Скучный попаданец, или 500 лет назад

На третьей версте стало совсем плохо, в сапоге князя откровенно хлюпало, они попробовали сойти с дороги, но опушка оказалась неровной, заросшей кустами, да еще и с понижением в сторону леса. Матерясь, вернулись на дорогу и пошли уж совсем черепашьим шагом. И вот впереди в сплошной серо-коричневой чаще леса показались первый хвойные деревца. Правда, они начинались не сразу рядом с дорогой, а через несколько небольших полян, отделенных от открытой части местности, где и проходила дорога, кустами и редкими цепочками деревьев. Взмыленный красный Федор взмахом руки подтвердил, что да, туда. С облегчением свернув с дороги (Гридя проверил, чтобы по возможности не осталось следов), они прошли по пожухлой траве через первую – редкую – цепь голых кустов, через прогал с небольшим понижением прошли еще ряд деревьев, и уперлись в сплошную стенку деревьев и кустов, росших уже так густо, что через них даже было плохо видно дальнейший лес. И вроде бы там стоял туман. Странно, и морозец был (хотя сейчас пригрело), и солнце светит, а там туман? Но надо было идти, нашли местечко, где кусты были пореже, и проломились на полянку, саженей десять в ширину и пятнадцать в длину. За ней, снова с понижением, начинался матерый лес, на его границе стояла стенка того странного тумана, из которой совершенно внезапно на них с ревом выскочил… выпрыгнул… вылетело… нечто ревущее и сверкающее огромными светящимися глазищами, и тут на них навалилась невидимая тяжесть, и они только и смогли, что осесть там, где стояли, теряя сознание.

3

Через сколько времени к Николаю Федоровичу начало возвращаться сознание, он определить не смог. На часы не смотрел ни до этого… случая, ни после. Так как сразу после было сильно не до того. Если перед потерей сознания (он это четко помнил) состояние его было нормальным, то сейчас часто и гулко бухало сердце, болела голова, во рту был сушняк, а все тело было как ватное. Зрение тоже прояснялось очень постепенно. Седов выпрямился в кресле, и, отстегивая ремень непослушной рукой, другой рукой так же неловко попытался открыть дверь машины. Щелкнул замок, и полувыйдя, полувывалившись из машины, Седов жадно вдохнул морозный воздух. Здесь (знать бы еще, где) было ощутимо холоднее, но так же по осеннему светило солнце. Нашарив в двери минералку, скрутил крышку с бутылки и сделал несколько жадных глотков. Полегчало. Выпрямившись, он прошел вдоль машины к лесу. Действительно, лес был не тот. Ну, то есть он был таким же осенним, без листьев, но Седов его не узнавал: никакой дороги в лес не было, кусты росли сплошной стеной, перепад высоты за кустами был от силы с полметра, а следы от машины начинались от этих кустов метрах в двух. До этого и трава была не примята, и на лежавшей почти сплошным ковром листве отпечатков шин не было. Все это мозг Николая Федоровича зафиксировал автоматом, видимо, придя в норму. Повернувшись обратно к поляне, Седов снова увидел лежащих людей и сразу вспомнил, что они появились там прямо перед его отключкой. Двинувшись в их сторону (ноги держали еще не очень хорошо), он, хрипло откашлявшись, спросил неровным голосом:

–Ребята, а что это тут сейчас было? Не поверите, в первый раз за рулем сознание потерял.

Подойдя к ним метра на три, Николай Федорович притормозил. Что-то тут было не так. Перед ним было пять человек, четверо из которых начали так же замедленно, как он только что, подниматься, откашливаться, растирать лица руками и заниматься прочими действиями, показывающими, что и их приложило этой неведомой чертовщиной, пятый же только привстал, точнее, поднял голову, оставаясь полулежать на траве и листьях. Все они были одеты… незнакомо. У двух ближайших были длинные, ниже колен, халаты не халаты, на вид теплые и толстые, украшенные меховой оторочкой по вороту и обшлагам рукавов, а также золотистой и серебристой вышивкой, а кое-где сверкали… камни? Или бижутерия?. Все были перетянуты поясами с… ножами?… кинжалами? и даже что-то в длинных ножнах вроде бы по сторонам путалось. Толстячок на самом заднем плане был вообще в меховой шубе. Парень, в лице которого было что-то татарское, был одет в такой же халат не халат, но потемнее, и имел за плечом лук в чехле (и стрелы торчали), а его сосед и одеждой, и лицом был похож на какого-нибудь дьячка из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» – в чем-то типа рясы, низенький, щупленький, с редкими усишками и жидкой бородкой. Собственно, усы и бороды были почти у всех, кроме татарчонка, так, у толстячка борода была приличная, окладистая, про дьячка уже сказано, а белобрысый здоровяк слева растительность на лице имел короткую и рыжеватую. Но сквозь все это Седов только сейчас увидел и понял, что все они очень молоды, лет 20-25.

–Так чего это было, а, ребят? Вы реконструкторы, что ли?…

–Пить – вместо ответа первым подал голос пятый, который полулежал.

Вся четверка не то чтобы рванулась, но как-то развернулась и потянулась к нему, а Седов, все еще держащий в руке бутылку минералки, на автомате скрутил крышку и сделав еще шаг, вложил бутылку ему в руку, просто сказав – на. Пока этот пятый, тоже с бородой и усами, но очень бледный, еле держа двумя руками пластик, жадно глотал воду, Николай Федорович успел рассмотреть, что одет-то он побогаче остальных, и кафтан (кафтан! всплыло слово из памяти) его гораздо богаче и расшит золотом, хоть и видно, что все швы ручные, но ровные, и ткань красивая, темно-красная. Такой же тканью была отделана и странная полукруглая шапка, тоже с вышивкой золотом и с меховой оторочкой. Сбоку на ремне у него тоже лежало что-то в длинных ножнах, обильно украшенных камнями. Штаны, типа шаровар, были темно-синие, а сапоги, которые были сейчас прямо под ногами Седова, больше всего напоминали ковбойские и тоже были из темно-красной кожи. Правая нога была замотана бурой тряпкой, и вообще вся штанина была в… крови?! Николай Федорович опять-таки машинально вспомнил похожую тряпку на руке у скуластого и разводы крови на морде у белобрысого.

–Он что, ранен, что ли? – не дождавшись ответа на первый вопрос снова спросил Седов – и не один, я смотрю? Может, вам в больницу? Так я сейчас скорую вызову – продолжил он и стал еще раз оглядывать стоящих перед ним. Все они почему-то оказались ниже его ростом, даже крепыш, но это он отметил вторым слоем, так как первым делом ему в глаза бросилось то удивление, изумление и еще черт-то что, с которым они все смотрели на него. Толстяк просто пучил глаза, татарчонок смотрел с непонятным прищуром, белобрысый вслепую шарил по поясу руками, и только похожий на дьячка, присевший около лежащего с какой-то мягкой баклажкой (кожаная, что ли?), издал какой-то всхлип или вздох, невольно привлекая к себе всеобщее внимание.

–Святая… святой! – только и смог проговорить он, перехватив двумя руками минералку у ослабевшего раненого. Все посмотрели теперь уже на бутылку минералки. Воды там оставалось не больше половины, а на этикетке было крупными буквами напечатано «Святой источник».

Повисла, как говорится, театральная пауза. Пока Седов ждал, что хоть кто-то ответит ему на хотя бы один из ранее заданных вопросов, и прикидывал, не может ли это все быть каким-то дурацким розыгрышем (выходило, что не может – выследить его этой компанией, когда он поехал за грибами, еще можно было, а вот перенос машины, туман, изменение леса и исчезновение дороги – уже не шутка), этот самый дьячок, бережно поставив бутылку на траву, бухнулся на колени, и прямо так, постоянно кланяясь в землю под ноги Николаю Федоровичу, стал просить святого старца на плохо понятном, но несомненно русском языке оборонить честных людей Христовых, великого князя Рязанского и бояр его от смерти лютой, ибо грозит им погоня от злого князя Московского Василия, от которого они еле спаслись, от людей его с каким-то воеводой Хабаром, а также от татарского войска Мехмет-Гирея, с великой силой подступающего сейчас к этим самым местам. И вот только что они чудом спаслись с боем от засады этих ворогов, брели по дороге в ранах тяжких, как Господь послал им его в свете ангельском и со святою водою для орошения ран и исцеления немочей. Примерно так.

–Подождите, подождите – отступая на полшага и поднимая руки, попросил Седов – давайте разберемся. Вы говорите, бояре князя Рязанского? А сам князь что же… эээ?

Проще не стало, так как на это он получил от того же дьячка ответ, что вот же князь Иван Иванович лежит перед ним без сил, тяжко раненый, и только святая вода спасла и т. д., и т. п.

Переведя довольно-таки оторопелый взгляд на остальных участников этой сцены (нет, какая-то театральщина тут все же присутствовала), Седов заметил, что все не так однозначно – остальные остались на ногах, но тоже ему периодически кланялись (толстяк при этом еще и крестился), а вот взгляды у них были скорее настороженными, как будто они ожидали какой-то определенной его реакции. Более того, переведя взгляд на названного князем, Седов увидел, что тот, по видимому, полностью пришел в себя, бледность немного спала, и он теперь изучает самого Седова, осматривая его с ног до головы ясными серыми глазами.

Князь Иван тем временем действительно рассматривал незнакомца. Странная тяжесть, погасившая сознание у них всех на этой поляне, отняла у него последние силы, и пока остальные все-таки приходили в себя, он, еще находясь в полузабытьи, попросил пить, чтобы смочить просто невыносимо сухое горло. И тут же ему в руку положили сосуд с вкуснейшей, прохладной водой, лопавшейся на языке волшебными пузырьками. Утолив жажду и передав странный, абсолютно прозрачный сосуд из мягкого… стекла? подоспевшему Ефиму, князь начал осматривать того, от кого принял эту святую, как было написано на бутылке, воду. В глазах и в голове его постепенно прояснялось, и он мог уже четко разглядеть стоящего буквально в шаге человека, освещенного неярким осенним солнцем. Человек был стар. Небольшая и почти совершенно седая борода не скрывала его возраста – лет ему было, пожалуй, за шестьдесят. Зеленовато-серые глаза его смотрели без угрозы для них и без опаски для себя, скорее оценивающе, и немного с непониманием. Человек был высок, выше даже Семена, и крепок. Непонятно, был ли он воином, но в нем не было ни сухости монахов-схимников, ни тучности и показной важности старых бояр, ни готовности договориться хоть с кем купцов. Голос его был голосом уверенного в себе и своих действиях человека, пожалуй, привыкшего командовать другими людьми, хотя и немного хриплым после того, что тут с ними случилось. Одет он был тоже странно. Шапочка, больше всего похожая на монашескую скуфью (видимо, как раз это в сочетании с водой привело Ефима к выводу о святом старце). Верхняя одежда короткая, но ни такой ткани, ни такого покроя князь не знал – темно-зеленая, с блеском и переливами, меха ни кусочка, но прошита в нескольких местах очень тонким и очень ровным швом. Ряд накладных кусков из той же ткани, расположенных справа и слева, видимо, что-то должен означать, а отделка из невиданно яркого металла, но не серебра. Похоже на сталь, которую начистили до состояния зеркала, и смогли так оставить или покрыли абсолютно прозрачным лаком. Застежки такой князь вообще не знал, как будто полоса того же металла со странной очень мелкой насечкой, по которой эта одежда раскрывалась от горла. Штаны тоже не простые, ткань по виду тонкая, но крепкая, и тоже прошита таким же изумительно ровным швом, причем прошита хитро, особенно на коленях. Но особенно князь удивился обуви. Похоже на фряжские башмаки со шнурками. Материал – то ли толстая ткань, то ли крашеная кожа, нескольких видов, сшито вроде бы кусками, но в целом смотрится очень богато. И они разные! Правый и левый отличаются! А подошвы такой князь не видел вообще, как из цельного куска кожи пальца в три толщиной, с какими-то вырезами и насечками.

Пока длилось это взаимное рассматривание, мозг Николая Федоровича потащил из глубин остатки образования, исторические фильмы и романы, а также обрывки прочей услышанной или прочитанной им информации, которая могла помочь в данном случае.

–Погодите вы – еще раз сказал Седов – Мехмед-Гирей это татарский хан?… Ну, крымско-татарский? А Василий Московский эээ третий это собиратель земель, что ли?…

–Точно так, святой отец – все-таки поднялся с колен дьячок – крымский. А Василий третий – князь Московский, а собиратель – отец его был, Иван, тоже третий этого имени, помер пятнадцать лет тому.

–Стоп. А какой сейчас год?! – задавая этот банальный, даже анекдотический вопрос, Седов и сам понимал, что это все уже совсем за рамками, и тут уже не театральщина, а чертовщина или даже что похуже.

–Нынче у нас кончается листопадень 7028 года – просто ответил дьячок, не задавая вопросов.

–А от Рождества Христова?!

–Это будет… – дьячок замешкался, прикидывая, а Седов обратил внимание, как что-то поменялось в окружающих. Князь так же смотрел на Седова, не меняясь в лице, у татарчонка появилась какая-то настороженность, крепыш начал поворачиваться к князю с немым вопросом на лице, а толстяк перестал креститься и медленно опустил руки, ожидая, чем все эти непонятки закончатся.

– Это будет 1520 год, от рождества-то! – сосчитал дьячок. И замолчал, теперь уже тоже вопросительно глядя на Седова. Все взгляды, и князя, и остальных, будто задавали ему теперь вопрос – ну, что скажешь?

Седов развернулся, дошел до багажника, снова открыл его, вытащил одну корзинку и, подойдя с ней на прежнее место у ног лежащего князя, секунду помедлил. Все ждали.

–Господа. Меня зовут Николай Федорович Седов. Я родился в 1966 году от рождества Христова, сейчас мне 54 года, и я сегодня утром выехал на машине за грибами из поселка Залесное сюда, в этот лес. Я – не духовное лицо, хотя и крещеный, православный. Что и как случилось, я не знаю. Но главное в том, что сегодня утром, когда я выезжал за грибами, у меня был конец октября 2020 года от рождества Христова. Пятьсот лет минус. А грибы-вот – и он поставил на землю красную пластиковую корзинку, полную отборных опят.