Скрип на лестнице

* * *

Около полудня раздался звонок в дверь. Магнея застонала про себя, увидев на пороге свекровь. После того, как они рассказали Аусе про беременность, она зачастила в гости каждый день, и ее отношение к Магнее резко изменилось. Магнея удивлялась, что Ауса сама не видела, насколько их общение поверхностно. Но она не сказала ей этого, а изобразила на лице улыбку и открыла дверь.

– Я подумала: ты, наверное, проголодалась. – Ауса вытерла ноги о коврик. – Бьяртни мне сказал, что ты болеешь и сидишь дома, а я как раз хлеб пекла.

– Как изумительно пахнет, – сказала Магнея, забирая у нее хлеб. За несколько секунд они не проронили ни слова, и Магнея поняла, что Ауса ждет, чтобы ее пригласили в дом. – Не хочешь поесть хлеба вместе со мной? Или ты уже обедала?

– Нет, благодарю, не хочу беспокоить, – ответила Ауса как бы по привычке.

– Да что ты, ты не беспокоишь. – Магнея назубок знала свою роль. – Давай вместе пообедаем. Мне в компании веселее.

Ауса прошла за ней в кухню и села за стол. Она всегда сидела так, словно ей было немного неуютно. Словно она ждала, что придется быстро вставать. Руки лежали на коленях, локти прижаты к телу. Магнею всегда слегка раздражало, какая Ауса всегда безупречно опрятная. Как будто она нигде не в состоянии по-настоящему расслабиться.

Магнея накрыла для них обеих на стол. Отрезала несколько ломтей чуть теплого хлеба и аккуратно уложила в корзинку, прикрытую салфеткой. Во время еды они вежливо беседовали. Ауса не была болтушкой, а Магнея если что-то и умела, так это поддерживать разговор. Бьяртни иногда высказывал, что, мол, у нее и со шваброй побеседовать получится. Когда они закончили обедать, Магнея принялась убирать со стола и краем глаза увидела, что Ауса открыла свою сумку и достала что-то розовое. Конечно, она знала, что Ауса вечно вяжет – видела у нее в гостиной корзинки, полные пряжи и недовязанных вещиц, но никогда ничего не говорила. Никогда не спрашивала, для кого это все. Как и все остальные, она понимала, что ни для кого, только для самой Аусы.

– Я… Я вот что подумала: может, тебе захочется иметь такое. – Ауса улыбнулась, и Магнею словно обожгло: за этой улыбкой как будто скрывалась печаль. – Я это связала для нашей Сары.

Магнея стала молча ловить воздух ртом.

– Я не могу… – начала она.

Ауса перебила ее:

– Правда, я не знаю, какого пола будет ребенок, но если девочка, то я хотела бы, чтобы она носила это.

Магнея взяла кофточку. Она была слегка потертая, очевидно, ношеная, но мягкая и красивая.

Ауса встала и расправила складки у себя на брюках:

– Мне было бы приятно увидеть, что эту кофточку снова носят.

Магнея молча кивнула. Она проводила Аусу до дверей и попрощалась с ней. Едва свекровь ушла, Магнея открыла платяной шкаф и запихнула кофточку за штабель постельного белья, где ее никто не заметит.

* * *

Дом показался Эльме по-настоящему красивым. Стены снаружи были светлыми, а большие выступающие окна с темными откосами придавали строению характерный вид. Здесь и жили Ауса с Хендриком: в конце тупика с видом в сторону дома престарелых «Хёвди». У подъезда к дому перед двухместным гаражом не было машин, и свет был выключен. И все же Эльма взялась за позолоченную ручку входной двери из дерева махони и дважды постучала.

– Здравствуйте, – раздался позади нее тоненький голос, и Эльма вздрогнула. – Простите, не хотела вас пугать, – сказала Ауса.

– Ничего страшного. – Эльма поспешила подать руку. – Меня зовут Эльма. Я из местной Акранесской полиции. Мне бы хотелось с вами немного поговорить.

– На какой предмет? – спросила Ауса, с изумлением смотря на нее.

– О Элисабет Хётлюдоттир. Вы же ее знали?

Ауса ненадолго замялась, но потом открыла дверь ключом и без слов пригласила посетительницу в дом. Эльма вошла за ней в красивую гостиную с высокими окнами, выходящими в сад. Там Ауса жестом велела ей сесть на темно-коричневый кожаный диван, а сама уселась напротив и стала ждать. Ее алые крашеные губы были словно тонкая черточка на бледном лице. Белоснежные волосы были коротко подстрижены и взбиты. Ауса была изысканная женщина. Наверняка она знала все правила застольного этикета и каждые две недели делала укладку в парикмахерской. Эльма заметила у дивана плетеную корзину, полную вязания. Насколько она могла рассмотреть, это была одежда на грудных детей.

– Красивый у вас дом, – улыбнулась она.

– Спасибо, – ответила Ауса, но не улыбнулась в ответ. – Мы сюда недавно переехали. Хотя мне на старом месте больше нравилось, у меня там был такой красивый сад. Нам за него даже награду дали.

Эльма решила не обращать внимание на неразговорчивость Аусы и продолжила улыбаться.

– Как вы, наверное, знаете, мы расследуем гибель Элисабет. Я… мы пытаемся составить более полное представление о том, какой она была… – Она замялась. – Если говорить начистоту, материалов у нас мало, и дело продвигается медленно, так что нам приходится тщательно изучать все, что так или иначе связано с погибшей. Она ведь дружила с вашей дочерью Сарой?

Ауса не ответила, лишь кивнула, но при упоминании о Саре ее лицо как будто изменилось. Не очень заметно: но уголок рта слабо дернулся, а тело напряглось. Эльма поняла: она начеку.

– Они крепко дружили? – спросила Эльма.

– Они были просто не разлей вода, уж поверьте мне, я пыталась… – Ауса на мгновение улыбнулась.

– Почему вам захотелось их разлучить?

Ауса глубоко вздохнула:

– Однажды я пришла к Элисабет домой. Конечно, я слышала все, что рассказывали, сплетни всякие. Я знала, что Хатла – одна из этих… ну, несчастных нашего города, но я и помыслить не могла, что можно так жить. Повсюду банки, бутылки, объедки, пол просто черный от грязи. Но самое худшее – это запах. Прокисший сигаретный дым, смешанный с вонью всего этого мусора и грязи. – Ауса наморщила нос.

– Вы никогда не задумывались о том, чтобы заявить об этом в органы защиты детей?

– Да, я так и поступила, – быстро ответила Ауса. – По-моему, ей одежду стали бесплатно выдавать. Но, кроме этого, больше ничего не делали.

– Что за девочка была Элисабет?

– Всего лишь ребенок. Маленькая девочка, которую никогда никто никуда не направлял, она шаталась по городу без надзора. И без цели. Мне она всегда казалась такой чудной. Конечно, она была красавица, но… странненькая. Как будто у нее что-то было не так, как положено. – Когда Ауса продолжила, она, кажется, колебалась. – Но самым худшим насчет Элисабет была не ее мать и не ее дом. Она была… ну, как лучше выразиться-то… в ней сидело что-то недоброе. Она была красива, спору нет, но какая-то в ней жила злость. Я это всегда чувствовала. – Пока Ауса говорила, она смотрела не на Эльму, а сосредоточила взгляд на деревьях за окном гостиной, тихонько покачивавшихся на ветру.

– Злость? В каком смысле?

– Однажды к нам в гости пришли друзья. Они привели с собой двухлетнюю дочку, которую пустили поиграть с девочками в комнате. И вдруг ребенок как заплачет в голос, и мы прибежали посмотреть, что случилось, а когда вошли, у ребенка на ручке был след укуса. И из него текла кровь. Элисабет, конечно, не желала сознаваться, но все было очевидно: она оставалась одна в комнате с ребенком.

– А вашей дочери там не было, когда это произошло?

– Нет. Она ненадолго выходила, – ответила Ауса. – После этого я запретила Саре дружить с Элисабет. Я сама забирала ее из школы, чтобы они не ходили вместе. Велела Саре водиться с другими девочками, а не с такой дурной компанией.

– И получилось?

– Во всяком случае, больше она к нам в гости не ходила. – Казалось, Ауса поняла, насколько холодно прозвучали ее слова, и поспешила добавить: – Не поймите меня неправильно: я действительно сочувствовала Элисабет в ее жизненной ситуации, но мне было нужно позаботиться о собственных детях. Защитить Сару. Я просто пыталась ее защитить. – Последние слова Ауса произнесла шепотом.

– Правда ли, что Хатла, мать Элисабет, снимала свой дом у вас?

– Об этом лучше Хендрика спросите, я в такие дела не вмешиваюсь. Хотя да, дом принадлежал нам, и, кажется, плату за него она вносила. Правда, я так и не поняла, как ей это удавалось: дом был большой, а она, насколько мне известно, после гибели мужа работала где-то на разделке рыбы, а потом сидела на пособиях. Но я в эти дела не лезла.