Скверна. Шаг первый

Следом за ним вошла группа из пяти человек, одетых в белую защитную одежду. У кого-то в руках были контейнеры, у кого-то – принадлежности для уборки, а у кого-то черные мешки. Фридрих тяжелым взглядом наблюдал за тем, как они собирают и упаковывают тела.

В какой-то момент он подошел к Марку и печально посмотрел на то, что осталось от некогда близкого ему человека, которого он защищал на протяжении последних 18 лет. Он был хорошим мальцом, смышленым. На сердце главы службы безопасности стало еще тяжелее, хотя казалось, что это уже попросту невозможно.

Он достал пистолет.

– У меня не было выбора, – словно с мольбой произнес он.

Марк молчал.

Раздался выстрел.

Эпилог

Я открыл глаза в пустом поезде. Мы мчались так быстро, что за окном было невозможно рассмотреть ровным счетом ничего. Однако я и не пытался. На самом деле мне было все равно.

Непроглядной холодной тьмой на меня нахлынуло чувство одиночества, в горле встал ком. Я один. Эта мысль часто пробиралась ко мне в голову, диким вихрем взметая тоску, которую мне временами удавалось не замечать. Но до этого момента я не осознавал, как сильно заблуждался. Потому что настоящее одиночество безжалостно. Оно не знает полумер и не оставляет пространства для домыслов.

Затем я посмотрел вперед – и тьма расступилась.

Передо мной сидел отец.

Он выглядел гораздо моложе, чем когда я видел его в последний раз. Совсем как в моих детских воспоминаниях. Как тогда, когда все было проще. Легкая щетина и задумчивый взгляд – ровно такие, какими я их запомнил, когда мы играли втроем с мамой.

– Марк… – произнес он полушепотом.

Почему-то на глаза навернулись слезы, которые я не смог сдержать.

Я сорвался с места и крепко обнял его, уткнувшись лицом в его грудь. Помню, в детстве она казалась мне необъятной. Знакомый и родной запах – сигарет, пота и слегка выветрившегося одеколона.

– Наверное, я плохой отец… – он гладил меня по голове, как когда-то в детстве.

Хотелось кричать: «Ты не плохой отец! Это я плохой сын».

– Ты уже такой взрослый… – он смотрел на меня, улыбаясь. – Я горжусь тобой.

Я не заслуживаю этих слов. Я разочаровал тебя, подвел. Я хотел быть тем, кем бы ты мог гордиться. И не смог.

Но отец улыбался, глядя на меня и поглаживая по голове.

Я хотел показать, что, несмотря на свою слабость, я все равно чего-то стою. Показать тебе, что я могу отвечать за свою жизнь. Я знал, что ты это уважаешь в людях больше всего, и боялся, что во мне ты так этого и не рассмотришь. Я не смог сказать тебе об этом вслух.

Он лишь посмотрел мне прямо в глаза.

Почему он должен уйти так рано?

Я хотел побыть с ним дольше. Я хотел поговорить с ним. Я хотел рассказать все, о чем молчал многие годы. В конце концов, я хотел остаться с ним здесь.

Но внезапно поезд остановился. Отец крепко обнял меня – крепче, чем когда-либо раньше.

– Я люблю тебя, сынок, – я не слышал этих слов восемь лет.

– И я тебя, – выдавил я в ответ сквозь вновь подступающие слезы.

Он встал, в последний раз посмотрел на меня и вышел на станции.

Я смотрел ему в спину, понимая, что я больше никогда не смогу сказать ему этих слов; я больше никогда не смогу услышать от него этих слов.

Вместе с отцом ушел свет. Я снова остался один в кромешной темноте.

Поезд был пуст. Мы мчались так быстро, что за окном было невозможно рассмотреть ровным счетом ничего. Однако я и не пытался. На самом деле мне было все равно.

* * *

Свет мощной фары поезда разрезал темноту. Те немногие пассажиры, которые ехали в нем, по большей части не спали.

Со стороны поезд мог показаться довольно странным, ведь свет горел только в парочке задних вагонов, заметно отличавшихся от остальных, темных и старых. И к чему поддерживать маршрут, который почти не пользуется спросом?

В одном из таких темных вагонов, закрытых с обеих сторон, не было ни единого пассажира, кровати или разделителя – лишь голые серые стены, задернутые занавесками окна и холодный металлический пол.

Два цинковых гроба, расположенных прямо в середине помещения, дрожали и тряслись по мере того, как состав набирал скорость. Дождь издевательски громко бил по тонкой обшивке, создавая впечатление, что на крышу вагона приземляется не просто вода, а целый град из небольших камней, выстукивающих жутковатую мелодию.

Увы, даже этого было недостаточно, чтобы заглушить истошный, наполненный ужасом вой, который доносился из одного из гробов.