Скверные истории Пети Камнева

Перепуганную девушку успокоили, и сам профессор Камнев пошел к коллеге не только в порядке, так сказать, корпоративной солидарности, но по-соседски.

На самом деле, ничего страшного не обнаружилось, девушка зря так напугалась. Старичок, довольно ухоженный, лежал в чистой постельке, чуть закатывая глаза. Опознав соседа, он сосредоточился, и взгляд его стал почти осмысленным. По-видимому, он не был высокого мнения об умственных способностях своей ученицы, потому что при виде

Петиного отца явно ободрился.

– Виктор, – сказал он твердо.

– Виктор Камнев, – помог ему Камнев.

– Виктор. Там, – и он даже выпростал из-под покрывала руку, пальцы, впрочем, не шевелились, – там книга. Там телефон. Ду-ду-ду.

– Понятно, – сказал профессор Камнев и велел девке найти записную книжку. Та подала. Книжка была открыта на Д.

– Дулева Марфа Спиридоновна, – прочел он вслух.

– Д-д-дулева, – удовлетворенно произнес больной и, утомившись, прикрыл глаза.

Марфа Спиридоновна очень быстро поняла, в чем дело. Девка было огорчилась, что ее сейчас, не дай Бог, потеснят у одра ее благодетеля, но Дулева оказалась профессором-психиатром, причем очень известным. Некогда они выросли со стариком, специалистом в области партийной печати, в одной деревне под Тулой. То есть одна тульская деревня дала стране сразу двух профессоров Московского университета, и их фотографии висели рядом на доске почета в местной сельской школе. Так семья Камневых свела оказавшееся позже таким полезным и спасительным знакомство с профессором Дулевой, автором известного учебника для медицинских институтов, и она в тот вечер пила чай у них на кухне. Именно этой самой Дулевой Камнев-старший и позвонил с просьбой освидетельствовать его сына.

А дальше дело сложилось и вовсе самым чудесным образом, поскольку умница-профессор не страдала разночинной неприязнью к потомственной интеллигенции и понимала все без слов. Петю привезли и поставили, предварительно переговорив с отцом, профессором Камневым, перед консилиумом: два молодых врача, парень и девушка, профессор Дулева посредине. Профессор задала Пете, внимательно его оглядев, вопрос, давно ли Петя носит бороду. Петя по-юношески сурово, отвечал, скрывая неловкость, в том духе, что, мол, как выросла, так и ношу, и в бороде поскреб.

– Вы пишете? – последовал второй вопрос.

Петя пожал плечами и вздохнул:

– Да, сочиняю прозу, рассказы всякие, хочу вот роман…

Врачи переглянулись и больше ничего не спросили. Понимаешь, говорил Петя, сам по себе факт сочинительства в советские времена был не симптомом даже, но синдромом и готовым диагнозом. И, если вдуматься, это совершенно верное заключение…

Камневу-старшему выдали заклеенный пакет, который тот самолично отнес в военкомат. Довольно быстро туда вызвали Петю и вручили военный билет с проставленной в нем драгоценной статьей, о которой мог только мечтать всякий дезертир и симулянт: не обучен, годен к строевой в военное время, и констатировавшей диагноз

компенсированная психопатия. Это была самая легкая из всех возможных психиатрическая статья, освобождавшая от армии, но позволявшая даже получить автомобильные права, поскольку не требовала постановки на психиатрический учет. А если бы я тогда в лифте не улыбнулся той самой аспирантке маразматика-партийца, то рыть бы мне два года траншеи в строительных войсках где-нибудь в

Забайкалье, говорил Петя, вот как важно быть не серьезным

Эрнестом, но легкомысленным Казановой.

Итак, семья Камневых этот тур у университетских партийцев вкупе с

КГБ с блеском выиграла, но не могли же органы на этом успокоиться.

Через два дня в квартиру Камневых пришел пожилой участковый, который заявил, что Петя – тунеядец, и если он не устроится на работу в течение недели, то будет выслан из Москвы, города-героя, за сто первый километр. То, что вы снимаетесь на Мосфильме в масссовках, постоянной работой считать нельзя, проявил он необыкновенную для простого участкового милиционера осведомленность, потому что там без трудовой книжки. Тогда Петя предъявил ему свою трудовую книжку, полученную в Институте физики Земли. Участковый был озадачен, окинул

Петю потеплевшим глазом и сказал с интонацией почти отеческой:

уезжай-ка ты, парень, опять в свою экс-пере-дицию, глядишь, забудется… Петя удивился: ведь у него еще не было тогда тестя из

ГРУ, он не знал, что и военные, и милиционеры КГБ равно терпеть не могут.

И Петя уехал уже в декабре. Но в ноябре с ним успела произойти еще одна скверная история. Он чувствовал, что Татьяна отдаляется от него: наверное, в ней боролись чувства любви и страха за свою так ровно развивающуюся карьеру. В конце концов Петя в университете стал изгоем, и связь с ним никак не украшала ее биографию. Однако и порвать с Петей сил у нее не было. А тут еще жених ее подруги по аспирантуре, казачки Нади, вернулся из длительной командировки в

Египет, куда был отправлен филологическим факультетом как переводчик-стажер – помогать советским строителям общаться по-английски с арабскими инженерами. Парень этот, озверевший от мусульманских танцев живота и соскучившийся по своей развеселой хохлушке, вернулся с шальными деньгами, которые надобно было прогулять. Они вчетвером, Надя со своим женихом и Татьяна с Петей, добросовестно гуляли неделю. Они обошли многие рестораны, и отчего-то больше всего им приглянулся рыбный Якорь у Белорусского вокзала. Этот Якорь потом окажет стажеру, подзабывшему за год жизни за границей советские порядки, плохую услугу. Выйдя из него пьяным, он ввязался на Горького в драку, ему разбили нос, и он, с залитым кровью лицом, дернул за рукав проходившего мимо полковника милиции, чтобы тот вмешался и восстановил справедливость. Тот посоветовал ему проспаться, и тогда бывший стажер полковника ударил.

За что загремел на три года в лагеря, но все это происходило уже без

Петиного участия. Потому что для начала в дурную историю попал как раз сам Петя.

Как-то вечером по пьянке они повздорили с Татьяной, и Петя демонстративно отправился домой. Но, достигнув своего подъезда, он соскучился и решил помириться с подругой. Было часа два ночи, когда он появился в вестибюле ее общежития. И старик-вахтер, в прошлом заслуженный стрелок вооруженной охраны, до сих пор носивший истлевшую гимнастерку с дырочками от погон, отказался его пропускать. Пьяный Петя очень возмутился. Ты же меня знаешь, сука, заорал интеллигентный Петя, вертухай поганый, людям любить мешаешь! С этими вдохновенными словами возмущенный столь явной несправедливостью мира Петя бросился вахтера душить. Перепуганный старик успел нажать какую-то кнопочку под столом, наряд университетской милиции был тут как тут через минуту, и Петя оказался в камере предварительного заключения, в обезьяннике.

Этот самый вахтер не был злым человеком. И не хотел ни с кем ссориться, но тихо жить на пенсию и скромный приработок, чтоб его никто не трогал. Как-то он поведал Пете, который, будучи в добром расположении духа, любил общаться с простыми людьми и угостил его портвейном, что сам-то он, охраняя лагеря, никого не убил, хоть все вокруг были сущие звери, пугнул только двоих не насмерть. Теперь старик и сам был не рад такому обороту дела и позвонил Татьяне на ее этаж. Узнав, в чем дело, Татьяна разбудила казачку Надю, у которой имелся ухажер-лейтенант в этом самом отделении, с которым она коротала время в ожидании египетского жениха. И уже с утра Петю выпустили из обезьянника, и Татьяна, Надя, ее стажер и Петя пили целый день в компании милиционеров виски Клаб-99, каковым диковинным напитком, похожим по вкусу на политуру, облагодетельствовали Москву в тот год венгерские соратники по

Варшавскому договору. Расплатившись таким образом за освобождение, веселый острожник Петя отправился домой – помыться и переодеться. Но утром следующего дня в квартиру Камневых позвонили из того же отделения милиции, где на дежурство заступила новая смена, и попросили подъехать с тем, чтобы уладить какие-то формальности. Чем уйти в партизаны или пропасть без вести, доверчивый Петя поперся в милицию, где его встретила незнакомая и совсем трезвая смена милиционеров, откопавшая в сейфе не уничтоженный Петиными собутыльниками протокол задержания. Петю взяли под белы руки и отвезли в народный суд.