Скованные одной цепью
Шрифт:
— Пусть идет. — Лицо у Эла Болитара пылало, дышал он тяжело, но все же усмехался.
— С тобой все нормально, Майрон?
Майрон прикоснулся ко рту. Из губы сочилась кровь.
— Жить буду. Что это ты улыбаешься?
Отец посмотрел на дорогу, туда, где в темноте исчез Микки.
— У малого гормоны взбунтовались.
— Издеваешься?
— Да брось ты, — отмахнулся отец. — Ладно, пошли в дом, поговорим.
Они направились в гостиную на первом этаже. Сколько Майрон себя помнил, у отца всегда был «Баркалаунджер» — кресло-динозавр, ручки которого пришлось в конце концов
— Честное слово, мне ужасно жаль, что все так вышло со Сьюзи.
— Спасибо.
— Ты хоть знаешь, что там стряслось?
— Пока толком не знаю. Пытаюсь докопаться. — Лицо отца все еще было красным от напряжения. — Тебе точно ничего нужно?
— Да нет, все в порядке.
— Где мама?
— Пошла куда-то с тетей Кэрол и Сади.
— Я бы выпил стакан воды, — сказал Майрон.
— Приложи к губе лед, а то распухнет.
Майрон поднялся на три ступени по лесенке, ведущей на кухню, прихватил два стакана, налил в них воды из роскошного графина. В морозильнике обнаружилось несколько упаковок со льдом. Майрон взял одну и вернулся в гостиную. Он протянул отцу стакан с водой и сел справа от него.
— Просто в голове не укладывается, — сказал Майрон. — Первый раз в жизни вижу собственного племянника, и он нападает на меня.
— И ты винишь его в этом? — спросил отец.
— А не следует? — Майрон выпрямился в кресле.
— Мне звонила Китти, — пояснил отец, — и рассказала, как ты подстерег ее в торговом центре.
— Ах вот как? — Впрочем, можно бы и догадаться.
— Да.
— И поэтому Микки налетел на меня?
— Разве ты не обвинил его мать в чем-то… — Отец запнулся в поисках подходящего слова и, так и не найдя, сказал просто: — Неподобающем.
— А она и вела себя неподобающим образом.
— Да? А что, если бы в том же обвинили твою мать? Как бы ты поступил?
Отец снова заулыбался. Он был явно в приподнятом настроении — то ли от адреналина, бросившегося в кровь после стычки, то ли от гордости за внука. Эл Болитар родился в бедной семье и вырос в кварталах Ньюарка, пользовавшихся дурной репутацией. В одиннадцатилетнем возрасте он начал работать у мясника на Малберри-стрит, а большую часть жизни был владельцем фабрики по производству нижнего белья в промышленном районе Ньюарка, рядом с Пассаик-Ривер. Кабинет его находился прямо над конвейерной линией, и через стекло он видел все, что происходит в цеху, а рабочие видели его. В ходе волнений 1967 года он пытался спасти фабрику от разграбления, но мародеры сожгли ее, и хотя впоследствии Эл Болитар отстроил предприятие заново, смотреть на своих служащих, да и на весь город, как прежде, он не мог.
— Так что подумай об этом, — продолжал отец. — Подумай о том, что сказал Китти. И представь себе, что то же самое кто-то сказал твоей матери.
— Моя мать — это тебе не Китти.
— И ты думаешь, это имеет для Микки хоть какое-то значение?
— Какого черта Китти передала ему
мои слова? — покачал головой Майрон.— По-твоему, мать должна лгать сыну?
Когда Майрону было восемь лет, он затеял потасовку с Кевином Уорнером прямо у начальной школы, где они оба учились. Родителям пришлось выслушать суровое внушение директора школы, мистера Селебра, разглагольствовавшего о том, что драться дурно. Вернувшись домой, мать, не говоря ни слова, поднялась наверх. А отец усадил Майрона на стул в той самой комнате, где они находились сейчас. Майрон думал, что его примерно накажут, но на самом деле отец просто наклонился к нему и сурово сдвинул брови.
— За драку тебе от меня никогда ничего не будет, — сказал он. — Если попадешь в положение, когда нужно отойти вдвоем в сторону и решить дело между собой, я и слова не скажу. Если считаешь, что нужно драться, — дерись. Никогда не пытайся уйти в тень. Никогда не отступай.
Вышло, однако, так, что в последующие годы Майрон как раз то и дело отступал, ведя себя «разумно», а правда — правда, объясняющая, вероятно, то, что его друзья именовали комплексом героя, — состоит в том, что, как бы больно тебя ни побили, отступление еще больнее.
— Вот об этом ты и хотел поговорить со мной? — спросил Майрон.
— Да. Ты должен пообещать мне, что оставишь их в покое. И не надо было — теперь ты и сам это видишь — говорить жене твоего брата то, что ты сказал.
— Мне просто хотелось потолковать с Брэдом.
— Его здесь нет.
— А где он?
— В Боливии, с какой-то благотворительной миссией. В подробности Китти посвящать меня не захотела.
— Может, там возникли какие-то проблемы.
— Между Брэдом и Китти? — Отец сделал глоток воды. — Может быть. Но это не наше с тобой дело.
— Ладно, но если Брэд в Боливии, что здесь делают Китти и Микки?
— Они возвращаются в Штаты и подыскивают место, где бы осесть. Варианта два: здесь или в Калифорнии.
Снова вранье, уверенно подумал Майрон. Китти просто водит старика за нос. Мол, скажите Майрону, пусть оставит нас в покое, и, возможно, мы поселимся где-нибудь рядом с вами. А иначе придется ехать в другой конец страны.
— С чего бы это вдруг? С чего это их понесло домой после столь долгих лет разлуки и именно сейчас?
— Не знаю, не спрашивал.
— Папа, я помню, что ты никогда не вмешивался в жизнь детей, но, по-моему, слишком уж ты отходишь в сторону.
— Пусть сами разбираются в своих делах, Майрон, — усмехнулся отец. — Разве, к примеру, я когда-нибудь говорил тебе, что думаю о Джессике?
Ну вот опять — никак не забудут его прежнюю возлюбленную.
— Постой, мне кажется, она тебе нравилась.
— От нее были одни неприятности.
— Ты мне об этом никогда не говорил.
— Не мое дело.
— А может, стоило бы, — возразил Майрон. — Может, это избавило бы меня от кучи переживаний.
Отец покачал головой.
— Я всегда горой за тебя стану, — он указал в сторону окна, как бы напоминая о том, что произошло несколько минут назад, — но лучший способ помочь — позволить совершать собственные ошибки. Жизнь, в которой нет места ошибкам, не стоит того, чтобы ее проживать.