Скучный попаданец, или 500 лет назад
Шрифт:
–Здоров будь, дядька! – бодро сказал ему князь, однако, сломав голос на середине фразы – что с тобой приключилось, Никодимыч?! И где все твои?!
–Здравствуй и ты, княже – как бы через силу ответил тот – а нет больше моих. Три года тому, летом, поехали в Коробьино к куму, внуков показать. Подарков набрали, рыбки нашей с озера, ну и так еще чего. Должны были погостить дня три-четыре-пять, мы и не беспокоились. А через неделю приехал дозор твой… и сказал… что нету их…
Голос старика все-таки дрогнул.
–Я на лошадь, да в село. А там… наскочили поганые, давай полон хватать. Народ отбиваться, а они давай дома жечь. Мой-то с копьем не из худших был, сам учил, выскочил, да положил сколько-то, соседи видали… Ну, татары и обозлились… Его – стрелами…
Старик опять замолк на некоторое время, просев голосом.
–И еще часть домов спалили они тогда, да не стали задерживаться, ускакали с полоном малым, да что нахватать успели. Я приехал – а всех уж отпели да похоронили, и пепелища разбирают.
–Мы тот набег на отходе тогда хорошо прижали – негромко сказал стоящий с другой стороны машины Семен – они в основном пленников-то бросали, правда, были и такие, кто саблей по горлу сначала… Татары, что ж…
–Да, потом кое-кто вернулся – так же через силу сказал старик – да только мои все в избе у кума были… Бабка моя, как узнала, так и слегла… Месяца не прошло, как схоронил я ее… Хорошее место, на пригорке у озера… Сам плохо помню то время, все как в тумане… Мужиков, что у меня работали, отпустил, ни до чего мне было… А приехал как-то вскоре староста Коробьинский и привез мне парнишку с девчонкой… тоже… сироты остались, родных побили, дом сгорел, родня сами без крыш, вот и решили ко мне приткнуть. Я и взял. Егорша, вон – кивнул он на парня у ворот, двенадцати весен тогда был, а Машка, сестренка его, девяти… Да так и живем втроем с тех пор.
–Считай, треть села мужиков тогда недосчитались мы в Коробьино – тоже негромко сказал Федор – татары тогда близко к городам не совались, а частым гребнем, но по окраинным селам пошли… пока в Рязань сообщили, пока на перехват да в погоню снарядились… Но про тебя мы не знали, Никодимыч…
–Да я что… у нас же тут выселки… – вздохнул старик – теперь уже подзатянуло…
К Никодимычу подошел Ефим и молча обнял его. Старик обозначил намек на улыбку, и тоже обнял его левой рукой, продолжая держать в правой небольшую лампу.
–Твоя рука, Никодимыч! – удивился тот – лекари же смотрели, сказали, сухожилие повреждено? Ты ж через то и из дружины ушел?
–Да видишь, какое дело, Фимка… Егорша-то, как отошел, говорит мне как-то – научи меня, деда, как воевать, чтобы татарам отомстить. А я, однорукий копейщик, и показать ему толком ничего не могу. Ну, и такое зло меня взяло, что сдвинулось что-то в руке, и стал и локоть гнуться маленько, и в хвате сила снова появилась. Ну, а с того я и разработал ее, не до прежнего, конечно, но и Егоршу обучил, и, видишь, сам снова двурукий теперь. А Егорша и с копьем хорош, и с луком, да и по лесу научился ходить. Собирается к тебе в дружину, княже.
–А нету у меня больше дружины, Никодимыч – каким-то мертвым голосом ответил ему молчавший все это время князь.
Седову не было видно его лица, он стоял чуть сзади, но ему были видны лица бояр, старика и Егора, и, видимо, так сказал это князь, что после этих слов все замерли.
–Ни дружины, ни родни, ни бояр, ни города, ни княжества – так же мертво продолжил князь – да и сам я уже не князь, а не пойми кто, беглец от князя московского. Примешь ли, Никодимыч, того, кто, клятву дружинную от вас приняв, ни семью твою, ни иных людей своих защитить не смог, да и княжество не удержал?!
–Зачем так говоришь, княже?! – откровенно обиделся старик – не для того я вас мальцами учил, чтобы в ночь выгонять! Что же случилось у вас?!!
–Князь Московский, предательством бояр воспользовавшись, захватил власть в Рязани. Верными остались мне только те, кого ты видишь перед собой. Да и нас, по хитрому замыслу, по дороге в Коробьино должны были убить из засады, по счастливому случаю отбились, да ранили меня. А дальше – чудо, старец Николай на этой вот своей повозке самоезжей, довез нас до тебя почти от Рязани всего за полдня. А еще – снова татары
пришли в набег, да не как три года назад, а большой силой, так что снова села запылают да полонян на юг погонят…Видно было, что Никодимыч огорошен такими известиями. Егор, все так же стоя у ворот, при упоминании татар встрепенулся, и во взгляде его зажглась ненависть.
–Набег Мехмед-Гирея останется в истории как зимний набег, или последний большой набег крымчаков на Русь на ближайшие пятьдесят лет. Несмотря на то, что войско у него будет большое, он не сможет взять ни Москвы, ни даже Рязани, хотя села и деревни пограбит. Более того, именно под Рязанью он понесет большие потери от рязанских пушек, и вынужден будет практически бежать, бросая полон. После чего вскоре, года через три, будет предан, заманен в засаду и зарезан какими-то ногайскими мурзами – в такой ситуации Седов просто не смог промолчать. Теперь все перевели взгляды на него.
–Вот, Никодимыч – махнул рукой князь – спаситель наш, Николай Федоров сын Седов. Перенесся к нам со своей повозкой чудесным образом из времен, на пять сотен лет вперед от нас.
–Дела… да пойдемте в дом, что ж мы стоим на дворе – только и смог спустя добрую минуту сказать Никодимыч.
Образовалась небольшая толчея. Никодимыч пошел в дом первым, за ним ушли князь с поддерживающим его Семеном, Федор, Гридя и Ефим потащили из багажника всю поклажу. Седову брать было нечего, кроме бутербродов да термоса. Сунув его под мышку, он дождался всех, проверил, не забыли ли чего в машине, настроил сигналку на беззвучный режим и закрыл машину.
–Егор, машину… повозку я закрыл. А у вас тут собачки есть, вроде лаял кто-то? – видя, что парень, которому оказалось не 17, а 15 лет, дожидается у крыльца, пока все зайдут в дом, спросил у него Николай Федорович.
–Так вон – с некоторой опаской глядя на Седова, Егор махнул рукой в другую сторону от ворот – все зайдут, попозже я их во двор и выпущу.
Рядом с воротами стояла конура не конура, загородка не загородка, из обрезков досок и жердей примерно по пояс. Поверх нее торчали два мохнатых носа приличных размеров, настороженно впитывая такие непривычные и новые запахи. Кивнув Егору и решив не выходить вечером на двор, Седов тоже прошел в дом.
Поднявшись на невысокое, с полметра, крыльцо, он вошел сначала в сени, где вытер кроссовки о половичок, а затем, ориентируясь на неяркий свет, по небольшому коридору и в комнату. Комната или горница была довольно большой, навскидку здесь свободно могло поместиться человек двадцать. Почти всю противоположную от входа стену занимала печь, правда, не обычная русская, какие Седову приходилось видеть, а какой-то неправильной формы, ближе к пирамидальным. Однако это была полноценная печка, с трубой, заслонками, какими-то полочками и выступами. По боковым стенам стояли простые лавки, бревна, из которых были сами стены, были чисто выскоблены и уже успели потемнеть, приобретя глубоко золотистый цвет. В правой стене было несколько небольших, в два бревна высотой, окошек, сейчас забранных ставнями. Так же ближе к правой стене стоял довольно длинный, простой стол, сбитый из толстых брусков. По левой стене около входа был набит ряд колышков, на которых сейчас висели кафтаны бояр и безрукавка Никодимыча. Под этой вешалкой на лавке лежало несколько металлических кучек, которые Седов определил как те самые кольчуги. Сам старик зажигал лучину, стоящую на специальной подставке над плошкой с водой. Еще две такие уже горели в разных углах комнаты, а на столе стоял давешний светильник, как стало видно, с фитилем в воске. Все вместе они давали вполне приличный свет. В одном из углов висело несколько икон, и Седов хотел было перекреститься, но передумал. Пол был из плотно сбитых широких плах. Все вместе можно было описать словами «крепко, бедно, чисто». В комнате было тепло, и Николай Федорович снял свою куртку и шапку. Засунув шапку в карман, он пристроил куртку на свободный колышек, и, еще раз вытерев обувь о другой половичок, прошел к боковой лавке и сел недалеко от князя, попутно пристроив термос и бутерброды на край стола.