин. — Теперь мне ясно, почему Чибис взяла под защиту Алтунина. Признаться, я чувствовал это по тону ее голоса, но… — Приложив ко лбу палец, он задумался, и тут же оживился снова: — Кстати, а что с Мерцаловым? Подрался?

— Кто это вам доложил? — спросил Сахаров.

— Да видел я его из машины. Щека заклеена. Лоб тоже. Спрашиваю, кто боксонул, молчит. В чем дело-то?

— Ерунда. С ледяной горки прокатился, — придумал Сахаров и для большей убедительности добавил: — Молодежь ведь. Кровь играет.

— Мило-весело, — усмехнулся Ракитин и встал со стула. — Ну, ладно, товарищи, все. А по письму… решим так. Вы пригласите Белкину и объявите, когда и в каком доме она получит квартиру. Конкретно.

Кирюхин поморщился, как бы говоря, ну зачем такая точность, Борис Иванович? Кто знает, что еще произойдет, пока новый дом построим?

— Ничего, ничего, — сказал Ракитин. — Нельзя же вычеркнуть человека из списка и умыть руки. А что касается Алтунина…

— Этого мы проработаем в отделении, — грозно пообещал Кирюхин. — Мы с него спросим и за ремонт, и за план перевозок. За все спросим, Борис Иванович. И метельную ночь не забудем.

— Добро, — сказал Ракитин. — А письмо я передам, пожалуй, Зиненко. Пусть он все-таки изучит.

— Чудно, — задумался Кирюхин, когда секретарь горкома уехал. — Других за клевету из партии исключают, под суд отдают, а тут еще изучать будут.

— Дипломатия, — понимающе объяснил Сахаров.

— Значит, пусть пишет снова?

— Ну нет, больше не напишет. Смею заверить, Сергей Сергеевич. И про любовь забудет. Мы ей создадим обстановочку…

24

Отпустив машину в гараж, Ракитин поднялся в лифте на пятый этаж гостиницы. В номере у Зиненко обе оконные створки были распахнуты, и массивные бархатные шторы колыхались от сквозняка.

— Дышим? — спросил Ракитин, придерживая, дверь, чтобы не хлопнула.

— А что же делать? — ответил Зиненко. — Топят, как в гарнизонной бане. Ругаться пробовал, не помогает. Говорят — норма.

— Правильно, — рассмеялся Ракитин. — Раз положено, получи сполна и не жалуйся.

Было около восьми вечера. Над городом стоял морозный туман, и все казалось одинаково белесым.

Зиненко непривычно хмурился.

— Иди-ка сюда! — сказал Ракитин и, подведя его к окну, показал на коробку четырехэтажного дома, торчавшую из-за крыш на соседней улице. — Можешь считать себя жильцом этой священной обители.

— Почему священной? — спросил Зиненко.

— Очень просто. Здесь когда-то стояла церковь. Давно, правда. А старушки и сейчас, проходя мимо, крестятся! Так что всегда будешь осенен знамением божьим и упасен от всякой нечистой силы.